1

1

Вступая на литературный путь, Новиков опасался, что воспитание его и душевные дарования положат тому непреоборимые преграды. Он думал ограничить свою роль изданием чужих сочинений и предполагал очень мало писать в журнале сам. Так по крайней мере заявил он в предисловии к «Трутню».

Счастье для нашей литературы, что Новиков не выдержал этой роли издателя. Во-первых, пишущие люди, чьи сочинения собирался печатать Новиков, не часто брались за перо, а читателям каждую неделю необходимо дать свежий номер «Трутня», и хочешь не хочешь, нужно его комплектовать статьями. А во-вторых, Новиков захотел писать, ибо скоро понял, что никто другой не мог яснее и короче изложить волновавшие его мысли. Журнал же строился по единому плану, и в него не было доступа чужим голосам. Так Новиков сделался автором и в третьем своем журнале «Живописец» сразу объявил это читателю.

«Живописец» стал новым оружием Новикова в его борьбе с императрицей.

Исчерпав возможности, которые мог предоставить ей еженедельный журнал, и ничего особенного не добившись, Екатерина II, однако, не думала прекращать попытки командовать общественным мнением в России.

Но если не вышла затея с Комиссией, если не удалось подчинить своему влиянию непокорных журналистов, — что следовало предпринять еще? Остался театр — верное средство воздействовать на умы, школа морали и воспитания. К семидесятым годам XVIII века театр занимал уже видное место в жизненном обиходе русского общества, обладал сложившимся репертуаром и отличными артистами. Слово, звучащее со сцены, могло наставлять зрителей, покорять их сердца.

Екатерина, человек, глубоко чуждый художественному восприятию мира, общественное значение искусства понимала очень хорошо и среди других средств административного влияния на подданных никогда не забывала о нем.

Писателей, готовых выполнять ее литературные предначертания, у государыни почти не было, а толковых тем менее. Со свойственной ей энергией Екатерина сама устремляется в драматургию. Секретари правят слог, сближая его с русским языком, вставляют, где надобно, стихи. В 1771 году писались и в 1772-м пошли одна за другой на сцену придворного театра пять комедий императрицы: «О время!», «Именины госпожи Ворчалкиной», «Передняя знатного боярина», «Госпожа Вестникова с семьей» и «Невеста невидимка». Художественный уровень пьес был весьма низок, но мысли и требования автора проступали в них вполне отчетливо.

Екатерина II со сцены отвечала своим оппонентам в Комиссии Нового уложения, «Трутню» Новикова — всем, кто видел недостатки управления Россией и имел самостоятельное мнение о политике самодержавия. Продолжая, как это делала «Всякая всячина», высмеивать сплетни, глупость людскую, фанфаронство, невежество, Екатерина II вместе с тем включила в текст комедий много современных намеков, особенно ожесточенно нападая на дворянских либералов. Пьесы должны были убеждать зрителей, что разумное правительство печется о благо России, а несмысленые прожектеры и критиканы ему в этом препятствуют.

Вскоре события крестьянской войны заставили правительство, откинув литературные формы, железной рукой насаждать порядок в российских губерниях. К этому времени и дворянство, до смерти напуганное выступлением народа, забыло о либеральных разговорах и поторопилось поддержать свою государыню.

«Живописец» начат был Новиковым в апреле 1772 года по известному плану, и пять первых листов являются составными частями общего литературного замысла издателя. В дальнейшем участие в журнале других авторов, полемика, необходимость печатать нейтральный материал и статьи защитного свойства, способные смягчать цензурные условия, нарушили четкость композиции журнала, но верность своим общественно-эстетическим идеалам Новиков сохранил до конца издания.

В самом деле, первый лист «Живописца» занят «приписанием», то есть посвящением журнала «неизвестному сочинителю комедии «О время!», сиречь Екатерине II, и представляет собой заключенную в легальнейшие строки заявку на сатирическое обличение действительности, путь к которому якобы открыла сама императрица своей комедией.

