Часть 2.

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Часть 2.

За тост хмельной и лестный Пью ледяную воду. Летит с тревожной вестью Осенний яркий воздух.

Рукой освобожденной Веду в воде спирали. И вижу: отраженный Свет звездчатый разъяли...

Ресницам снятся лани, Зрачкам - колодец черный. Счастливое страданье Звездой дрожало в горле.

Так вот, отобрали мы у регистраторши ЗАГСа наши обручальные кольца. Искала она их долго, перебирая бумаги на столе, в ящиках и зачем-то хлопая себя по карманам. Однако вернула. Пошли домой. Идти было недалеко, благо по главной городской улице - Советской (конечно, бывшей Соборной), пешеходной. Дома нас встречали родители, мудро (хотя и плохо) скрывая свою растерянность. Застолье и прочие атрибуты праздника не запомнились (разве что легенда о том, как мою степенную тещу после нашего отъезда заворачивали в коврик). Через час поехали на автовокзал: в кармане - билеты до Одессы, а там самолетом Одесса-Ереван. Это было свадебное путешествие. В Ереване я заранее по системе бронирования заказал гостиницу. Оказалось, Дом колхозников (современному читателю поясняю - это не эвфемизм, а реальное название советского варианта ночлежек, обычно вблизи рынков). Ну и ладно - молодоженам был бы номер отдельный, а все остальное несущественно. В душ можно и сбегать - по коридору, налево, - "Ээээ, ключик дайте, пжлста..." - "Как нет?" - "А, рубль есть!". Направо, вверх, еще раз направо... Это ничего. Молодым побегать в удовольствие... Конечно, были и разные внешние впечатления. Вот, например, армянский кофе - крошечные чашечки, раскаленные в песке джезвы, тягучий аромат Востока. Кажется, для гадания на кофейной гуще пригоден еще до употребления. Армянская архитектура - типовые советские многоэтажки, но облицованные туфом: розовым, серым, зеленоватым - и потому живые, неповторимые. Матенадаран. Эчмиадзин. Гарни. Прекрасно все это описал Андрей Битов в "Уроках Армении". Неисчерпаема тема армянского гостеприимства. Приехали мы с Аллой экскурсионным автобусом в Гегард, горный монастырь. Два памятных впечатления. Храм, вырубленный в скале, и - только в самом поднебесье храма - круглое отверстие к звездам и птицам. Потрясающе. И еще водка. "Столичная". Во дворе обители - источник воды (наверняка святой, в монастырях иначе не бывает). На паперти источника лежат листы лаваша, стоит блюдо с жареной бараниной и бутылки... обычной советской "Столичной". Подошел полюбопытствовать. Окружили с настойчивым дружелюбием. Оказалось, у кого-то из долинного села сын вернулся со срочной службы: празднуют. Всем подошедшим почет. А бледнолицым с севера - особый. Налили. Выпили. Закусили бараниной в лаваше. Повторили. Братание народов. Горячие предложения погостить у них в селе - "Вон он, внызу, совсэм рядом!" - "Ага, фуникулером разве что...". В памяти остались перепутанные в вертикали горы и облака, почти готические арки скального собора, дубленые лица горцев, гортанный говор (но рядом с русскими они даже между собой старались говорить по-русски), источник, лаваш, несколько растерянный парень в армейской форме, овца с надрезанным ухом (капельками крови рисовали крестики на лбах), веселый монах, с излишним энтузиазмом фотографировавшийся вместе с Аллой... ...Мерзко завывает клаксоном туристический автобус. Время, выделенное на местную религиозную экзотику, исчерпано. Едем обратно, в Ереван. А нужно сказать, что дорога в Гегард - тупиковая: горный серпантин, который ведет к поднебесному монастырю. Ереван - Гегард. Итак, едем по серпантину; внизу, под вертикалью скалы, прикрытая облаками та самая деревушка. Выпитое дает себя знать - прошу водителя остановиться. Выходим. И стоим на пустой дороге. Романтики, конечно, много, но практически-то что делать? Скала отвесная - километр будет, село внизу далеко, на муравейник похоже. Туда разве что на парашюте спуститься возможно. И пустынная дорога - 40 км до Еревана, 20 до Гегарда. Мне начало казаться, что