Глава 15. Горловка. Логвиново
Глава 15. Горловка. Логвиново
А танкистов наградили всех медалью «За отвагу»,
А комбригу Соколову — так дали «Красную звезду»…
«Песня ремонтника», Калинкин
Населённый пункт Логвиново — небольшое, в прекрасном состоянии село, типичная цветущая садами и мило раскрашенными окнами деревня, которыми так богата Украина. Было. До того как на нашу землю пришли хохлаческие этномутанты и начали убивать наших людей. По непреложным законам войны, таким же неумолимым, как законы физики, хотя и гораздо менее известным широкому кругу людей, Логвиново стало конечной точкой нашего предстоящего наступления. Оно находилось в стратегически важном месте, на трассе, связывавшей Артёмовск и Дебальцево, северо-восточнее Углегорска, и с его занятием группировка противника в Дебальцево должна была окончательно запечататься в котле. Это и решило дальнейшую судьбу этого прекрасного, цветущего населённого пункта.
Помню, когда на совещании в штабе прозвучало: «Логвиново», я взглянул на карту, увидел, как глубоко среди зловещих овалов вражеских группировок лежит этот населённый пункт, и внутри у меня ощутимо похолодело. Мы лезли в самую пасть зверя, и если что-то не заладится, запечатают нас самих. Естественно, я тогда не знал, что нам самим лично придётся многократно «скататься» в это село. Но предчувствия на войне — штука сильная и, как правило, весьма точная… Во всяком случае — у тех, кто выживает… А для того, чтобы понять — ЧТО начнётся в этом селе, когда мы туда придём и в него со всех сторон полезут укрофашисты, и вовсе не надо было иметь семь пядей во лбу…
После очистки Углегорска от вражеских сил наш штаб и основное количество живой силы и техники находились в северной части города. Усилиями моего бесценного коллектива медроты (я имею в виду ту его часть, которая не вылезала с боевых) и прежде всего — Андрея, медицинский пункт в Углегорске работал как часы, этапы эвакуации и лечения, аж до самой славной городской больницы № 2 г. Горловки, были отлажены до состояния, близкого к идеальному. Это дало мне возможность сосредоточиться на той части военно-медицинской работы, которую считаю самой важной, — на тактической медицине. Опыт, полученный в Углегорске, был всесторонне переосмыслен — и теперь для работы на самом передке, в тесном контакте с пехотой и спецназом, предназначалась только наша нештатная «ударно-медицинская группа» — МТЛБ и расчёт из трёх-четырех человек при ней. Зато все с большим опытом личного участия в боевых действиях и совершенно «безбашенные». Само собой, во главе группы был я.
Здесь считаю необходимым сделать важное отступление. От самых разных людей, прежде всего военных спецов, я не раз слышал, что «вы, Юрий Юрьевич, делаете неправильно, начмед должен сидеть в штабе и руководить, а ездить на передок должны водители». Помнится, я уже не раз указывал, что лично мне по опыту собственного участия самой правильной кажется фраза Драгомирова: «Работают у того, кто сам трудится, на смерть идут у того, кто сам её не сторонится». Необходимо было действовать в условиях активных боевых действий, при плотном огневом противодействии противника — регулярной армии с полным комплектом тяжёлого вооружения, а не групп партизан, как в той же Чечне и Афганистане, и командовать приходилось почти необученными, иррегулярными силами (какими, по сути, и являлось наше «ополчение»), да ещё и при полном отсутствии любых «дисциплинарных» мер воздействия (какие уж тут заградотряды и особисты! Как вы помните, я струсившего офицера не то что расстрелять, даже выгнать со службы не мог). В таких условиях только личный пример и личный контроль позволяли обеспечить выполнение наиболее важных задач в самых опасных местах — там, где выполнить их было более всего необходимо. При этом я, разумеется, помнил о своём «отсутствующем» военном образовании и допускал, что я всё делаю неправильно. Немного позже у меня был разговор с одним маститым специалистом по военной медицине. Он мне рассказывал, как его водители на десятках «мотолыг» собирали всех раненых. Было это под Луганском. Помню, я ещё подумал: какой молодец, вот что значит — военный профи! Сумел заставить работать даже наших «диких ополченцев» — не то что я… Ситуация нашла пояснение несколько позже — когда я поговорил с бойцами и командирами пехоты, наступавшей там же, где функционировало их медицинское обеспечение. Со слов самых разных людей, независимо друг от друга, вырисовывалась одинаковая картина: медицинского обеспечения «в поле» не было совершенно, «мотолыги» медчасти до ведущих реальный бой частей не доехали. Эвакуацию раненых они все осуществляли самостоятельно. Да, один решительный замкомбрига «переподчинил» (говоря иначе — «отжал») себе пару МТЛБ медслужбы, посадил туда своих людей и тем обеспечил свои подразделения хоть каким-то эвакуационным транспортом.
Данная информация подтверждает, что интуитивно выбранная в тех условиях нами тактика оказалась правильной. Впрочем, мы все знаем это из повседневной жизни — каждому знакома пословица «хочешь, чтобы что-то было сделано хорошо, — сделай это сам». А война, как мной уже было многократно отмечено — та же самая жизнь, просто сконцентрированная до предела… Да и вообще, почитайте настоящую прозу настоящего участника боевых действий, — того же Симонова, — в ту, Великую войну, когда наши деды смогли очистить нашу землю от полчищ иноземных оккупантов. От всей объединённой мощи фашистской Европы. Помните, в романе «Живые и мёртвые», когда перед наступлением командир дивизии решает «до первой траншеи противника пойду с пехотой»? Это и есть та самая, настоящая «окопная правда» — когда генерал обеспокоен не сбережением своей драгоценной жизни, а выполнением боевой задачи. И сколько бы ни твердили о том, что «настоящий профессионал руководит издали», — это лишь прикрытие собственной трусости. Наши предки, не щадя себя, смогли пройти полмира и защитить Родину. Современные «военные профессионалы», сосредоточенные на стяжании служебных квартир и постройке дач, смогли лишь бездарно просрать всё отвоёванное предками — страны Восточной Европы, Грузию и другие страны СНГ, теперь уже и Украину…
И, с другой стороны. Всем этим трусливым тварям, у которых хватает наглости упрекнуть меня, что я «развёл диктатуру в своём подразделении» и «людей на смерть посылаю», а особенно покрывающим их выродкам из командования, я хотел бы ответить словами Юлии Друниной. Великой русской поэтессы, участницы Великой Отечественной войны:
Когда, забыв присягу, повернули
В бою два автоматчика назад,
Догнали их две маленькие пули –
Всегда стрелял без промаха комбат.
