Восьмое марта, или Морской буксир № 43
Восьмое марта, или Морской буксир № 43
Лет двадцать тому назад я отпраздновал так называемый Международный Женский день дважды за одни сутки, причём оба раза на воде. Вот как это было.
Иногда навигация на Дону продолжалась круглый год. Если морозы не сильные, то и река, и Азовское море не замерзают. Теплоходы «река-море» легко справляются с мелкими льдинами, тяжёлые буксиры типа «Озёрный» помогают им пробиваться вверх к Ростову-на-Дону и дальше, к Цимлянскому морю, позорному наследию сталинизма, широкому и плоскому корыту со стоячей водой, погубившей знаменитые виноградники.
Капитан дальнего плавания Иван Мартышкин пришёл в Волго-Донское речное пароходство прямо из Персидского залива, где его сухогруз попал в какую-то нелепую и трагическую историю, связанную то ли с контрабандой, то ли с терроризмом. В результате получил ранения не кто-нибудь, а старпом. Следствие так ничего толком не смогло ни доказать, ни опровергнуть из путаных показаний перепуганного экипажа. Мартышкина, как водится, списали из загранфлота без всяких оснований – при Советской власти он, можно смело сказать, легко отделался. Диплом свой он облил скупыми слезами и принёс его в отдел кадров на углу улицы Фр. Энгельса и Театральной площади.
Для такого аса, казалось бы, нет никаких преград в судоводительстве. Но узкая и мелкая река, где у пятитысячетонного «Волго-Дона» под брюхом остаётся пятнадцать сантиметров чистой воды – река, где на излучине иногда становится теснее, чем на Будённовском проспекте в час пик, – это место опасных и нервных приключений.
А морской человек, пройдя переподготовку, стал вполне исправным и даже лихим речником. Его «Волго-Балт» португальской постройки, на транце которого даже сохранились католические кресты, был добротной и хорошо отлаженной машиной. Район плавания – традиционный, от Ладожского озера до Барселоны. Стармех – седой, неторопливый, сиплоголосый Петр Максимыч Бессонный – знал своё дело без подсказок. Старпом, правда, усердно рыл яму под своего капитана, исправно писал на него «закладные дописки» первому помощнику и в другие органы, но доблестный КДП (то есть капитан, как я уже сказал, дальнего плавания), успешно отбивался от наездов тайной полиции вкупе с её добровольными помощниками.
Однажды мы с Иван Василичем слегка перебрали. Флотские, как известно, обладают особой памятью на события, анекдоты и людей. Это помогает скрашивать длинные часы ночных вахт, переходов из порта в порт, стоянок, погрузок-разгрузок, ремонтов и прочих весьма неромантичных времяпрепровождений. И вот мы с Мартышкиным высаживаемся недалеко от железнодорожного моста в ожидании подъёма пролёта, садимся в носовом кубрике маленького уютного «Ярославца» и начинаем травить.
Как истинный мореман, Иван Васильич в рассказе был бесподобен. Говорил он неторопливо, полухриплым баском, слегка поднимая палец в особо интересных, по его мнению, местах, и почти никогда не смеялся собственным шуткам. Он это предоставлял довольным его обществом слушателям.
Передать дословно его рассказки я не берусь. Для этого надо обладать такой памятью, как у Виктора Конецкого или у Сергея Довлатова. Просто сообщу, что однажды, не меняя выражения лица, Иван Васильич поведал о том, как в Таиланде он вместе со стармехом оторвался от группы (тогда в город отпускали, насколько я помню, только впятером) и почти бегом прибежал в публичный дом.
– Мужики, бля буду, – не потому, что хочется, это понятно, – волновался Иван Васильич, – а потому, что хер его знает, попаду ли я когда-нибудь ещё в Азию. А косоглазую сильно любопытно поиметь – у них, говорили, как у татарок, всё поперёк. И вот захожу я в бордель, принимает меня бандерша, а сбоку сидит доктор в белом халате. Баба развернула альбом с фотографиями, я посмотрел, ткнул пальцем, «дед» тоже какую-то себе выбрал, поднимаемся, доктор говорит: «Мистер, мол, плииз, покажите конец!».
