«Шансонье всея Руси…»

«Шансонье всея Руси…»

Завершая раздел о гитарной поэзии, я обязан сказать о Владимире Семеновиче Высоцком (1938–1980). Конечно, для творческой личности его масштаба тесно пресловутое «прокрустово ложе» абсолютно любых форматов и жанров. Но сам Владимир Семенович от определения своего творчества как «авторской песни» особо не морщился, а признавал, что считал своими учителями Михаила Анчарова (которого исследователи КСП иногда называют «первым бардом») и Булата Окуджаву (который, между прочим, взялся за гитару под впечатлением от посещения в 1956 году концерта Шарля Азнавура).

Писать о Высоцком, переливая из пустое в порожнее факты биографии гения, я не буду. К счастью, о нем много пишут и без меня.

Очевидно: ни в обозримом прошлом, ни в туманном будущем фигуры его масштаба на поле русской песни не увидать. Он, словно гигантский айсберг на солнце, играет сразу всеми гранями, о которых я пытаюсь рассказать на этих страницах.

Лет сорок назад американцы запустили в космос золотую пластинку с записанными на ней на разных языках Земли приветствиями, выгравированными формулами и прочими приметами цивилизации. Так вот, запись любого концерта Высоцкого, на мой взгляд, как и та пластинка, в состоянии передать потомкам или способным уразуметь это гуманоидам, что такое русский шансон во всем его былом великолепии и современном многообразии.

Как емко заметил новосибирец Андрей Даниленко: «Высоцкий — это зеркало толпы».

С точки зрения творческой эволюции Владимира Высоцкого в разрезе моего повествования хочу отметить один факт — начинал гений свой путь в Вечность не столько с песен, сколько с устных рассказов. Одним этим фактом подтверждая преемственность современного жанра устной традиции, фольклору, восхождению его к скоморохам, начитывающим под гусельный перебор былинную старинушку.

^{Выпуск «Новой газеты», посвященный вечеру памяти В. С. Высоцкого, организованного в Нью-Йорке. США, сентябрь 1980 г.}

^{Легендарный музыкант, автор песни «Туман-туманище по миру стелется», первый русский академик премии «Грэмми»; блестящий художник Зиновий Шершер на фоне авторского портрета Владимира Высоцкого. Лос-Анджелес, 2007 г. Фото автора.}

Для ощущения непростой эпохи, в коей выпало жить и творить Высоцкому, хочу привести статью из «Советской России» (от 09.06.68 г.).

«О чем поет Высоцкий»

В старину, говорят, в Москву за песнями ездили. Да, собственно, почему только в старину? Сколько замечательных песен, родившихся в столице, помогали советским людям строить и жить, бороться и побеждать.

Замечательные песни создают московские композиторы и сейчас. Только совсем не такие песни везут некоторые «барды» из Москвы. И звучат они в городах, находящихся на весьма солидном расстоянии от столицы. Быстрее вируса гриппа распространяется эпидемия блатных и пошлых песен, переписываемых с магнитных пленок. Быть может, на фоне огромных достижений литературы и искусства это кажется мелочью, «пикантным пустячком». Но у нас на периферии вредность этого явления в деле воспитания молодежи видна совершенно отчетливо.

Мы очень внимательно прослушали, например, многочисленные записи таких песен московского артиста В. Высоцкого в авторском исполнении, старались быть беспристрастными.

Скажем прямо: те песни, которые он поет с эстрады, у нас сомнения не вызывают и не о них мы хотим говорить. Есть у этого актера песни другие, которые он исполняет только для «избранных». В них под видом искусства преподносится обывательщина, пошлость, безнравственность. Высоцкий поет от имени и во имя алкоголиков, штрафников, преступников, людей порочных и неполноценных. Это распоясавшиеся хулиганы, похваляющиеся своей безнаказанностью («Ну, ничего, я им создам уют — живо он квартиру обменяет»).

У Высоцкого есть две песни о друге. Одна написана для кинофильма «Вертикаль», другая с экрана не звучала. Люди из этих песен очень разные: один отправляется в горы, другой едет в Магадан. Что ж, ехать в Магадан, как и в другие края, чтобы строить, бороться с трудностями, — дело похвальное. Но Высоцкий воспевает не это. Он спешит «намекнуть», что его друг едет в Магадан «не по этапу, — не по этапу, его не будет бить конвой, он добровольно».

Вначале трудно даже понять, кто более дорог Высоцкому: тот друг, который поддержал его, свалившегося со скал, или тот, который едет в Магадан, потому что «с него довольно» (чего довольно?), и что автору ближе — «испробовать свои силы в горах» или «уехать с другом заодно и лечь на дно»?

Но в конечном итоге друг выбран. И совсем не тот, что «шел за тобой, как в бой», а тот, который идет «на дно». Певец клянется ему в своей верности:

Я буду петь под струнный звон

Про то, что будет видеть он.