Упали парни, ткнувшись в землю грудью,
А он, шатаясь, побежал вперед.
За этих двух его лишь тот осудит,
Кто никогда не шел на пулемет.
Потом в землянке полкового штаба,
Бумаги молча взяв у старшины,
Писал комбат двум бедным русским бабам,
Что… смертью храбрых пали их сыны.
И сотни раз письмо читала людям
В глухой деревне плачущая мать.
За эту ложь комбата кто осудит?
Никто его не смеет осуждать!
Вот как надо любить Родину, вот как надо за неё стоять, мать вашу!!.. Вот как надо добиваться безукоризненного выполнения святого приказа «Очистить родную землю от фашистской нечисти»! Так и только так — тогда и победа будет.
Впрочем, кому я говорю, — для вас всех, начиная с Главкома, укро-фашистские нелюди являются— «партнёрами». Наверняка активными, потому что сами вы — пассивные. Именем всех наших предков, павших за Родину от дня сотворения мира, — будьте навеки прокляты, нелюди!
…В то февральское утро мы подскочили к штабу с утра пораньше, на МТЛБ и с полным расчётом из четырёх человек. Для усиления взяли с собой фельдшера зенитного дивизиона Диму, — того самого, что отличился при Озеряновке. При штабе мы надеялись разузнать обстановку «на самом передке» и исходя из этого спланировать наилучшим образом взаимодействие с нашими передовыми частями. Узнали, что наши доблестные разведчики под командованием Ольхона заняли Логвиново утром. Тихонько зашли на рассвете, внезапно закошмарили противника массовым огнём стрелковки — хохломутанты не выдержали и в панике бежали. Естественно, возникла мысль — съездить туда для вывоза раненых и установления контакта с командованием находящихся там подразделений. Было очевидно, что укрофашисты обязательно попытаются отбить населённый пункт обратно, чтобы деблокировать свою группировку. Так что пока противник не успел опомниться и начать масштабное наступление, нужно срочно разведать туда дорогу и законнектить с нашими там. Не успели толком это обсудить и спланировать, как увидели Ольхона, — уже вполне известного на тот момент, со своей знаменитой чёрной бородищей. Пожали руки друг другу, и он вежливо, вполне приветливо сказал нам: «Юрий Юрьевич, отвезите корреспондентов в Логвиново — пусть поснимают». В отличие от многих командиров — подлецов и трусов, которые постоянно в чём-то мошенничали и подличали, а потом это что-то беспрерывно скрывали и потому ненавидели журналистов, Ольхон сотрудничал с различными медиа масштабно и охотно, с мастерством и определенным шармом. Мы тут же попросили у него проводника — бойца, который знал бы дорогу в Логвиново. Не помню, то ли от Ольхона, то ли с другого подразделения, но такой воин сыскался почти мгновенно. Волосы дыбом, глаза по блюдцу — типичный облик человека, только что выскочившего из-под плотного огня. Весь трясясь и, не попадая зубом на зуб от только что пережитого стресса, он довольно внятно сообщил, что противник кладёт из миномётов крайне жёстко, что дорога простреливается, и закончил весьма эмоциональным: «Блядь, туда не поеду!»
Две Валькирии — Корса и Ангел
— Братик, если не вывезем раненых — им кранты, — вполне резонно ответил ему Красный.
Воин подумал секунд десять.
— Ради ребят — поеду! — и полез на броню. Чем заслужил наше немереное уважение. Уметь преодолеть свой собственный, такой сильный испуг, — не ради себя, а ради боевых товарищей, — это очень достойно. Да и на броне он держался замечательно: лёг ящерицей, за башенкой, дорогу в дальнейшем указывал толково. Обоснованно видя в нём опытного и достойного воина, я думал о том, какая же плотность огня должна быть, чтобы его до такой степени «закошмарить», и поневоле мрачнел.
Дополнительной причиной моего беспокойства были журналисты. Зная о «тёплом» отношении ко мне командира бригады и горловского МГБ, я в красках представлял себе последствия, если кого-то из них ранят (не говоря уже об «обнулят»). Вообще действия в незнакомой обстановке под плотным огнём противника сродни обычной разведке: чем меньше участников, чем выше их выучка, быстрота и чёткость действий — тем больше шансов на выполнение задачи без неприятных последствий. Потому-то журналистов на самом передке не любят, и всячески их общества избегают. Закономерно, что я обозначил журналистам: с нами едут только двое, а не вся толпа — и полез в верхний командирский люк.
Все в нашем расчёте — и Красный, и Ангел, и Дима были очень собранны и сосредоточенны. Ангел с Димой торчали из люков в крыше — каждый в сторону своего сектора, я как всегда — в командирском люке. Лязгнули створки люка десантного, за спиной журналистов, и грязь полетела из-под траков МТЛБ.