Катер типа «Ярославец». В различных модификациях используется ВМФ как сторожевой корабль, тральщик, торпедолов; в гражданском флоте – как буксирный и водолазный бот, гидрографическое судно и т. д. Возможность автономного плавания – 5 суток, экипаж – 4–13 человек.
Я достаю из широких штанин, показываю, а у него на спиртовке греется кольцо! Как выяснилось, золотое. Берет он резиновой перчаткой мою драгоценность, уже весьма упругую, и проводит кольцо – заметьте, сэры, раскалённое, но, правда, чуть больше диаметром! – прямо через него, родимого… Я чуть не упал. А он аккуратно так отводит кольцо назад и говорит, типа того, что всё нормально, триппера нет, следующий. «Дед», конечно, после такой процедуры замялся, заволновался, но стерпел. Пошли мы наверх, разобрались там с женским персоналом, и честно вам скажу – умеют! Уж чего-чего, а насчёт этого – золотые руки!!!
В общем, провели мы там положенное время, выходим из борделя – ба, знакомые все лица! Стоит помполит на пороге, ручки потирает, лицо аж лоснится от удовольствия. Увидел нас, оторопел, да и мы такого не ожидали, стоим, потеем, не знаем, что предпринять.
И знаете, сэры, что мы сделали?
От греха подальше развернулись в разные стороны и пошли себе по городу. И что вы думаете? Встретились у трапа. Даже поздоровались, как будто не утром расставались. Я с «дедом» советуюсь – что делать, ведь заложит. А он смеётся – да первый теперь за три версты нас будет обходить! Нам-то что, мы моряки, а ему полная труба будет, если мы хотя бы намекнём. Он ведь, окромя стука, ничего больше делать не умеет, а мы и в колхозе на МТС не пропадём. Дизелистами будем работать, коровам титьки выдаивать.
Я с ним согласился, но мандраж, конечно, был. Тут никакой Азии не захочешь.
«Ярославец» покачивало на тёмной воде. Льдины били по корпусу, скреблись, будто кот в окошко с улицы. Мы замолчали. Я взял гитару, спел Визбора:
«По судну «Кострома» стучит вода…»
Иван Васильич прищурился, посмотрел на меня со значением и предположил:
– Вы, коллега, давно, видать, в море не были?
– Да уж давненько, а что?
– Хотите со мной в Сочи сходить?
– Как это – в Сочи?
– Мы туда завтра выходим караваном, большинство до Ейска и Керчи, а я дальше, потом в Италию.
– Ничего себе! Так у меня в Сочи тёща живёт!
– Вот и прекрасно! Завтра в девять подъём моста, в восемь прошу быть на буксире, я вас оттуда заберу, и пойдём.
Нельзя передать, как я обрадовался такому предложению. Вместо полуподвального помещения редакции – волны, ветер, хорошая компания, жирные азовские лещи, застольные разговоры.
Я позвонил редактору:
– Леонид Петрович! Меня тут на Чёрное море приглашают.
Будкин хмыкнул:
– Так холодно же ещё купаться. Ещё отморозишь себе что-нибудь.
– Я не купаться, а с Мартышкиным в караване пойду, будем лёд бить до Ейска, а оттуда в Сочи.
– Дело хорошее, – задумался Будкин, – первый караван, открытие навигации… Ладно, деятель, давай, только не теряйся, а то я тебя знаю – загудишь с моряками, потом ищи-свищи.
– Да ни в жись! Да Леонид Петрович! Да я!
– Ну, хватит, хватит, я сказал – давай, плыви, только материал не забудь сдать.
– Будет, будет материал, зуб даю!
– Ну всё, попутного ветра…
Морской буксир того же типа, что и наш МБ-43 (проекты Ч-800, Ч-1100, 3801). Водоизмещение 531 т; длина 48,46 м; ширина 9,32 м; осадка 2,3 м. Скорость хода без состава – 18,3 км/ч; экипаж 9–14 человек. Ледовое подкрепление: для эпизодического плавания в битом льду.