я чего-то не учел... Пошли по шоссе в сторону Еревана. Тут мимо нас в сторону Гегарда проезжает микроавтобус РАФ (первый и последний транспорт за все время нашего пребывания на шоссе). Проехал метров 30, затормозил, остановился. Выглянул водитель - армянин с носом как у Мкртчяна. (Потом узнали, что его Рафиком зовут - хорошо, да?) Сдает назад. - Вам куда? - В Ереван. - Садытесь. - Но вы же в сторону монастыря едете? - Ну да. Это и машына манастырскаия. Но это нычего. Ви вэдь госты нашэй страны, да? Ну, вообще-то да, гости. А раз так - развернул Рафик свой РАФик, посадил нас и покатил в направлении столицы. По дороге интересуется: "Можно я вас обэдом угощу?" После слабых возражений мы соглашаемся. Где, однако, обедать будем? Времена-то советские, кафе вдоль дороги - редкость. Тем более в горах. Ах! - то была Армения... "Сэйчас вот будэм..." РАФ остановился на повороте горного серпантина, впереди - небольшая площадка. В глубине площадки к отрогу скалы прилепилось кафе - то, что называлось тогда "аквариумом". Стекляшка в ржавом металлическом переплете - и нигде ничего, кроме скал, вокруг. У нас в таких стекляшках свеклу продают или иногда, если повезет, пиво. Заходим. Вид стандартный - пластмассовые столики, общепитовская стойка. Армянским я, естественно, не владею. Что Рафик чернооким девочкам темпераментно говорил - не понял. Но это было нечто такое, из чего начало произрастать чудо. Во дворе кратко всхрипнул баран, и до шашлыка осталось всего минут тридцать - они там с этим невероятно профессионально управлялись. Поцарапанная пластмасса стола скрылась под горами зелени - редиска в виде дыни, дыня в виде спирали, спирали из кинзы, петрушки, укропа и тайны. Среди всего этого зеленого великолепия возвышались пики марочного красного вина и плоскогорья лаваша. Наконец перед ошарашенными гостями блеснули полированным серебром кромки длинных металлических блюд с разложенным по армянскому обычаю шашлыком... Позже мне приходилось вкушать пищу в самых престижных ресторанах нынешней Москвы - "Пушкин" на Тверской и др., но такого ощущения красоты трапезы и изысканности вкуса, как в той серпантинной стекляшке, я больше не испытывал. Или, может быть, то был флер медового месяца? Сейчас уже не проверишь. Но было - впервые в жизни - ощущение трапезы именно как красоты. И осталось навсегда - как понимание нормы. И - уже позже - пришло понимание того, почему столь много важного среди апостолов происходило за трапезой... А потом Рафик довез нас до Еревана, до нашей колхозной гостиницы, и еще не раз приезжал к нам - повозить по Еревану, показать родной город. И выразить сочувствие пострадавшим, то есть - нам. А пострадали мы так. Как-то гуляли с Аллой по центру города; сидели, отдыхали в сквере недалеко от Матенадарана. Курили. Потом пошли бродить дальше, вышли на главную улицу в районе стерильно-озелененной площади перед зданием ЦК КПА. Там, на углу, был магазин игрушек. Зашли. Алла вышла довольно быстро, а я почему-то задержался. Но вскоре тоже покинул магазин. Я и раньше заметил группу молодых людей, которые появлялись на нашем пути в тот день не раз и не два. Заметил без тревоги, как бы констатируя подсознанием. Человек шесть-семь. Очевидным вожаком у них был странный для ереванской улицы тип - высокий армянин-альбинос. При характерных восточных чертах - совершенно белая бесцветность. И вот, выйдя из магазина, я сразу увидел испуганные глаза Аллы и подергивание ее руки в белесой лапе альбиноса. Далее все происходило вне моего сознания, рефлекторно. Нужно сказать, что драчун я далеко не профессиональный. Но если "припрет", то врезать могу. Инерции массы хватает. Однако человек шесть-семь? Никакой массы не хватит. Что делать? Умом не рассчитать. Да, кажется, я ни о чем и не думал: руки сделали все сами. Пальцы сжались в плоский штык костяшками вперед и врезались в кадык белесого. Альбинос начал оседать с закатившимися глазами. Подхватив его и прикрываясь