Наш проводник превзошёл самые смелые ожидания. Он не только чётко вывел нас к Логвиново, но и по пути указал несколько удобных непростреливаемых низинок, по которым мы прошли, недоступные для вражеских наблюдателей и огня артиллерии. Вообще-то попасть навесным огнём — хоть из орудий, хоть из миномётов по движущейся бронированной цели — задача нетривиальная. Гораздо большую опасность могла представлять любая группа противника — хоть пехотная, хоть на бронетехнике, при наличии у них противотанкового вооружения. МТЛБ — это отнюдь не танк, даже 7,62 миллиметра пуля может прокусить насквозь его тоненький панцирь. А уж что касается более серьёзного… Что ПТУР, что РПГ, что ЗУшка, даже «Утёс» или КПВТ — и приплыли… Поэтому мы вертели головами во все стороны и держали автоматы готовыми к бою.
На господствующей над местностью крошечной высотке, в паре километров от Логвиново, стояло несколько наших танков, к которым мы и подскочили. Они контролировали единственный наш подход к населённому пункту — со всех прочих сторон были позиции укров. Из краткой беседы с танкистами выяснилось, что главным и единственным вооружением танков является их грозный вид. Снарядов у них нет, соляры нет, связи нет. Их доволокли сюда, чтобы запугать противника, — и только. Я сразу же взял себе на заметку, что нужно подсказать командованию бригады — поставить среди этих чучел хоть один работающий танк. Потому что, если противник сообразит и припрётся сюда — капец и нашим в Логвиново, и всему окружению вражеской группировки в целом.
В районе Логвиново с умеренной интенсивностью шла непрерывная стрелковка. С высотки с танками напрямую оно не просматривалось — только подходы к нему. Посидели минуту на дорожку, я отдал краткие указания и МТЛБ прыгнул вперёд.
К Логвиново вышли по низинке, перевалились через дорогу — и вот крайние дома. Кругом, вдоль дороги — обломки красиво сгоревшей вражеской техники, оторванные танковые башни, изысканные столбы дыма. В данный момент времени я, как часто бывает в таких ситуациях, боялся нашей бешеной пехоты гораздо больше, чем наркоманской укровской. Потому по пояс торчал из люка и махал руками над головой, с неприятным чувством ощущая, как невидимые в траве наши гранатомётчики ловят нас в прицел своих «шайтан-труб». Подлетели к домикам на окраине, притёрлись вплотную, мой лихой медицинский расчёт вылетел из люков, ощетинясь стволами. И тут я испытал нередкий на войне для командира припадок феерической ярости. Из десантных люков МТЛБ очень медленно и неуклюже, увешанные брониками, касками и огромными профессиональными камерами, полезли журналюги. Не двое, как я сказал, — пятеро! Они воспользовались тем, что мы их не проконтролировали, и набились в отсек как сельди в бочку. Закономерно в нескольких словах я сказал им, что про них думаю, приказал расчёту загнать этих уродов в безопасное место и ломанулся искать командира местного подразделения. Мой приступ ярости был более чем обоснован: если один-два журналиста как-то, с большим скрипом можно было встроить в работающую четвёрку, то пятёрка этих оболтусов, — настоящая съёмочная группа в полном составе, — превращалась в самостоятельную единицу, охрана и оборона которой лишала нас возможности выполнять любые другие боевые задачи.
Впрочем, всё имеет оборотную сторону. На смену гневу быстро пришли позитивные эмоции, когда я увидел бойцов, работавших в деревне. Они представились «казаки из группы Б-2, командир Север». Я обратил внимание на то, что под плотным огнём они движутся быстро, но спокойно и уверенно, так же стреляют — строго в цель, очень экономно. Никто не психует, не кричит — даже не повышает голос. На мою реплику, в которой я похвалил их, отметив всё вышеперечисленное, один из них спокойно сказал: «А чего нам нервничать, у кого эта война — четвёртая, у кого — пятая».
Много разного слышал за эту войну о казаках и казачестве, лично для меня казаки — именно эти, в высшей степени достойные воины.
Были среди них и бойцы из разведроты Ольхона, — тоже толковые, опытные, уверенные в себе и умелые.
Не успели мы перекинуться парой слов, как на подходах к селу с нашей стороны вспыхнула стрелковка. «Противник пошёл на прорыв», — сказал кто-то. Дружно лупанули в ту сторону — и противник откатился. Журналистам надо было снять битую технику и дохлых укров, и мы ломанулись к дороге. Выбежали к автобусной остановке, на которой на этой корявой пародии на русский язык было выведено: «Логвiнове». Прямо у остановки стоял «Урал», возле которого валялся дохлый хохломутант. Этот славный лыцар, как и положено древнему укру, шёл в бой мертвецки обкумаренный наркотой: получил пять пуль в голову и продолжал, смеясь, пытаться звонить по телефону.
Оказание помощи ребенку, пострадавшему при обстреле
За «Уралом» в кювете валялся модный, навороченный «Pathfinder» и наши разведчики обыскивали два вывалившихся из него тела. Эти «славные сыны великого украинского народа», продавшие Православную Веру и память предков, воевавших против фашизма, за права сексуальных меньшинств, были выряжены в натовские камуфляжи, брони и разгрузки, и сплошь увешаны гранатами. Ряхи отъетые, салом вскормленные, поросячьи глазки бегающие, испуганные — настоящие «украинские лыцари»! Пули, прошившие бока джипа, пощадили этих уродов — они просто ушибли бошки при резком торможении. Наши ребята даже ни разу не пнули этих мразей — спокойно сняли с них оружие и броню, Ангел перевязала им разбитые рыла. Взяли их документы — оказалось, высокопоставленные офицеры разведки. Я смотрел на этих мутантов, за зелёную резаную бумагу продавших свой народ, пытавших и убивавших русских людей за их желание оставаться русскими, сплошь увешанных дорогой импортной снарягой, — и бросивших своих людей в Дебальцево, попытавшихся сбежать при первых известиях, что котел в Логвиново захлопывается. Умные, как и положено крысам, с развитым инстинктом самосохранения — жалко, чуть не успели, самую малость… И ещё я думал о наших ребятах, — в простой дрянной форме, полуголодных и худых, никаких не суперобученнных суперменов, — которые всегда оставляют себе последнюю гранату, чтобы не попадать в плен. У этих «украинських розвидныкив» гранат было до фига — не было мужества и боевого духа.