И вот наступает утро похода.
Буксир «МБ-43» мирно болтался у набережной в районе рыбокомбината. Сходни вяло покачивались, противно скрипя об асфальт. Ни вахтенного, ни, так сказать, часового. Заходи, бери что хочешь, уходи.
Я прошёл в каюту капитана. Он мирно дремал в обнимку с дамой неопределённого возраста. Открыв глаза на звук двери, Захар Чубарян из Нахичевани спросил ещё нетрезвым голосом:
– Портвешка примем?
– Ты с ума сошёл! Восемь утра!
– А шо?
И Захар полез под койку, загремел пустыми пузырями:
– Должна быть, вчера оставлял! Шо-то не видно… Щас, погодь… О, вот она!
Буксир качнуло, и из-под койки выкатился пузатый пузырь какой-то бормотухи.
Подпихнул локотком даму:
– Валькя-а-а! Подъём, гулять пойдём.
– Да ну тебя, дай поспать, – не открывая глаз, ответила сонная буфетчица с речного вокзала.
– Ну, как хочешь, – Захар вытащил из кителя складной нож, отрезал полиэтиленовую пробку, взял из шкапчика пожелтевший стакан, налил вина и протянул мне.
Я заколебался, подумал и отказался, что, вообще говоря, не было мне свойственно.
Захар единым духом выцедил стакан, хлопнул себя по животу и спросил:
– Слушай, Садат, а какое число сегодня?
– Восьмое, утро.
– Ничего себе, – задумался Захар, – так мы же сегодня уходим.
– А я, ты думаешь, зачем пришёл?
– Ну, тогда я до вахты ещё посплю.
Отвернулся к переборке и, уже засыпая, пробормотал:
– Ты там проконтролируй, если что…
Ну, думаю, ни хрена себе флот.
Пошёл на верхнюю палубу. Ветер свистал во всю свою степную мощь. Прямо по курсу Дон перегораживали чёрные пролёты железнодорожного моста. Средний из них как раз и поднимался при проходе караванов снизу и сверху.
И тут до меня дошло, что мост каким-то непостижимым образом приближается ко мне. Я затряс ещё несвежей головой и присмотрелся: и правда, мы шли к мосту. Швартовый конец, оставшийся без присмотра, отвязался от чугунной тумбы с древней надписью «П-во (то есть пароходство) Парамоновых» и бултыхался в воде. Честно говоря, я занервничал. Буксир был довольно внушительных размеров, и въехать на нём куда-нибудь в быки моста мне совсем не улыбалось.
Вид на ЖД мост. Ростов начала ХХ века.
И, главное, в такой момент полностью теряешься. Кое-как я сообразил, что надо бить тревогу. Пока поднимешь Захара, пока доблестная команда заведёт дизеля, пока – и так далее…
Я решил выйти по рации на диспетчера. Любого, железнодорожного или речного. Потом понял, что Захара за такие подвиги могут и диплома лишить.
Тогда я вспомнил, что есть такая жёлтенькая кнопочка в правом углу рубки. Она оказалась красненькой, и, как говорили в старину, загремели колокола громкого боя.
Что тут началось!
Конечно, дизеля я сам запустить не смог бы. Нет, если б совсем прижало, то справился бы. Но в одиночку управлять тяжёлым буксиром непросто.
И тут прибежал Захар.
Он умудрился надеть китель шиворот-навыворот. Оценил обстановку, схватил трубу телефона, стал отдавать толковые экстренные приказы.
А корабль плывёт.
До моста было около двух кабельтовых. Прямо скажем, для маневра и циркуляции маловато.
Взвыли двигатели. Завибрировал корпус. Тоненько зазвенела в стакане с подстаканником забытая кем-то вчера серебряная ложечка. Захар взялся за рукоятку телеграфа и резко потащил её на себя. Буксир, будто встав на дыбы, задрожал, дёрнулся и пошёл кормой назад.