Второй, третий и четвертый листы отведены статье «Автор к самому себе». Новиков производит смотр основным течениям русской литературы, рассыпает критические замечания по поводу современных писателей, обозначенных довольно ясными псевдонимами, за которыми стоят имена Василия Петрова, Лукина, Чулкова, может быть, Ржевского и других. Здесь же мы встречаем резкий выпад против пасторальной поэзии, рисовавшей несуществующие прелести пастушеской жизни. Новиков пишет, что читатель фальшивых произведений такого рода ответствует их авторам старинною пословицей: «Чужую душу в рай, а сам ни ногой», и замечает: «Бедный автор, ты других и себя обманываешь».

Далее Новиков развертывает галерею хулителей наук, русских дворян. Вот они, «благородные невежды», ветреные щеголи, модники, — самовлюбленный Наркис, Худовоспитанник, Кривосуд, Щеголиха, Молокосос, Волокита. Но не лучше их относятся к наукам и «благоразумные старцы, премудрые воспитатели», — они твердят, что их деды и прадеды ничему не учились, но жили счастливо, богато и спокойно.

В монологе Волокиты Новиков пародирует модное щегольское наречие, салонный жаргон светских людей, не скрывая своего презрения к модному коверканию русского языка.

Наконец, показав образчики литературного стиля пасторали и стиля речи дворянской молодежи, Новиков в следующем, пятом, листе «Живописца» печатает «Отрывок путешествия в *** И *** Т ***». Другими словами, сразу после критического разбора современной литературы Новиков выдвигает тему огромного общественного звучания и смысла — тему бедственного состояния русских помещичьих крестьян, в деталях знакомую ему по работе в Комиссии о сочинении Нового уложения.

В «Трутне» читатель имел дело с письмами старосты Андрюшки, крестьянина Филатки, барским указом. На страницах «Живописца» крестьянская тема предстает перед читателем в авторском изложении. {Вопрос о том, кто написал «Отрывок путешествия в *** И*** Т***», имеет немалую историю и до сих пор окончательно не разрешен. О том, что автором «Отрывка» был А. Н. Радищев, сообщил его сын Павел Александрович в 1858 году. Наиболее подробно затем аргументировал авторство Радищева В. П. Семенников, чьи доказательства приняли и дополнили Я. Л. Барсков, Г. А. Гуковский, П. Н. Верков. На возможность расшифровать буквы «И*** Т***» как «Издатель Трутня», то есть Новиков, указал в 1889 году Л Н. Майков. В наше время принадлежность «Отрывка» Новикову признает Г. П. Макогоненко. К такому выводу в отмену своих прежних высказываний пришел и автор настоящих строк.}

«Отрывок» назван в журнале сатирой, однако вряд ли читателям удавалось обнаружить в нем сатирические элементы — в сущности, они получили правдивый отчет о виденной путешественником русской деревне, что подчеркивалось автором в слоге повествования:

«…По выезде моем из сего города я останавливался во всяком почти селе и деревне, ибо все они равно любопытство мое к себе привлекали, но в три дни сего путешествия ничего не нашел я, похвалы достойного. Б_е_д_н_о_с_т_ь_ и _р_а_б_с_т_в_о_ повсюду встречалися со мною в образе крестьян. Непаханые поля, худой урожай хлеба возвещали мне, какое помещики тех мест о земледелии прилагали рачение. Маленькие, покрытые соломою хижины из тонкого заборника, небольшие _о_д_о_н_ь_и_ хлеба, весьма малое число лошадей и рогатого скота подтверждали, сколь велики недостатки тех бедных тварей, которые богатство и величество целого государства составлять должны».

Путешественник понимает, что в крестьянской нищете виноваты господа, и решается громко заявить об этом:

«О человечество!.. тебя не знают в сих поселениях. О господство!.. ты тиранствуешь над подобными себе человеками. О блаженная добродетель, любовь ко ближнему, ты употребляешься во зло: глупые помещики сих бедных рабов изъявляют тебя более к лошадям и собакам, а не к человекам! С великим содроганием чувствительного сердца начинаю я описывать некоторые села, деревни и помещиков их. Удалитесь от меня, ласкательство и пристрастие, низкие свойства подлых душ: истина пером моим руководствует!»