Только перебинтовали этих тварей — мимо нас на огромной скорости попыталась проскочить ещё одна легковушка с людьми в военной форме, чуть не сбив пулемётчика, махавшего ей «остановись». Стали, дружно постреляли — никуда она не делась, осталась в кювете вместе с очередной порцией укровских умников, драпавших из котла. Потом показалась целая колонна. Дружно заняли позиции для стрельбы, ощущая твердеющее в груди напряжение. Наш боец проверил документы — перепуганные гражданские. Махнули им «езжайте». Тем временем на горизонте, прямо перед глазами, как в голливудском блокбастере, разыгрывался «экшн-эпизод». Какой-то снаряд умудрился попасть в тончайшую, ажурную железку высоковольтной мачты. Яркая вспышка — и мачта величественно валится набок.
Занятие на полигоне с использованием бронетехники
Подогнали МТЛБ, загрузили туда журналистов и одного раненого, я ещё, помню, сорвал с «Урала» мерзкую сине-жёлтую тряпку — «прапор украйины», и бросил её на пол нашей машины. Развернулись и на полной скорости — обратно в Углегорск. Было понятно, что нам предстоит много работы.
Только уже почти год спустя, на съезде «добровольцев Донбасса», когда я встретил ребят-казаков, участвовавших в этом бою, и мы вместе смотрели видео с поля боя, я от них услышал, что оказывается, на отходе по нашей МТЛБ активно работали вражеские РПГ, но не попали. А я-то думал, что первый день в Логвиново был тихий и всё самое интересное началось не ранее второго дня…
…По прибытии в штаб доложили Соколову обстановку в Логвиново, указали, что танки в решающей точке на подходах к Логвиново — абсолютно небоеспособны, и попросили дать им в усиление хотя бы один работающий. Обрадованный тем, что на всю бригаду наконец-то нашёлся один экипаж, который знает туда дорогу, генерал немедленно дал поручение: провести туда колонну мотопехоты. Точнее, не в само Логвиново, а лишь до позиций стоявшей в нескольких километрах перед ним миномётной батареи. «Колонна» — это несколько громковато сказано, с нами была пара танков и БМП и несколько «Уралов». Однако проводка колонны оказалась ещё той задачей. В полной темноте, с необученными экипажами, постоянно глохнущей, отказывающей и валящейся в каждую встречную по пути ямку техникой… Проводка длилась часов шесть — и если бы не наш славный Красный, — фиг бы колонна куда-то дошла. Сначала дотащили пару машин — потом возвращались и по одной притаскивали прочие. Красный беспрерывно выскакивал из МТЛБ, помогал чинить каждый на ходу глохнущий дрянной металлолом, корректировал действия необученных и трусливых водителей, цеплял на трос умудрившихся найти в чистом поле яму и засесть в неё, — словом, работал за целое ремонтно-эвакуационное подразделение.
Забегая вперёд, хотел бы отметить, что уже после операции один из наших советников передал мне, что в разговоре советников уровня управления бригады было сказано: «За эту операцию Красный и Маркер (это ещё один боец-разведчик из моей медроты) сделали больше, чем вся разведка и весь спецназ бригады вместе взятые». Так что мои похвалы нашему лихому механику-водителю (а также водителю, разведчику и так далее) Красному — это не пустая лесть, а дань его реальным заслугам.
…Утром весьма помятые после столь активной ночи явились в штаб бригады. Там узнали, что противник активно атакует Логвиново со всех сторон, пытаясь выбить из него наших. Нужно провести туда колонну наших танков и мотопехоты. Опять никто в штабе не знает туда дороги — кроме нас. Ну что же, как сказал Гагарин: «Поехали!»
Дорога знакомая, скрытые от наблюдения, удобные для продвижения места хорошо известны — мы шли на высокой скорости, и слушали говор канонады. Уже в пути стало понятно, что противник потихоньку «очухался» и активно кроет артиллерией там, впереди. В принципе логично: теперь его главная задача — взять Логвиново и деблокировать свою группировку в Дебальцево.
До той самой господствующей (весьма относительно, кстати) над местностью высотки, на которой грозными «пугалами» стояли три наших неработающих танка, мы доскочили быстро и без задержек. А вот уже на ней возникли проблемы…
Колонна встала на холмике сразу и услышала жесточайший стрелковый бой в Логвиново. Звонкая трескотня автоматов и пулемётов, гулкие выхлопы подствольников и автоматических гранатомётов — всё это частило так, что не было никаких сомнений: противник бросил со всех сторон свою пехоту в атаку. Пехоту многочисленную и настроенную весьма решительно. И ещё наши «новоприбывшие» не только услышали, но и увидели с холма работу вражеской артиллерии…
Когда про артиллерию говорят: «Бог войны» — люди непосвящённые не понимают, что это значит. С холма же это было зримо, красочно видно — как в кино. Нарастающий многоголосый свист — огромные площади поля одномоментно перепаханы залпом «Градов». А вот там, чуть дальше и чуть позже — посолиднее, это уже «Ураган» разгрузился.
Никакое кино, даже самое красочное и со спецэффектами, не может достоверно передать картину одномоментного перепахивания гектаров земли. Каждый смотрит на это и представляет, что будет с его хрупким смертным телом, если он окажется там, куда работает вражеская артиллерия. Новоприбывшим на глазах поплохело.
Как там сказал наш знаменитый поэт-фронтовик Симонов, который не по слухам знал, как оно ТАМ всё — на самом-то деле:
Осталась только сила ветра
И грузный шаг по целине.
И те последних триста метров,
Где жизнь со смертью наравне.