Нас развернуло немного влево. Захар уже полностью пришёл в себя и отдавал команды самому себе и прибежавшему на тревожный сигнал матросу, почёсывая волосатое пузо и припевая какую-то неведомую мне песенку.
Буксир доплёлся до причальной стенки. Сходни уплыли вниз по течению, и Захар распорядился притащить из форпика деревянный трапик.
Понемногунапалубувыходили заспанные члены экипажа игости, едва пришедшие в себя после вчерашних возлияний. Они охали-ахали, удивляясь невиданному стечению обстоятельств. А из динамика громкой связи вдруг раздалось:
– Хлопцы, вы что творите?! То вперёд, то назад, вам тут что, прогулочный санаторий?! Мы тут чуть не рехнулись, наблюдая за вашими манипуляциями!
Это было послание с железнодорожного поста.
Из судов каравана неслись сплошные маты. Капитан-механики должны выполнять план! А уже пошли вторые сутки стоянки. Захар был вполне хладнокровен и отвечал теми же терминами, на что реагировала наша морская радиостанция с весьма суровыми предупреждениями о недопустимости подобной лексики в открытом эфире. В конце концов мы, получив разрешение на выход и дождавшись подъёма моста, двинулись вниз. Захар сам стоял на руле, потому что Дон – не такая река, где можно расслабиться. Особенно после восьмого марта.
Рация покрякала простужено, и знакомый голос бывшего КДП попросил Захара найти корреспондента.
– А чего его искать? Вот он, в рубке стоит! – удивился бодрый Захар и заморгал, замигал и замотал мне головой: мол, тебя сейчас будут сватать, а ты не соглашайся, у нас лучше!
– Слушает пресса! – бодро начал я эфирные переговоры.
Современный вид ЖД моста через р. Дон в Ростове-на-Дону. Средняя часть поднимается для пропуска судов.
– А-а-а-а, очень прия-а-а-тно, – растягивая гласные, сказал морской волк, явно придумавший, чем меня уесть. – Вы об отношениях Каменева с Троцким читали? Нет? Рекомендую! Очень поучительно!
Товарищ Сталин был совсем не злой и не грубый, он любил дружить! Сначала товарищ Сталин дружил с товарищами Зиновьевым и Каменевым против товарища Троцкого. Потом товарищ Сталин дружил с товарищем Бухариным против товарищей Зиновьева и Каменева. Потом товарищ Сталин дружил против товарища Бухарина. Товарищ Сталин был гуманистом, он всегда повторял: «Что касается репрессий против оппозиции, то я решительно против них!». И вдруг выяснилось, что все эти славные мудрые товарищи: и Троцкий, и Зиновьев, и Каменев, и Бухарин (страшно подумать, вся «ленинская гвардия») – никакие не товарищи, а враги народа, шпионы, зловонная куча человеческих отходов! И погибли все они насильственной смертью, кто от пули, кто от ледоруба».
Superhomo
(Мудрый Мартышкин был человеком образованным и деликатным, и, напоминая мне о крысиной возне вождей революции, лишь констатировал тот факт, что молодая пресса всегда на передовом рубеже: там, где больше развлечений и соблазнов. Задним числом каюсь, о мудрейший из мудрых, добрейший из добрых. Но я всё же перешёл к тебе на борт, вкусив земных наслаждений на буксире и в других местах!)
Шли на малом ходу. За нами покорно следовал караван. В конце концов доплелись до устья Дона, миновали Азов, вышли в море, и Захар сдал вахту старпому вместе с рулевым-мотористом.
– Пойдём пообедаем, – сказал мне Захар.
Кокша? (такое ударение было принято), она же повар и буфетчица, принесла нам ароматнейшие щи и жаркое. Захар опять полез под койку, ничего не нашёл и печально сказал:
– Придётся до Ейска ждать.