Перо путешественника рисует картину русской деревни Разоренной, стоящей на самом низком и болотистом месте. «Дворов около двадцати, стесненных один подле другого, огорожены иссохшими плетнями и покрыты от одного конца до другого сплошь соломою… Улица покрыта грязью, тиною и всякою нечистотою, просыхающая только зимним временем. При въезде моем в сие обиталище плача я не видал ни одного человека. День тогда был жаркий, я ехал в открытой коляске, пыль и шар столько обеспокоили меня дорогою, что я спешил в одну из сих развалившихся хижин, дабы несколько успокоиться… Мы стучалися у ворот очень долго, но нам их не отпирали. Собака, на дворе привязанная, тихим и осиплым лаянием, казалось, давала знать, что ей оберегать было нечего. Извозчик вышел из терпения, перелез через ворота и отпер их».

Эта нагая, лишенная каких бы то ни было стилистических украшений проза полна движения, каждая фраза содержит глагол.

«Отрывок путешествия» как бы представляет собой лишь часть какого-то большого сочинения — Новиков написал, что это «глава XIV». К этой главе издатель сделал примечание: «Сие сатирическое сочинение под названием путешествия в *** получил я от г. И. Т. с прошением, чтобы оно помещено было в моих листах. Если бы это было в то время, когда умы наши и сердца заражены были французскою нациею, то не осмелился бы читателя моего попотчевать с этого блюда, потому что оно приготовлено очень солоно и для нежных вкусов благородных невежд горьковато».

В конце «Отрывка» сказано: «Продолжение будет впредь». Однако прошло немало времени, и разыгрались сильные споры, прежде чем обещанное продолжение увидело свет. Издатель как бы произвел разведку своей публикацией в пятом листе, выслушал мнения различных групп читателей и в соответствии с обстановкой смягчил затем удар журнальной сатиры: протесты дворян были слишком решительными.

Смелое выступление Новикова навлекло, по-видимому, угрозу закрытия журнала, и, чтобы отвести ее, издатель счел за благо предварить продолжение «Отрывка» некоторыми пояснениями. В тринадцатом листе «Живописца» Новиков напечатал статью «Английская прогулка», в которой излагал беседу издателя с одним доброжелательным читателем. Этот почтенный и учтивый господин осведомился, почему задерживается печатание «Отрывка» и не причиною ли тому споры о нем, разгоревшиеся в обществе. «Правда, — сказал он, — что многие наши братья дворяне пятым вашим листом недовольны, однако же ведайте и то, что многие за оный же лист и похваляют вас». Новиков ответил, что автор «Отрывка» вовсе не желал огорчить «целый дворянский корпус». Он имел в виду лишь тех помещиков, которые дворянскую власть употребляют во зло и тем самым вредят не только своим крестьянам, но всему Российскому государству.

Однако — и здесь Новиков применил свое блестящее уменье высказать в подцензурном журнале крамольную мысль и обиняком подтвердить то, от чего в прямой речи автор как бы отмежевался, — к словам о жестоких дворянах он прибавил в подстрочной сноске: «Тут следовали многие другие упрекания, относящиеся к худым помещикам, но я их исключил, опасаясь навлечь на себя сугубое негодование». Издатель будто бы сократил текст, но на волю читателя оставлен подбор выражений и понятий, обличающих помещиков, а направление такой аттестации указано ясно.

Через несколько строк Новиков повторяет этот удачный прием. После суровых слов, произнесенных тоном грозного судии: «Отчего происходит то, что крестьяне наши часто бывают бедны, отчего у худых помещиков и у крестьян их частые бывают неурожаи хлеба?» — идут два ряда точек, обозначающих пропуск в тексте, и новая сноска: «Я и тут многое выключил из сказанных мною причин в первом примечании».

Ряд точек встречается в этой статье и ниже, там, где приводится мнение надменных дворян о крестьянах. Новиков как бы щадит честь дворянского сословия, не желая выставлять на посмешище читателям варварские взгляды многих его представителей. Но характер этих мнений определен: господа, высказывающие их, уверены, «что дворяне ничего не делают неблагородного, что подлости одной свойственно утопать в пороках и что, наконец, хотя некоторые дворяне и имеют слабость забывать часто о человечестве, однако же будто они якобы благорожденные люди, от порицания всегда должны быть свободны».