Мощная работа артиллерии и активный пехотный бой в пункте назначения деморализовали нашу пехоту. Полюбовавшись со всевозрастающим ужасом на беспрерывные разрывы, пехота дружно села в «Уралы» и на полном ходу рванула обратно — в Углегорск. Танкисты, к счастью, не смылись. Но были деморализованы настолько, что идти вперёд не могли. Повсюду звучали пугающие и вполне достоверные слухи о вражеских танках, занявших позиции на подходах к Логвиново и расстреливавших там нашу технику. Многочисленные чадные столбы дыма, неподвижно висевшие над полем в разных местах, вполне могли быть зримым свидетельством их правдивости.
Я подошёл к танкистам, нашёл командира, и начал убеждать его в очевидной необходимости — поехать вперёд, на помощь ребятам. Он был задумчив и слегка сер, не отказывался — но и желания ехать не высказывал, только молча смотрел мимо меня. Мои аргументы, что мы на МТЛБ пойдём вместе с ними, закономерным образом, заметного всплеска энтузиазма не вызывали: что такое жестянка МТЛБ с бронёй, пробиваемой пулей — рядом с танками.
Стрелковка в Логвиново, между тем, вспыхнула, как треск костра, в который подбросили вязанку хвороста. Было понятно, что противник пошёл в атаку и сейчас додавит наше немногочисленное подразделение, отчаянно отбивавшееся там.
— Сейчас там наших забьют! — резко взвился до того молчавший Красный.
Дело в том, что в Логвинова, сейчас отмахивался от супостата наш любимый «спецназ ГРУ ДНР» — то самое подразделение, из которого мы перешли в третью бригаду народной милиции, полгода назад. Пусть отдельные начальственные козлы из этого спецназа оказались редкими мразями, о чём было рассказано ранее — но к рядовым бойцам и командирам, которые честно ходили в бой, мы сохранили самые тёплые чувства. Особенно сильно беспокоился об их судьбе Красный — он прошёл с ними гораздо больше, чем я — начиная с Константиновки.
— Сейчас мы съездим на разведку в село. Если нас не сожгут — вернёмся за вами и пойдём вместе колонной, — сказал я командиру танкистов.
И тут резко выступила с сольной арией Ангел.
Я уже отмечал ранее, что в экстремальной ситуации она легко перекрикивает «Грады». Всё-таки многолетний опыт командования ротой спецназа и вся жизнь в армии — это неплохая школа оперного искусства. Ставит голос и формирует комплект «обертонов» из командирского лексикона (который суть матерный) на самый высший балл. Однако тут она превзошла саму себя, причём с большим отрывом.
— …Ты, герой …й! Если хочешь героически погибнуть за Родину — скажи мне, я тебе ногу лично прострелю и отправлю в госпиталь! Пусть сюда ё…е п…сы из штаба приедут, хоть один, и идут в разведку! Нас счас сожгут, а они, с…и, будут в бомбоубежище пьянствовать и девиц штабных е…ть! Ты никуда не поедешь!.. Никто никуда не едет!..
Раскаты голоса были столь мощны, а матерные обороты в устах миниатюрной миловидной «блондинки-лапочки» столь изощрённы, что я ощутил одновременно когнитивный диссонанс, баротравму ближнего к источнику звука уха и острое чувство смущения перед личным составом. Мелькнула мысль: «Я никогда не позволял женщине кричать на меня, что подумают танкисты?» Обернулся к ним и увидел, что танкисты, сплошь серые от переносимого ужаса, попрятались за танки и только пара физиономий самых храбрых из них на полглаза выглядывает из-за бронированных бортов. Их психика была травмирована гораздо больше, чем моя — настолько, что они решили, что эти крики относятся к ним, а не ко мне.
Кричала Ангел минут пять, никак не менее. Когда она закончила, мрачный Красный сказал:
— Вылазьте все, я один съезжу.
Стоявший рядом с МТЛБ фельдшер Дима, надо отдать ему должное, весь бледный от осознания серьёзности ситуации, был спокоен и только ждал моего приказа.
— Значит, так, — сдержанно сказал я. — Едут все и возвращаются все — или никто. Если мы не поедем — ребятам п…ц. Поехали, пусть танкистам будет стыдно, что медицина пошла вперёд, а они остались.
Потом подошёл к танкистам и сдёрнул с флагштока знамя ДНР.
— Вы не заслуживаете — оно у нас будет.
— Ангел, можешь остаться, если хочешь, — мы сами съездим.
— Ещё чего!.. — опять заорала Ангел. — …Я с вами! — и полезла на место пулемётчика.
Вдох-выдох. Бескрайнее поле с дымами впереди. Перекрестились. С Богом! Поле с дымами прыгнуло навстречу.
Наш МТЛБ в таких условиях — готовая «братская могила»: одна граната из РПГ — и всё. Однако в эти минуты нам было на это глубоко пофиг. Надо было спасти ребят и надо было защитить Родину. Всех тех женщин, детей, стариков, которые махали нам руками, когда мы, лязгая гусеницами, неслись мимо них по улицам Горловки к линии фронта. В эти мгновения я испытал очень сильные чувства. Гораздо более сильные, чем во время штурма здания УВД г. Горловки. Мне показалось, что у меня за плечами — огромный, до небес мой ангел-хранитель: святой небесный покровитель воинов и моего имени, Георгий-Победоносец. Мы с ним вместе идём на врага, закрывая собой мирное население родной Горловки: всех тех, кто приветствовал нас, пока мы неслись мимо них в бой, кто сейчас вслушивается в звуки канонады и молится за нас. Бессмертная фраза Зои Космодемьянской: «Это счастье — умереть за свой народ!» в эти мгновения мне показалась более близкой, чем когда бы то ни было.
На подходах к Логвиново мы секли все сектора, опасаясь вражеских гранатомётчиков, однако гораздо больше, чем противника, я боялся своего собственного героического спецназа. Поле было уставлено битой и горелой бронетехникой — её заметно прибавилось по сравнению с нашим вчерашним визитом. Везде дымились свежие воронки и густой пеленой поднимался дым. Было ясно, что наша контуженная, озверевшая от наплыва противника со всех сторон пехота легко может принять нашу коробочку за очередную прущую на прорыв укровскую броню, и кардинально поприветствовать нас из РПГ-7 в лобовую проекцию.