Дошли до Ейска. Шесть судов остались на внешнем рейде, а двое подошли к причальной стенке. Там что-то грузили-разгружали, вышли на Жданов с грузами для металлургического комбината, но по мелочи. Стоянка была короткая. Караван стоял в пробитом буксиром льду, а я торчал в рубке. Ещё два теплохода остались у причальной стенки, а мы пошли дальше. И вот тут с «Хатанги» мне прислали приглашение идти с Самуилычем, и я согласился. Взойдя на борт, я обнаружил весёлого, пузатого и трезвого капитан-механика. Мы торжественно поздоровались, раскланялись, сложив ладони и поклонившись. Был у нас такой своеобразный церемониал. Самуилыч, окончивший речное училище и Новосибирский институт водного транспорта, постоянно читал после вахты громадное число книг и на память цитировал японскую поэзию, хорошо знал основы философии Востока, и мы с ним не раз беседовали, словно библейские мудрецы, о мироздании.
Иван Самуилыч сказал, что выходим через полчаса, пригласил пообедать. Я ответил, что уже отобедал на буксире. Но он, хитро улыбнувшись, напомнил, что на корме у него стоит одна бочка с малосольными лещами и маленький бочонок с абсолютно запрещёнными для вылова осётрами. К тому времени в Азовском море от шести миллионов особей осётров осталось шестьсот тысяч. Виной тому был варварский вылов, о котором мне рассказали научные сотрудники ростовского НИИ рыбоводства. Драги, используемые речниками и моряками, скребли по дну и выбивали плодородную почву, необходимую для дальнейшего размножения ценнейшей рыбы. В Иране, прикаспийской стране, куда ходили суда ВДРП, осётр считается национальным достоянием, и кары за браконьерство предусмотрены вплоть до смертной казни. Судоходная инспекция ВДРП тоже отслеживала браконьерство, но обычно дело заканчивалось взятками. Это когда найдут бочку. Капитаны-механики знали дело, как Чичиковы. Прятали так, что даже опытные речники не могли найти.
Караван во льдах.
Но уж больно вкусна донская и азовская рыба! Осетра я не ел, потому что знал от тех же научных сотрудников, что он давно заражён микозом, поражением мышц, а уж чёрную икру категорически не воспринимал. Вот лещ – это вещь! Против жирного, истекающего соком рыбного продукта мне было не устоять. Самуилыч предложил мне под лещика слегка принять, но я отказался: работа прежде всего!
Буксир развернулся, оповестив по рации караван, и мы двинулись в Керченский пролив. Постояв немного в рубке, я выслушал предложение Самуилыча:
– Хочешь стариной тряхнуть?
– В каком смысле? – переспросил я.
– В прямом! Поправь судном. Я сейчас пойду, послушаю, что там на нашей частоте, а ты держи прямо вон на тот огонь. И не иди в хвост за буксиром. Лавируй. А то неизвестно, что с ним произойдёт. Только не делай резких движений, мы же первые в караване, ещё сорвёшь мне рулевую насадку.
Я плавно и осторожно держал курс, управляя тем, что называется теперь джойстиком. Помня наставления капитан-механика, правил, не виляя резко, чтобы не сорвать рулевые насадки. Морской буксир бил лёд, мы шли на самом малом. Прибежал Самуилыч, бодрый и весёлый, и предложил «пройтиться в каюту». Наступала ночь, я сдал вахту, и мы пошли к нему. Он достал гитару, я осмотрел стол, увидел истинно ростовское гостеприимство, выраженное в варёной камской картошке с духовитым маслом, зелени, помидорах, огурцах, жареных баклажанах, а главное, в лещах, и подумал, что теперь можно и расслабиться. Перед тем я достал блокнот и сделал рабочие записи, а Самуилыч любовно разбирал громадного леща, из которого вытекал пахучий жир. Шкурки он аккуратно складывал на столе, чтобы накормить после пира огромного кота по кличке Замурзай, жившего в каюте второго помощника, которого не было в природе. Кот почему-то любил машинное отделение, сидел и внимательно наблюдал за работой вахты, не обращая внимания на грохот дизелей. Кличка у кота появилась после того, как стармех начал вытирать об его шерсть замасленные руки. Стармех приговаривал:
– Замурзанный, зато блох не будет!
