1

1

— Погляди, что я принес. На улице раздавали прохожим.

Товарищ Новикова по службе в Комиссии Лыков протянул ему четыре маленькие печатные странички.

— Что это? Ода в честь закрытия Комиссии или новый манифест?

— Не пойму. Люди брали, и я не отказался.

— «Всякая всячина», — прочитал Новиков. — «Сим листом бью челом, а следующие впредь изволь покупать».

— Ишь как приманивает, — засмеялся Лыков. — А ведь ты и верно покупать будешь — все деньги на печатную бумагу готов убить.

2 января они сидели в канцелярии Комиссии. Новиков сдавал дела, уходя в полк, Лыков оставался вести дневную записку.

— «Всякая всячина каждый год с нами пребывала, ныне можем видеть ее напечатанную», — читал Новиков «Поздравление с Новым годом» — тысяча семьсот шестьдесят девятым.

Нет сомнений, он держал в руках номер нового журнальчика. Кто его издатели, чьи письма и стихи будут там печатать? Журналу потребно разрешение властей. Кому же удалось его получить?

Через неделю Новиков, зайдя в мастерскую переплетчика Веге на Луговой-Миллионной, купил следующий номер «Всякой всячины». Подписи издателя и редактора не значилось, и авторы не ставили под статейками своих настоящих имен: это еще не было принято в журналистике, да и литературные произведения порой печатались анонимно. Любители словесности из дворян не считали удобным ставить наследственную фамилию на книжке, которую, может быть, осудит читатель, а имена авторов незнатных никому не могли быть памятны.

Но шила в мешке не утаишь, да Екатерина и не старалась этого делать: читателям «Всякой всячины» следовало знать, что журнал — затея царицы. И в Петербурге слышали, что «Всякую всячину» издает секретарь императрицы Григорий Васильевич Козицкий и что сама она там пишет статьи. Стало быть, журнальчик нужно читать со вниманием.

«Всякая всячина» объявила себя «бабушкой» новых журналов и выразила уверенность в том, что скоро появится поколение внуков. Для того были приняты меры. Кто желал выступить с журналом, мог подать прошение в Академическую комиссию, ведавшую типографией, не открывая своего имени, лишь поставив подпись «Аноним».

В половине января Новиков рассчитался с Комиссией и по приказу Военной коллегии должен был отправиться в Севскую дивизию, в Муромский пехотный полк.

Никакой охоты продолжать военную службу у Новикова не было.

Он знал по опыту, как связывает человека военный мундир. Новиков понимал, что быть офицером почетно и служба эта — дворянская, однако склонности к ней не имел.

Перейти в штатскую также не хотелось. Если служить, как подобает прилежному чиновнику, надо помнить законы и указы, уметь разбираться во всех канцелярских пружинах. Работа в Комиссии показала ему, как это сложно. А потом взятки, акциденции… Смешно говорить, сам он рук не запачкает, но ведь надобно следить за подчиненными, чтобы и они просителей не обижали… Нет, приказные дела его не занимали, к ним он тоже не чувствовал склонности.

Легче других и спокойнее была бы служба во дворце, если бы не надлежало владеть наукой притворства, и в большем объеме, чем, например, нужно театральным актерам. Те притворно входят в разные страсти на время, а при императорском дворе роли разыгрываются всю жизнь.

Придворный человек всем льстит, говорит не то, что думает, обязан казаться добрым и снисходительным, когда надут гордостью и пышет злобой. Он обещает — и ничего не исполнит. Хвалит, а сам терзается завистью. Нет у него истинных друзей: вокруг льстецы, и он льстит, угождая случайным люда — фаворитам. Верно, придворная служба весьма блистательна, однако очень скользка и скоро тускнеет. Нет, не годится и она…

«К чему же потребен я в обществе? — размышлял Новиков. — Нельзя ничего не делать! «Без пользы в свете жить — тягчить лишь только землю», — сказал славный российский стихотворец Александр Петрович Сумароков. Последовать его путем — писать, исправлять нравы? Но хватит ли дарования? Я хочу служить моим согражданам, я знаю их нужды — в Комиссии было о них говорено предовольно, — люблю книги, уважаю сочинителей… Так не приложить ли мне силы к изданию их трудов? Так делывал Сумароков в своей «Трудолюбивой пчеле», его пример — мое ободрение. Буду издавать еженедельные листы и не гоняться за всякой всячиной, а писать дельно, с пользой для света».

Исполнение этой мысли ждать себя не заставило.