Поэтому я развернул флаг в поднятых над головой руках — и он заполоскался на ветру. Вот знакомый взгорбок — из окопа с ожесточённой радостью помахали нам трубами гранатомётов наши спецназовцы. Влетели в деревню, маневрируя между горелой бронетехникой, — пустое поле, по которому мы бегали с журналистами ещё вчера, уже сплошь покрылось чёрными тушами горелых машин.
Трудно передать бурное, исполненное хищного восторга ликование нашей пехоты, увидевшей свою броню. Рассредоточившиеся между дворами, они выбегали отовсюду, размахивали руками и оружием. Для них прибытие своей «брони», пусть даже столь хлипкой, как МТЛБ, и в единичном экземпляре, означало, что про них не забыли и что они окружены не полностью, сообщение с основными силами сохранено. Это давало надежду, что даже такой, тяжелейший и напряжённейший для наших ребят бой, не станет безнадёжным. Что подмога придёт, удастся выстоять и победить.
Во время сопровождения журналистов по Горловке
Среди подбежавших к нашей машине воинов выделялся один — в танковом комбинезоне. Как оказалось, они тут на двух танках находились с утра: носились вокруг села, жгли из орудий вражескую технику кошмарили укрофашистскую пехоту из пулемётов. Сейчас у них кончилось всё — солярка, патроны, снаряды, нет радиосвязи. Весьма решительно он нам сказал, что: «Сейчас прочие наши ребята как подойдут!»
У нас в гостях Грэм Филлипс
В сдержанных, но всё же эмоциональных выражениях я ему ответил: «Ваши вон там на холме стоят — зассали идти сюда с нами!»
Танкист заметно обиделся и напрягся. С явным недоверием он сказал, что такого быть не может. Мы ему ответили: садись к нам, поехали. Весьма сердитый и полный недоверия, он ловко запрыгнул в нашу броняшку.
Тут подбежал командир казаков, бившихся там же. У него на всё подразделение не было ни одного шприц-тюбика обезболивающих. Памятую о наших «диких» горловских эмгэбэшниках, в уютном безопасном тылу шьющих на меня уголовное дело — прямо вот в данный момент времени, я несколько тюбиков дал, но выдернул из набедренной командирской сумки листик и тут же, под свист осколков, попросил написать расписку, что я их ему выдал. Нужно отдать должное командиру — он с завидным хладнокровием расписку написал, и даже не удивился тому, что я её попросил: видимо, у самого был опыт общения с тварями разной степени феноменальности из «проверяющих» структур. Особую пикантность ситуации придавало то, что обстрел резко усилился, железо и свинец прошивали воздух во всех направлениях. Все попрятались, и только мы, как два идиота, припав на колено, судорожно дописывали эту «расписку». Экипаж моего МТЛБ, позабыв о субординации, матерно призывал командира закончить заниматься бюрократической хернёй и занять своё место, чтобы они могли наконец смотаться. Вопли экипажа становились всё громче, по мере усиления обстрела и заполнения листа, и к моменту, когда я ставил дату внизу текста, стали перекрывать звук разрывов. В этот момент я остро позавидовал рядовым, на плечи которых не падает идиотизм разборок с мерзкими тыловыми крысами, только и занятыми интригами и поиском поводов к дискредитации тех, кто по-настоящему воюет.
Когда мы прилетели на холм обратно, мне даже не удалось ничего сказать «доблестным танкистам». Два «выдающихся солиста» нашего экипажа — Ангел и танкист из деревни — наперегонки принялись объяснять танкистам, какие они нехорошие люди что стоят здесь, пока наших там в деревне прессуют. Особенно отличился приехавший с нами их коллега. Он был глубоко уязвлён в лучших чувствах таким поведением своих боевых друзей — в решимости которых был только что настолько уверен. Потому он не только не стеснялся в выражениях (в разгар боя крайне редко кто стесняется), но и выражался настолько ёмко и убедительно, что я даже позавидовал. В крайне конкретных выражениях он объяснил им, насколько сильно они его разочаровали.
В итоге танкистам стало гораздо страшнее находиться на месте, чем атаковать: они всё-таки полезли в свои машины, напоследок, однако, договорившись, что мы на МТЛБ пойдём впереди.
Ну нам не привыкать. Вдох-выдох, с Богом! Опять грохот взрывов и густое облако дымов над Логвиново прыгнули нам навстречу.
На этот раз радость нашей пехоты стала ещё острее, когда следом за нами, грозно покачивая длиннющими стволами на полном ходу, к деревне подошли танки. Нужно отдать должное: теперь уже решившись, танкисты работали чётко — разделились на две группы и начали обходить деревню, расстреливая из орудий и пулемётов противника. Наша пехота, при виде такой активной поддержки, резко воспряла. Противник напротив, осознал, что «погода нелётная», и начал судорожно смываться. Мы быстренько загрузили раненых и на полной скорости понеслись в медпункт в Углегорске.
Закончился этот день «феерически-юмористическим» случаем. Когда мы прибыли в Углегорск на штаб, наш Красный сказал что-то не очень лестное про танкистов. Это услышал их комбат. Ему бы деликатно сделать вид, что он не расслышал, — а его перемкнуло, он уволок Красного разбираться к комбригу. Тем временем пришёл я. Как оказалось, пока меня не было, Красный в ярчайших тонах, с присущим ему самобытным красноречием охарактеризовал духовные, психологические, интеллектуальные, морально-волевые и боевые качества танкистов. Я обратил внимание на неестественно багровый цвет лица почти всех присутствующих: кое-кто от сдерживаемого гнева, остальные — от сдерживаемого хохота. Меня попросили сообщить, что там произошло. Я кратко сказал: «Танкисты не захотели идти в атаку — еле их вытолкали». Тут встал начальник штаба — глаза его сияли, усы топорщились от сдерживаемого хохота. Он мне пожал руку и даже более чем приветливо, вежливо сказал: «Благодарю вас, Юрий Юрьевич, можете идти отдыхать». Уже выйдя из дома, я услышал генеральский рёв, от которого завибрировали рамы в окнах, — генерал выражал своё отношение к комбату танкистов.
