Диссиденты

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Диссиденты

Шура, милый друг, верный и крепкий!

Фельдшер медсанчасти старшина второй статьи Александр Зиновьевич Басаврюк – личность замечательная. Он родился в Мордовии, в лагере для политических. Однако не думайте, что его бедная мама пострадала от репрессий и была арестована в интересном положении. Как раз наоборот. Мама тогда работала заместителем начальника лагеря в звании майора, а потом, естественно, дошла и до полковника КГБ. Шуру учили наукам сидельцы, профессора и доценты, и к четырнадцати годам он прошёл полный курс школы, сдал экстерном экзамены и в неполные пятнадцать стал студентом мединститута. В двадцать шесть Александра Басаврюка стали звать по отчеству подчинённые вверенного ему детского отделения гор-больницы. Не успев или не пожелав жениться и нарожать детей, да ещё и поссорившись с матерью незадолго до полной и окончательной отсрочки от службы, он загремел на флот. В те времена люди с высшим образованием или офицерили, или служили в рядовом составе полтора года. Шура выбрал второе. Ярый и наглый антисоветчик, наглотавшийся отравы в лагерях, он попал, конечно, в Донузлав и плотно сидит под колпаком особистов, охраняющих устои государства в двух кабинетах через стенку от его санчасти.

У него феноменальная память: часами читает вслух любого из названных тобой поэтов мира. Наш общий любимец – Федерико Гарсиа Лорка. Мы нашли в библиотеке роскошный двухтомник с иллюстрациями автора и перечитываем без конца. Я пишу романсеро и песни на его стихи и ещё не знаю, как был прав Василий Кислов из ростовской «Вечерки», задумчиво сказав мне, семнадцатилетнему: «Как вы похожи на Лорку!» – Цыган был настоящим бардом, писал и пел песни, бродяжничал и вольнодумствовал. Фиштейн рисует карандашом портреты личного состава и даже умудряется иногда продавать их деревенским парням для украшения дембельских альбомов вольной графикой. Эдакий салон изящных искусств посреди ржавых кораблей и диких матросов!

А кругом море, степь, плоские песчаные берега, буйные снега зимой и сочные тюльпаны по весне. Я чувствую себя – не могу удержаться – Овидием Назоном, летучие латинские стихи которого буду потом читать наизусть в университете.

От нечего делать я зимой напросился дежурить на коммутаторе. Мой позывной – «Палубник». Работа обезьянья: сиди себе с гарнитурой на голове, вынимай да втыкай стальные штыри на пружинах в нужные гнезда. Попутно я иногда слушаю разговоры, отчасти для того, чтобы побыстрее разгрузить линию в часы пик, отчасти из ленивого любопытства, собираю материал для будущих книг. Справа на передней панели есть тумблер отключения микрофона, и тогда слушаешь анонимно. Я им не пользовался, но вскоре он мне пригодился.

В наш лазарет привезли старшину второй статьи из Ново-Озёрного, буйного Женю Китоврасова, коренного липецкого русака. Его после глобальной пьянки повязали в посёлке и везли на губу. Он сидел-сидел в «газоне», потом что-то щёлкнуло у него в туманной голове, и он решил выйти. И вышел – на скорости шестьдесят прямо на вечерний асфальт. Результаты, как говорится, не только на лице, но и на прочих площадях: правая рука сломана в двух местах, на бедре громадный сине-зелёный ушиб, от задницы тянется к ступне широкая сеть кровавых царапин, а собственно обличье представляет собой распухшую грушу, из которой выглядывают весёлые неунывающие глаза. К тому же из-за ссадин ему разрешили не бриться, и выглядит он пиратом Средиземноморья после битвы с похмелья.

Женя – заядлый рокер. Дешёвая шиховская гитара, сухая и звонкая, лежит у него прямо под койкой, и он, приходя с процедур, заваливается на спину, достаёт, не глядя, инструмент и запевает:

Ин зы таун,

вэр ай воз боон

лывд э мэ-э-н

ху сэйлд зы си

Произношение у него довольно приличное: успел закончить английскую спецшколу, поступил в московский ИНЯЗ, но что-то натворил, и его вышибли прямо с первого курса. Отец, партийный босс, от греха подальше сдал его на флот: пусть, мол, наберётся ума-разума да худую-бедную специальность получит. Он и получил: шифровальщик-дешифровщик радиоразведки! То-то она ему на гражданке пригодится!