обмякшим телом, падаю на асфальт. Били нас ногами сосредоточенно, но недолго - все происходило в поле зрения бункера КПА. Причем именно - нас. То есть в основном его; я-то был "под прикрытием". Алла что-то кричала, толпа, свистки и пр. Скоро я был на ногах среди вопящих хором армянских теток, и - деру... На следующий день мы их встретили - всю компанию. Альбинос был весь в заплатках лейкопластыря. Я - с распухшей губой, синяком под глазом и полным удовлетворением рыцарского чувства. Разошлись без эксцессов. Так вот. Добрый Рафик сочувствовал. И другие добрые люди тоже. Например, архитектор из города Севан. А о том, как мы познакомились, - отдельная история. Мы с Аллой решили поехать к знаменитому озеру Севан. Почему-то никакого прямого транспорта не нашли (был конец ноября - курортный сезон закончился, автобусы ходили редко). Взяли билеты на старенький ПАЗик, то ехавший по автобану с многополосным полотном и множеством развязок (тогда я впервые увидел такую дорогу), то петлявший по селам. Пассажиры - замечательно колоритные сельские жители - патриархальные, в основном пожилые, с трудом говорящие по-русски, но замечательно доброжелательные. Рядом с нами (через проход) занимала места супружеская чета в традиционной одежде - сложные переплетение платков, длинных платьев и юбок, рубашек, полотняных брюк. Старичок и старушка. Непрестанно улыбались и все время пытались с нами пообщаться, но мы практически ничего из их гортанной речи не понимали. Почти все пожилые женщины нюхали специальный табак - тонкий как пыль сероватый порошок, который держали в кисетах или завернутым в платочки. Не преуспев в установлении вербального контакта, соседка-старушка предложила нам свой табачок. Мы с благодарностью угостились, отсыпали себе в какую-то мензурку. Я втянул порошок в нос. Чихал минут пять! Пассажиры улыбались до ушей и радостно комментировали. Вся эта идиллия забавно контрастировала с суперсовременным автобаном. Было не скучно. А часа через два-три мы добрались до конечной остановки - у озера. Севан расположен высоко в горах. Холодно. Пусто. Пронзительный чистый ветер. Посреди легендарного озера - полуостров, часовня. Длинная узкая дамба с пешеходной тропой. Часовня - резной туф, армянско-византийские кресты. Горящие свечи в самых неожиданных местах расщелин камня. И - НИ ОДОГО ЧЕЛОВЕКА. До сих пор не понимаю - КАК там горели свечи, неизвестно кем и неизвестно когда зажженные. Но - холодно, однако. Вернулись на "материк". И тут оказалось, что мы понятия не имеем, как добираться назад, в столицу. Электрички уже не ходят, не сезон. Автобусов тоже в ближайшие несколько часов не ожидается. Растерянно стоим у дороги. Восточное гостеприимство. Останавливается "Жигуль", шестерка. Почти в точности повторяется диалог с Рафиком. - Вам куда? - В Ереван. - Ай, а я только до Севана (городок у озера). - ... - Ну садитесь. Отвезу. И отвез. Вечером. Добрый водитель оказался главным архитектором города Севан. Сначала доставил нас к себе домой, напоил чаем и поехал на работу. А после окончания рабочего дня повез в Ереван. Специально поехал. И потом еще не раз всячески помогал... И не только они были такими - Рафик и архитектор. Гостеприимство - общая черта. Такие вот у нас остались удивительные впечатления о восточном радушии. Правда, в итоге они были несколько омрачены. Позже Алла призналась мне, что кое-кто из гостеприимных "хозяев" в минуты моего отсутствия предлагал ей руку, сердце и кошелек. Она, как я уже писал, в юности была очень эффектна. Особенно, видимо, на восточный вкус. Ыли эта оны в гарах такые горачие парни? Но вообще это и не важно. Во-первых, приставали не все, а гостеприимство - общее, во-вторых, получив отказ, вели себя корректно. И, в-третьих, помогали все-таки реально. А еще многие просто ошибались - это в-четвертых. Я в 19 лет на какие-нибудь 16 выглядел (только что здоровый); думали: "дэвушка братца на экскурсыю прывезла". Что же, ошибки простительны.