…Той ночью мы поехали в Горловку. Невзирая на запредельное утомление после нескольких суток боёв, невзирая на то, что на следующий день, ясное дело, будет ещё всё «ярче» и «активнее». Поехали совсем не потому, что хотели выспаться на диванах. Увы, причина была совсем другой.
Как мне сообщили бойцы моего подразделения, в это время находившиеся в расположении медицинской роты, сообщили, что моим отсутствием поспешили «продуктивно» воспользоваться горловские эмгэбэшники. Вместе с вышеупомянутым Мерко они припёрлись в подразделение, и мало того что запугивали военнослужащих — собирали их в отдельной комнате по одному и под угрозой расправы заставляли писать на меня обвинительные заключения под их диктовку. Там много чего фигурировало: похищения, пытки, убийства людей, торговля донорскими органами, но самое интересное — «создание незаконной разведывательно-медицинской роты». Потому пришлось в решающий момент боёв ехать и всю ночь писать всякий идиотизм — многочисленные отписки «не похищал, не убивал»… Оставим в стороне «моральный уровень» тех эмгэбэшников: сами, твари, упорно сидя в тылу, как могут мешают боевым действиям, нацеленным на защиту их же родной Горловки — в которой не только они, но их семьи и дети. Оставим в стороне «интеллектуальный уровень» предъявленных обвинений: например, позже у меня был разговор с одним из этих мутантов, так на мой вопрос:
— Как вы себе представляете разведывательно-медицинскую роту?
Последовал ответ:
— Не знаем, это вы же её придумали.
А на мой следующий вопрос:
— Где у меня на территории сотня вооружённых нигде не учтённых мужиков?
Последовал ответ:
— Неудача замысла не означает его отсутствия.
То есть чисто по Оруэллу: «мыслепреступление».
Но тут настал вопрос всерьёз задуматься о моральном облике и участии в процессе вышестоящего командования. Ясно было, что без поддержки нашего военного начальства они бы на такое ни в коем случае не решились. Тут очень кстати на ум пришли все эпизоды странного поведения нашего Соколова, который, вопреки всем нормам устава, не подписывал рапорта о неявке на воинскую службу Мерко, а также, как я выяснил тут же, вынужденно переключившись с военных задач на интриганскую гниль нашего штаба, втихаря от меня восстановил в моей роте на должности Шевцову. Картина стала складываться весьма определённая. По этому поводу закономерным образом думка мне приходила самая мрачная.
Но додумать её я не успел — утром следующего дня, как оказалось, начался решающий бой за Логвиново.
…Утром с тяжёлой от переутомления головой я печатал очередную идиотскую бумажку — отписку на неугомонную деятельность наших «бойцов невидимого тылового фронта». И тут зазвонил мобильник: командир госпитального взвода, Александр Юдин, сообщил мне, что по приказу генерала выехал в Логвиново за ранеными. Нехорошее предчувствие кольнуло моё сердце. Тиснул тангенту на рации: «Ангел, срочно ко мне!» Ангел, также серая от недосыпа, выслушала и побежала с Красным готовить «мотолыгу» к экстренному выезду. Я, весьма встревоженный, быстренько выключил комп и увешивался снарягой. Юдин был один из самых толковых, грамотных и трудолюбивых офицеров моего подразделения, на нём очень многое держалось. Я его очень ценил — буквально накануне он по пути со службы домой попал под миномётный обстрел и трогательно рассказывал о том, как мина ударила рядом, он ещё успел подумать: «Кто же теперь всю отчётную документацию Юричу делать будет?» — но мина попала в клумбу и все осколки ушли вверх. В эту ночь он, вместе с доктором Корнеевым — добровольцем, которого я уже месяц не мог втиснуть в штат невзирая на ежедневно подаваемые рапорты и кучу вакантных должностей, дежурил на нашем полевом медицинском пункте в Углегорске.
В принципе, генерал должен был поставить задачу на эвакуацию раненых (как и любую другую) мне, как начальнику службы, а я уже, исходя из наличных сил и средств, должен был определить оптимальный способ её выполнения, привлекаемый для этого личный состав и технику. Особенно в данном случае — когда нужно было вывозить раненых из блокированного противником населённого пункта, в разгар ожесточённого боя. Телефон мой генерал знал прекрасно — в иные дни звонил по нескольку раз на день. Причём даже не могу сказать: «это ж надо было подумать». В данном случае достаточно было выполнять требования устава. Но руководить в боевой обстановке — это не орать да интриги плести в уютном штабе. Как и всё время в ходе боевых действий, генерал Соколов старательно косячил — и только самопожертвование наших воинов превращало тщательно организованные им поражения в победу. При этом наши ребята щедро платили кровью, и, как правило, — самые лучшие.
Итак, когда мы на МТЛБ уже вовсю спешили к месту боя, Юдин позвонил моему советнику: сообщил, что «Урал», на котором эвакуировали раненых, подбит. Потом последовал от него ещё один звонок: легкораненых отправили своим ходом к основным силам, остаёмся с тяжелоранеными. После этого связь прервалась.