Любовь к року в таких местах незамеченной не проходит. Сижу как-то раз, лениво перетыкаю шнуры, и тут на связь из Ново-Озёрного выходит опер особого отдела капитан Бугримович. Вежливо так просит соединить со своим коллегой, майором Трофимовым. Тот сидит как раз через стену от лазарета, и надо думать, звуки битловских песен ему хорошо знакомы.

Я, хоть и боялся, но что-то почуял и решил прослушать.

– Как дела у моря, Семёныч? – начал Бугримович.

– Вашими молитвами! – невозмутимо отвечает Трофимов.

– Ну-ну, – говорит капитан, у которого положение выше, чем у майора, – ты мне религиозную пропаганду не разводи! Как там мой протеже?

– Кит, что ли? Нормально, зализывает раны. Мы ему помогаем, так что вскорости можно использовать для военных целей.

– Это хорошо… – задумчиво произносит Бугримович. – Ты вот что… Песни поёт?

– А куда он денется? Поёт, конечно. Целыми днями только и слышно, брень да брень.

– Так. Ты его, главное, не спугни! Значит, задание такое: у него, по нашим данным, собран богатый материал по рок-музыке, и он даже какую-то статью написал! Читал её тут своим бабам на посёлке, Казанова хренов. Материалы в основном с Би-би-си да со «Свободы». Уразумел?

– Грамотные мы, барин.

– Вот то-то. Скорее всего тетрадь эта у него в тумбочке, так что на днях я подъеду, как освобожусь, и мы с тобой его, голубчика, тёпленького возьмём. А там посмотрим, кто громче петь будет. Накроем осиное гнездо западного разврата!

– Добро! – морским словечком бодро отвечает пехотный майор в морской форме пехотному же капитану. – Накроем!

– Ну все, до связи!

Трубки замолчали. Я выждал ещё пару минут, чтобы особисты не вздумали проверить, слушают их или нет, и вытащил шнуры. Признаться, мне стало не по себе. Сердце меня не обмануло: Женю ждут не просто крупные неприятности, а вполне конкретные сроки за антисоветчину. С другой стороны, если я побегу предупреждать, то рискую сам нарваться: откуда это он узнал? Через несколько секунд мне стало стыдно, и я успокоился.

После отбоя по привычке я пришёл в лазарет. Шура заваривал кофе. Мощная «Спидола» уже урчала голосом ведущего «Радио Свобода». Над морем приём шёл гораздо лучше, чем в городах Союза, где глушилки забивали «голоса» до полусмерти.

Сегодня передавали финал «Мастера и Маргариты», точнее те фрагменты, что не вошли в публикацию журнала «Москва». Мы слушали взахлёб. Дошли до лунной полосы, и тут я говорю Жене:

– Старик, за тобой завтра-послезавтра придут!

Женя почти не удивился. Только спросил:

– Кто именно?

Я молча ткнул в стену слева.

– А-а-а, – протянул Женя, – это мы давно догадываемся…

– И что будешь делать?

– Ты лучше скажи, откуда узнал?

Доктора в этот момент не было, ушёл в гальюн, и я тихо ответил:

– Прослушал на коммутаторе…

– Ни хрена ты даёшь! А если бы…

– Что «если бы»?! – завёлся я с пол-оборота. – Ты о себе давай думай! Хрена ли мне бояться? Меня уж сто раз и убивали, и сажали, и бить пытались. О себе думай, сукин кот, и тетрадь свою сожги. Они же тебя за твою рок-музыку с говном съедят! Короче говоря, я тебя предупредил, и смотри не сгори.

Женя закурил. Это не было принято в лазарете, но я промолчал: обстановка была нервная. Потом принёс тетрадь, и мы, горестно вздыхая, принялись рвать её на куски и жечь в докторской никелированной печке.

Женю пытались посадить, но поскольку вещдоков не было (перерыли все тумбочки в километре вокруг!), то, пригрозив карами – если что – отстали.

Через двенадцать лет Женя станет одним из первых кооператоров Липецка.

Донузлавский морской клуб на ул. Кантора (бывшая Морская), 1979 год.

Фото: GEO848 (http://www.westcrimea.info).

Данный текст является ознакомительным фрагментом.