Как мог, Новиков с помощью этих приемов защитил картину российской деревни, показанную «Живописцем». В заключение статьи он напомнил об английской грубости, которую в России именуют «благородною великостию духа», и предложил считать, что «Отрывок» написан «в английском вкусе»: там дворяне критикуются так же, как и простолюдины. Отсюда идет и название статьи.

Вслед за «Английской прогулкой» Новиков поместил в четырнадцатом листе «Живописца» продолжение «Отрывка путешествия». Начало его выдержано в характерной для изданий XVIII века манере перечисления обычных сатирических персонажей — богачей, судей, подьячих, щеголих, ревнивых супругов и любовников, игроков, купцов, врачей — с описанием, кто как заканчивает свой день, проведенный без всяких трудов, в забавах и обмане ближнего. Перечень этот необходим Новикову для того, чтобы в заключительной фразе противопоставить барскому разврату нравственные достоинства и трудолюбие народа.

«А крестьяне, мои хозяева, возвращались с поля в пыли и в поте, измучены и радовались, что для прихотей одного человека все они в прошедший день много сработали».

Тема обличения пороков дворянского общества, затронутая в этой статье, была уже в большой степени традиционна для русской литературы, и Новиков решает ее в общепринятом стиле. Новая тема — описание русской помещичьей деревни — потребовала от него иной литературной манеры, характерной предельным лаконизмом и энергичной выразительностью. Новиков передает особенности народной речи, не стремясь выравнять крестьянский говор по нормам литературного языка своего времени.

Старший из крестьян говорит путешественнику: «Не прогневайся, господин доброй, что нас никого не прилучилося дома. Мы все, родимой, были в поле: царь небесной дал нам ведро, и мы торопимся убрать живо, покуда дожжи не захватили… По сесь день господень все-таки у нас, родимой, погода стоит добрая… У нашего боярина такое, родимой, поверье, что как поспеет хлеб, так сперьва его боярской убираем, а с своим-то, де, изволит баять, вы поскорее уберетесь… ведь мы себе не лиходеи: мы и рады убрать, да как захватят дожжи, так хлеб-от наш и пропадает. Дай ему бог здоровья!.. Ведь мы, родимой, не господа, чтобы и нам гулять, полно того, что и они гуляют…»

Речь крестьянина исполнена высокого достоинства. Он спокойно разъясняет проезжему барину установленные местным помещиком порядки — сначала убери господский хлеб, потом принимайся за свой, так заведено. И работа на поле в воскресенье — тоже обычное дело. Но огромная сила иронии заключена во фразе крестьянина о том, что мужики не баре и с них достаточно, что гуляют господа, а если бы крестьяне соблюдали все праздники, некому стало бы работать. Свое истинное отношение к этому миру крепостной действительности, в котором одни только работают, а другие гуляют, русский народ показал через несколько лет, выступив под знаменами Емельяна Пугачева.

Путешественник долго размышляет о бедственном состоянии крестьян, а на следующее утро намеревается ехать в деревню Благополучную: «Хозяин мой столько насказал мне доброго о помещике тоя деревни, что я наперед уже возымел к нему почтение и чувствовал удовольствие, что увижу крестьян благополучных». Подстрочное же примечание к этим строкам гласит: «Я не включил в сей листок разговор путешественника с крестьянином по некоторым причинам; благоразумный читатель и сам их отгадать может. Впрочем, я уверяю моего читателя, что сей разговор, конечно, бы заслужил его любопытство и показал бы ясно, что путешественник имел справедливые причины обвинять помещика Разоренной деревни и подобных ему».

В третьем издании «Живописца» 1775 года под текстом «Отрывка» было приписано: «Продолжение сего путешествия напечатано будет при новом издании сея книги». Но и четвертое издание, вышедшее в 1781 году, разумеется, не имело в своем составе обещанного продолжения. Его вообще не существовало, как не было в России деревень Благополучных.

Это и подчеркивал Новиков своим примечанием.