Тем временем мы наконец-то выкатились на хорошо знакомый нам холмик, где по-прежнему стояло три танка. Стрелковка в Логвиново бушевала такая, что вчерашний день показался полным умиротворения выходным. Однако арта почти не работала, и, пользуясь прекрасной солнечной погодой, танкисты, сидя у брони, мазали какой-то паштет на хлеб. Сочетание солнечных лучей, вида наших безмятежно жующих воинов и моей спешки — поскорее проскочить в село на помощь нашим застрявшим там медикам привело к тому, что я совершил грубейшую ошибку. Вылез из МТЛБ без автомата. Собственно, я предполагал, что лезу на пару минут: с пригорка глянуть в бинокль подходы — и обратно в коробочку, пойдём в Логвиново. Увы, на войне из всех законов самый непреложно работающий — «закон Мэрфи»: «из всех неблагоприятных случайностей произойдёт наиболее неблагоприятная и в самый неподходящий для этого момент».
Обманутый полной тишиной вокруг (стрельба шла только в Логвиново), я вылез на большую кучу земли с биноклем. И едва приложил его к глазам, как впереди и справа, метрах в ста, не более, заговорили вражеские автоматы. Красный, с примерным мастерством выполняя задачу «беречь командира», ловко дёрнул меня за ноги. Падая, я успел подумать: «Бинокль дорогой». Поднял его над башкой и шмякнулся оземь пузом. Первая же моя фраза была: «Ни х…я себе наглая пехота!» Действительно, такого чтобы противник скрытно подошёл почти в упор и атаковал нас — за всю войну, пожалуй, не было.
Перевернулся на бок, и пряча бинокль в карман разгрузки, я обратил внимание на то, что противник работает парами, очень слаженно — один стреляет, второй молчит, видимо меняет позицию. Не видя нас, они вели огонь по МТЛБ. Ещё я обратил внимание на то, что из каждой очереди две, а то и три пули попадают в лобовую проекцию брони. Такой уровень стрелкового мастерства заставил сделать определённые выводы, которые я тут же озвучил: «Это наёмники!»
Запомнилось, как одна из пуль, отрикошетив от брони, крутилась в пыли, шипя и сияя ярким красным пламенем: скорее всего, была то ли трассирующей, то ли зажигательной.
Танкисты с похвальной быстротой попрятались в окопы, отрытые под брюхами танков, и на нашу реплику: «Стрельните хоть из чего-то!» отвечали дружным судорожным отрицательным киванием головами.
Произошло всё вышеперечисленное гораздо быстрее, нежели возможно это прочесть. Я осознал, что у меня нет с собой автомата, — ещё хуже было то, что Красный тоже вылез из МТЛБ без своей «железки». Однако он — воистину прирождённый воин. Обычно шок у человека, внезапно попавшего под обстрел, длится не менее четырёх секунд (это у человека хорошо подготовленного). Только потом он начинает ответные, более или менее целенаправленные действия. Пока шли четыре секунды и я пытался сообразить, что делать, он успел отнять у одного из танкистов автомат, выпустить пару рожков, швырнуть гранату. Вот тут и было явлено нередкое на войне чудо под названием «помощь Всевышнего». Противник, обалдевший от такого неожиданного приёма, постреливая, откатился.
Теперь, когда мне становится очень тяжело на душе — от тупости и предательства нашего генералитета, от импотенции (точнее — полной кастрации) нашего политического руководства и от равнодушия нашего народа, когда смотрю, как далеко зашёл практически без сопротивления наш враг, и насколько нам самим это безразлично, я часто вспоминаю этот эпизод под Логвиново. Когда-то давно твари-англичане, взявшие в плен Жанну Д’Арк, пытаясь обвинить её в сотрудничестве с нечистой силой, задали провокационный вопрос: «Если Бог дарует победу правой стороне — зачем же ты призываешь сражаться?» На это сильная не высокомудрым воспитанием, но духом и любовью к Родине воительница ответила: «Чтобы Бог мог дать победу в сражении, воины должны сражаться!» Просто, незамысловато, но насколько точно! Бог всегда поможет правому — надо лишь иметь мужество защищать Родину, а не отсиживаться за диваном…
Мы на МТЛБ скакнули на соседний пригорок, с которого лучше просматривались подходы. Оттуда увидели, что в поле, совсем недалеко от наших неработающих танков стоит небольшая вражеская колонна: БМП, ЗУшка на «Урале» и БТР. ЗУшка блеснула «зайчиками» стёкол. Опытный Красный сказал: «На нас наводятся». Прыгнули на броню, рывком выскочили из-под удара — и уже на новом месте услышали тяжёлую, густую дробь: как от огромной швейной машинки. Спаренная зенитная установка лупила по полю.
Замысел противника стал очевиден. Зная, что наши танки ни стрелять, ни ходить не могут — тихонько подойти к ним пехотой, забить экипажи и занять горку, потом подогнать свою технику, запечатать наших в Логвиново и забить окончательным штурмом со всех сторон. И, таким образом, деблокировать свою группировку. Но, милостью Божией, их пехота не выдержала не такого уж мощного нашего огневого противодействия — не пошла на штурм в нужный момент, а напротив, откатилась. И техника пока застряла в поле на подходах. Однако ситуацию надо было разруливать: мне нужна была связь с командованием. Как всегда в такие минуты: активный бой да ещё где-то в полях, мобильная связь «легла» (а другой у нас и не было). Ловился сотовый далеко не везде: пришлось поездить по полю, под активным обстрелом, прежде чем мы нашли место с устойчивым приёмом телефонной связи. При этом по нам постоянно работала стрелковка — с разных мест и довольно точно, с небольшой дистанции. Было очевидно, что противник небольшими группами просочился на несколько километров внутрь занимаемой нами территории и его бойцы — везде. Такая решительная, требующая неплохой выучки и совершенно непривычная для противника тактика заставила меня повторить: «Это наёмники».
При этих наших «перескоках» в поисках места для связи произошёл ещё один «прикольный» эпизод — я потерял свой мобильник. А там — куча контактов со всеми, в том числе и с командованием. К счастью, мы быстро определили место, где он может лежать, и так же быстро под огнём отыскали его — Слава Всевышнему!