Мертвыя погребать...

Иная твердь в себя приимет гром, Иная скорбь дождя дождется. И тишины иной покой напьется... И жизнь войдет в иного света дом.

Эта история случилась в конце 80-х (кажется, в 1986-м или 1987-м). Был один из пиков жестокого бензинового кризиса, который, как и другие последствия раскачки "колосса на глиняных ногах", случался тогда регулярно - это существенно для нашего рассказа. В то время мне было тридцать лет от роду и три года от крещения. Возраст в Церкви самый неофитский. Естественно, душе в этом состоянии, словно телу при гормональных выбросах юношеского созревания, приходится переживать разные экстремальные состояния и перегрузки. То один, то другой вопрос или фактор жизни - по сути дела, вполне ординарный - вдруг приобретает сверхзначимость и, явно вне здоровой иерархии ценностей, поглощает все мысли и чувства. Такие состояния, естественно, переживались и нашей семьей. Впрочем, то, о чем я расскажу ниже, как раз не было чем-то слишком уж довлеющим и "волнительным". Тем и замечательней - Господь ответил на "тихий" вопрос: не страстный и настойчивый вопль, но скорее просто недоумение. А недоумение возникло такое. В какой-то момент воцерковления я задумался о том, как должным образом исполнять дела христианских добродетелей. Список сих добродетелей я прочитал в некой (не помню уж, в какой) полулегально изданной (репринт с дореволюционного текста) брошюрке. К добродетелям относилось среди прочего: накормить голодного, посетить больного и заключенного, одеть нагого и... совершить погребение мертвого. Об этом погребении я крепко и задумался. Понятно, что во времена, когда нищие и бездомные, бывало, умирали прямо под забором, взять на себя хлопоты по погребению тела действительно было подвигом. Но сейчас?.. Меня смущало: восемь дел благочестия, хотя бы теоретически, я совершить могу - а как же девятое? Недоработка. "Нужно - получай", - рече Господь. Покойник был предоставлен. Еще и как! Феодосий Иванович К., пожилой человек лет семидесяти, был невелик ростом, сухонек и очень спокоен нравом. Его единственная дочь, Ольга Феодосиевна, женщина совершенно одинокая и несколько экстравагантная, некоторое время после нашего крещения "детоводительствовала" нас в Церкви. Отца своего, более всего милостью Божией, а также по его чадолюбию и флегматичности, она привела к Церкви - и слава Богу! Феодосий Иванович в церковь на богослужения хаживал, а в праздники причащался. Был он человеком очень симпатичным. А еще Феодосий Иванович был ветераном ВОВ и "моржом". Ветераном действительно героическим - один из нескольких к тому времени оставшихся в живых защитников Брестской крепости (фортификации на западной границе СССР, гарнизон которой после начала Отечественной войны еще долгое время держал оборону и отбивался от немцев уже в их глубоком тылу). Естественно, Феодосий Иванович являлся звездой торжественных собраний и пионерских линеек. В военкомате его хорошо знали, привечали и приглашали на многие и разнообразные мероприятия, кои наш герой посещал безропотно, хотя и без особых восторгов. А "моржом" он был по жизни: в компании еще десятка мужчин близкого возраста он ежедневно до поздней осени, до льда, посещал пляж "Нефтебаза" (несмотря на устрашающее название, пляж вполне приличный и уютный, совсем небольшой, расположенный в труднодоступном месте). Мужички летом там просто купались, а с холодами уже "моржевали" по-настоящему. 