Во имя чего поет Высоцкий? Он сам отвечает на этот вопрос; «ради справедливости и только». Но на поверку оказывается, что эта «справедливость» — клевета на нашу действительность. У него, например, не находится добрых слов о миллионах советских людей, отдавших свои жизни за Родину. Странно, но факт остается фактом: герои Отечественной войны, судя по одной из песен Высоцкого, — это бывшие преступники, которые «не кричали „ура“», но явились чуть ли не главной силой, и не будь их — нам не удалось бы победить врага.

Высоцкий сложил «Сказку о русском духе», который вылился из винной бутылки, но, несмотря на свои способности, «супротив милиции ничего не смог». Забрала «русского духа» милиция:

Вывели болезного, руки ему за спину,

И с размаху кинули в черный воронок.

В программной песне «Я старый сказочник» Высоцкий сообщает:

Но не несу ни зла я и ни ласки…

Я сам себе рассказываю сказки[43].

Ласки он, безусловно, не несет, но зло сеет. Это несомненно. Так, например, взяв строчку из поэмы В. Маяковского, он предлагает ее в такой обработке:

И думал Буткеев, мне челюсть кроша,

Что жить — хорошо и жизнь — хороша!

Могут подумать: паясничает актер, просто ублажает низменные вкусы. Однако, оказывается, Высоцкому приятна такая слава, которая «грустной собакой плетется» за ним. И в погоне за этой сомнительной славой он не останавливается перед издевкой над советскими людьми, их патриотической гордостью. Как иначе расценить то, что поется от имени «технолога Петухова», смакующего наши недостатки и издевающегося над тем, чем по праву гордится советский народ:

Зато мы делаем ракеты,

Перекрываем Енисей,

А также в области балету

Мы впереди планеты всей[44].

В школах, институтах, в печати, по радио много усилий прилагается для пропаганды культуры речи. Борются за чистоту разговорного языка лингвисты и филологи. А артист Высоцкий уродует родной язык до неузнаваемости. Чего стоит хотя бы это: «из дому убег», «чегой-то говорил», «из гаражу я прибежу» и «если косо ты взглянешь, то востру бритву наточу», «чуду-юду победю» и т. д.

Все это совсем не так наивно, как может показаться на первый взгляд: ржавчина не вдруг поражает металл, а исподволь, незаметно. И человек не вдруг начинает воспринимать и высказывать чуждые взгляды. Сначала это просто сочувствие преступникам на том основании, что они тоже люди. Сначала — вроде шутя о милиции, которая «заламывает руки» и «с размаху бросает болезного», а потом возникает недовольство законом, правосудием. «Различие между ядами вещественными и умственными, — писал Лев Толстой, — в том, что большинство ядов вещественных противны на вкус, яды же умственные… к несчастию, часто привлекательны».

Привлекательными кажутся многим поначалу и песни Высоцкого. Но вдумайтесь в текст и вы поймете, какой внутренний смысл таится за их внешностью.

Мы слышали, что Высоцкий хороший драматический артист, и очень жаль, что его товарищи по искусству вовремя не остановили его, не помогли ему понять, что запел он свои песни с чужого голоса.

Г. Мушита, преподаватель консультационного пункта Государственного института культуры, Саратов,

А. Бондарюк (наш корр.).

^{Некролог В. С. Высоцкого из «Вечерней Москвы», июль 1980 г.}

* * *

Лучший беллетрист современности Михаил Веллер[45], живописуя свои похождения по советским просторам в составе студенческих отрядов и в одиночестве в поисках «соли земли», отлил суть гитарной поэзии 60-х в один абзац:

«…Что такое была песня под гитару? На пластинках их не существовало. Магнитофонов еще почти ни у кого не было, дорогая редкость, владельца „мага“ звали с тяжелым катушечным ящиком во все компании. Пленок не достать. Переписать было негде и не с чего. По радио их не передавали, по телевизору тем более. Тексты не издавали, упаси боже, ноты — сами понимаете. Живой устный фольклор. Не зная фамилий.

В Москве и Ленинграде гнездились клубы, компании, общение, студенты и молодая интеллигенция. В областных городах уже не знали почти ничего. В глубинке пели официальный радиорепертуар и матерные частушки.

Авторская песня была неподцензурна и свободна, она была политическим протестом уже по факту существования, она была действительностью души вопреки приказному лицемерию и приличию.

Она началась давно, после войны, с „Неистов и упрям…“ Окуджавы, а после хрущевского XX съезда распустилась в рост, и появились Городницкий, Галич, Кукин, Анчаров и много, много. А только что, в 67-м, вышла „Вертикаль“ с четырьмя песнями Высоцкого, и это был взрыв, прорыв, обвал и атас.

Песня с гитарой — это то, что было нельзя — но было можно, чего не было — но на самом деле оно именно и было. Это был выход из государственной идеологии в пространство всамделишной твоей жизни…»