Конечно, у Замурзая спасжилет был не такой красивый, а самодельный, но не менее надёжный. Хотя Замурзай, как и положено корабельному коту, был зверем осторожным, и спассредство ему ни разу не понадобилось.
Хотя откуда на судне блохи? А на случай аварийной ситуации Замурзаю сшили аккуратненький спасжилет. Самое странное, что кот как будто понимал важность амуниции, даже не пытаясь шипеть, царапаться и кусаться во время примерок и тренировок по борьбе за живучесть.
Только Самуилыч вспомнил про кота, как тот явился, словно из воздуха. Он, выросший на палубе, давно научился открывать двери, вставая на задние лапы, и гулял, как у себя дома. Командир погладил кота по серо-зелёному организму и выдал ему обросшие жиром шкурки. Кот задумчиво потоптался вокруг блюдца и удалился.
– Зажрался, сволота приблудная, – задумчиво сказал Самуилыч.
Через несколько секунд кот появился снова и невозмутимо начал есть, иногда поглядывая на нас и похрюкивая. Командир гладил кота, приговаривая что-то вроде: ах ты скотина, ах ты гадина. Наглый Замурзай укусил его за палец, отскочил от Захара, полюбовался на него издалека, снова подошёл и аккуратно продолжил ужин. Могучие челюсти лязгали, хрустели кости, а кот иногда аж закрывал глаза от удовольствия, не забывая, впрочем, по бойцовской привычке поглядывать вокруг.
Самуилыч погрозил Замурзаю могучим кулаком, на что наглый кот не обратил никакого внимания, а мы начали торжественное мероприятие.
Лещ был потрясающим! Мы обгрызали плавники, жир стекал по нашим подбородкам, а ледовая стихия била в борта теплохода, и в каюте шумели радиопереговоры. Самуилыч наливал самограй (так на Дону называют самогонку), предлагал мне, но я отказывался. Работа есть работа!
Пришло время вахты, мы закончили ужин и поднялись в рубку. От толстенного леща меня клонило в сон. Морской буксир по-прежнему упорно пробивал ледовое поле, а мы плелись в кильватере. Иван Самуилыч что-то мычал себе под нос, а рулевой-моторист держал курс.
– Держи дистанцию! – вдруг заорал командир, – ты что, не видишь, мы щас въ…ся в проводку!
– Так он же сам еле прётся! – отвечал хладнокровный недавний выпускник речного училища.
– Молчать! – крикнул командир. – Если, упаси Бог, въедем ему в корму, кто будет отвечать? Ты, что ли? Я! Звони боцману, пусть поставит впередсмотрящего и на корму кого-нибудь, а я щас наберу второго из каравана, чтобы тоже держался подальше.
Он набрал официальный канал связи и всех предупредил, что видимость неважная, снегопад, нужно быть осторожными. Кроме этого канала, была ещё запасная частота, на которой капитан-механики и капитаны предупреждали друг друга о том, что видят катера самых разных инспекций, пытавшихся поймать тружеников реки и моря на скромной добыче рыбы. Самуилыч объяснял, что мы выходим из зоны сплошного льда и в Керченский пролив придём с облегчением. Морской буксир периодически гудел сиплым басом, давая знать, что мы уже на подходе к морскому проливу, где гуляют волны.
Гравюра иностранного посланника «Азовский флот Петра Великого».
Так мы доплелись до Керчи, встали на рейде. Суда постепенно разгружались, через двое суток они развернулись и пошли в Ростов, а я – на Сочи, но это уже другая история. По пути мы не раз застревали во льдах, «МБ-43» мотался вокруг и обкалывал суда ледовой проводки. Без небольших, но досадных пробоин не обошлось: всё же не река!
Хочу только сказать, что я в очередной раз увидел пахарей моря, неутомимых и умелых, идущих от Камы до Керчи, несущих бессонные вахты, отвечающих иногда судьбой и жизнью за свою трудную работу. Многих из них уже нет в живых. Остальные давно на пенсии. Вечная память ушедшим. Долгой жизни ветеранам. Честь им и хвала!
Данный текст является ознакомительным фрагментом.