21 сентября того года, в праздник Рождества Пресвятой Богородицы, Феодосий Иванович побывал на богослужении в храме, причастился и отправился домой. А после обеда, по обыкновению, пошел на пляж. Вечером позвонила Ольга Феодосиевна: "Отец домой не вернулся!" Немногочисленные в тот день товарищи по купанию ничего особенного не заметили, но... на берегу Феодосий Иванович не появился. Аккуратно сложенная стопка его скромной одежды так и осталась сиротливо лежать на песке. Ольга Феодосиевна сообщила в милицию, те пообещали прислать водолазов, но - утром. Уже смеркалось, и искать тело в мутной и темной речной воде было бесперспективно. Помочь Ольге Феодосиевне было решительно некому. Естественно, она обратилась ко мне. Рано утром, захватив по дороге Ольгу, я приехал на пляж на своей "копейке". День был прохладный, но светлый, солнечный и тихий. Водолазы проявили необыкновенную оперативность; не только приступили к работе, но даже и нашли тело. Это меня, нужно сказать, изумило - я думал, что за ночь течение его отнесет далеко, но, слава Богу, этого не произошло. Вскоре тело было извлечено из воды и уложено на песок, на привезенную мною белую простыню. После этого водолазы быстренько собрались и уехали. Феодосий Иванович выглядел совсем не страшно. Легонький, худой, в черных плавках, чуть-чуть согнувшийся и очень спокойный. Он довольно быстро обсох и стал как-то совсем не похож на покойника. Лежал себе на берегу, словно загорал. А потом началась чехарда. Из сторожки охранника пляжа я позвонил в милицию и выяснил, что самим тело забирать нельзя. Нужно дождаться следователя прокуратуры, тот должен составить соответствующий акт. После чего тело необходимо отвезти в судебно-медицинский морг. Хорошо, так и поступим. Но не тут-то было! Напоролись мы с Феодосием Ивановичем на топливный кризис. Поочередно все инстанции, куда бы я ни звонил, отказывались приехать, мотивируя это отсутствием бензина в машинах. Районная, городская, областная прокуратура. Милиция. "Скорая помощь". Военкомат. Санстанция. Звучит невероятно дико - но именно так и было! Не буду перечислять все мытарства, все уговоры и отговорки; десятки звонков, десятки отказов - все это тянулось много часов. А Феодосий Иванович все так же мирно лежал под ласковым сентябрьским солнышком юга. Он терпеливо ждал. Но тут терпение закончилось у меня. Решил я везти Феодосия Ивановича сам, не дожидаясь официального на то разрешения. Замотал его в простыню и посадил на заднее сиденье "копейки". Оля села рядом со мной, впереди. А ехать до морга далеко, через весь город, по длинной его диагонали. Солнце грело машину; по пути стал ощущаться запах мертвого тела. Да и изо рта у Феодосия Ивановича время от времени вытекали остатки речной воды. Новое помещение николаевского судебно-медицинского морга находилось в дальнем конце огромной территории областной больницы, в микрорайоне Лески. Здание позднесоветского дизайна: двухэтажная плоская бетонная коробка с огромными витринными стеклами фойе по фасаду. Впрочем, за несколько лет функционирования здание успело обветшать, местами оголились бетонные конструкции, проступила ржавчина. Но все же витринные стекла придавали заведению импозантный и совсем не "покойницкий" вид. Я остановился у подъездной дорожки, достал из машины Феодосия Ивановича, положил его на плечо и отправился в морг. Оля кружилась вокруг, но ни ее слов, ни поступков я не запомнил. В морге я предъявил свою ношу меланхоличным людям в почти белой одежде. Однако граждане, общением с покойниками доведенные до полного фатализма и отрешенности, заявили мне, что без бумажки букашка не только я, но и покойник. Без акта прокуратуры тела не принимаются. На мое требование вызвать милицию прямо в морг ответили категорическим отказом и предложили доставить тело на место его первоначального пребывания. "Но пахнет уже!" - в ответ улыбка, до предела ироничная: кому рассказываете! "Ах так! Ну что же, я заставлю вас вызвать милицию сюда!" - с этими словами, таща под мышкой Феодосия Ивановича, я повернулся к красе заведения - витринным стеклам - и начал их одно за другим разбивать ногой. Штук пять успел (правда, бил я в нижнюю часть окна, отделенную от основного рамой, так что осыпалось не все). Заторможенные труженики морга впали в полный ступор. В моей же голове лихорадочно бились мысли: "Так, милиция приедет - факт. И меня тут же заметут минимум на 15 суток. Тоже факт. А кто будет возиться с Феодосием? Нет, так нельзя". С этой мыслью я вновь взваливаю тело на плечо и несусь к машине. Феодосий Иванович опять садится на заднее сиденье, я рву автомобиль с места, Оля теряется позади. Через десять минут я - на площади Ленина, перед зданием обкома КПСС. Выхожу, огибаю машину, вежливо открываю заднюю дверцу, и вот мы с обернутым в тогу влажной простыни Феодосием Ивановичем поднимаемся по ступеням монументального здания. Стоящий при входе постовой милиционер становится похож на работников морга - стеклянные глаза, отвисшая челюсть. "Вот, мы тут к вам с последним защитником Брестской крепости приехали. Пригласите-ка сюда кого-нибудь поначалистей!" Дальнейшее запомнилось фрагментарно. Помню только сидение в каком-то очень мягком кабинете и задушевный разговор, сопровождаемый пронзительными взглядами. Удивительно, но нас с Феодосием Ивановичем не только отпустили с миром, но и отправили своим ходом добираться все в тот же морг. Однако обстановка в морге изменилась кардинально. Перед входом стояли три "Волги", а рыбьи глаза "белых халатов" превратились в заячьи. Также присутствовали трое одинаково солидных дядечек - прокуроры области, города и района. И - оцените! - все трое держали три одинаковые, заполненные и подписанные бумаги об осмотре тела и передаче его в судмедморг. Разница была только в подписях - обл, гор, рай. Я выбрал бумагу почему-то городского прокурора (он стоял посередине) и торжественно, держа Феодосия Ивановича на плече, вручил документ главврачу морга. И тут все завертелось. "Белохалатники" забегали, прокуроры испарились, Феодосий Иванович важно поплыл в глубь святилища на почти новенькой коляске. Хеппи-энд. Естественно, мне пришлось своего личного покойника сопровождать и далее - до его упокоения в земле. Спускаться за телом в жуткие подвалы-морозильники, в которых на полках, как мешки, лежали "невостребованные трупы" и фрагменты тел. Присутствовать при осмотре Феодосия Ивановича мускулистым патологоанатомом. (Все было как в кино: патологоанатом, покуривая сигаретку, споро резал, рубил, выворачивал, а после - зашивал покойника, ни на минуту не прерывая веселый разговор с женщиной-ассистенткой.) Затем я участвовал в умывании зашитого тела, в его одевании и, конечно же, погребении. Отпели Феодосия, само собой, в церкви - там, где он за три дня до этого причастился... Кстати, патологоанатом сообщил, что Феодосий Иванович не утонул, а умер мгновенно от сердечного приступа. А стекла мне пришлось вставить. За свой счет. Феодосия Ивановича уже рядом не было, и заступиться за меня было некому... Когда же я вставлял стекла, то с изумлением заметил, что с трудом переношу сладкий запах морга. Даже в фойе, даже на ступенях у входа. Но пока Феодосий Иванович был со мной, я никакого запаха не замечал вообще. Вот так. Покойников я больше не искал. И старался ко Господу с глупостями больше не приставать. Зато когда уже в качестве приходского священника мне приходилось отпевать усопших, то даже самые "трудные" из них (по состоянию тела) меня не пугали, относился я к ним с большой теплотой...

Антиполиглот

Вещей старинных красота и тайна... И в чутких сводах музыка звучит. Кто забредет сюда случайно, неслучайно - Останется навек и тихо и печально Свой танец жизни тайне посвятит...

Часть 1.