Глава двадцать седьмая

Глава двадцать седьмая

(р. Волома, 14—15 августа 1942 г.)

I

Через Волому переправились быстро и хорошо. В десять часов утра бригада подошла к реке, а к двенадцати все отряды уже были на восточном берегу.

День выдался теплым и солнечным, вокруг было тихо и покойно, по прибрежному лесу разносился такой безмятежный птичий пересвист, что невольно казалось — все самое страшное осталось за этой быстрой рекой, вода в которой, если долго смотреть в нее, вроде бы и не текла, а упруго и бесшумно сливалась по каменистому желобу.

Еще рано утром был бой. Финны, обойдя партизанский лагерь, предприняли атаку с востока, стремясь преградить путь к реке, но бригада, отбив атаку и оставив отряд имени Чапаева в прикрытии, глубоким обходным маневром вышла из боя и оторвалась от противника. «Чапаевцы» догнали ее на полпути к переправе.

Минуло чуть больше суток, как Аристов официально вступил в командование бригадой, и за это время все складывалось так удачно — и бой, и отрыв, и форсирование реки, — что он имел все основания быть довольным. Он стоял вблизи переправы и, как это делал когда-то Григорьев, пропускал мимо себя поднимавшихся на берег бойцов, не шумел, не поторапливал, а улыбкой и кивком головы подбадривал каждого. Он мог бы любого окликнуть по фамилии, ибо у него была удивительная для близорукого человека память на лица; он помнил не только тех, кто сейчас проходил мимо, но и тех, кого уже не было в этой цепочке, кто остался за Сидрой, за Тумбой, на той далекой высоте 264,9, откуда началась эта тяжкая и бесконечная тропа отхода. Но те, кого уже не было, помнились совсем по-иному: их лица вставали теперь в памяти обратной связью — через фамилию, через строку в длинном столбце блокнота, через день гибели или какой-либо приметный случай. Он знал, что их нет, он сам заносил их фамилии в списки погибших, умерших от ран или от голода, однако те, кого ему собственными глазами не довелось видеть мертвыми, в памяти словно бы продолжали оставаться живыми, только почему-либо отставшими и потерявшимися…

В этот ясный солнечный день все казалось ему возможным, доступным, подвластным, даже любовь и уважение подчиненных, даже их теперешнее настроение, которое, как он знал, зависит во многом от его собственного, и это ощущение полной и прямой связи с другими рождало в нем окрыляющую уверенность, что дальше все пойдет так же удачно, как получилось сегодня.

Когда переправа была закончена и отряды, продвинувшись к баракам, заняли круговую оборону, Аристов созвал командиров и комиссаров. Еще вчера он предлагал обсудить план дальнейшего движения бригады на совете командиров, но сегодня пришел к выводу, что никаких обсуждений устраивать не следует — иных приемлемых вариантов перехода линии охранения он не видел, а значит, и незачем оставлять у людей впечатление, что они возможны.

Велев раскрыть карты, Аристов, волнуясь и стараясь говорить по-военному, приказал:

— Отряды «Боевые друзья» и «За Родину», под общим командованием Грекова, выдвигаются до бараков у просеки, резко поворачивают на юго-восток, двигаются в направлении озера Вягиламби, форсируют шоссе Паданы—Кузнаволок, громят гарнизон южнее Барановой Горы и переходят линию финского охранения в квадрате 42—24. Есть вопросы?

— Есть! Какова сила гарнизона? — спросил Греков, еще не успев проследить маршрут по карте.

— Раньше числилась пограничная егерская рота. А что теперь — тебе самому предстоит выяснить.

— Ясно, товарищ комбриг.

Аристов остановил взгляд на командире отряда «Буревестник» Николае Пименове, недолго выждал.

— Отряды «Буревестник» и имени Чапаева под командованием Пименова двигаются отсюда параллельно реке Волома. Цель — лесной гарнизон противника в координате 46—18 и далее — переход линии финского охранения.

От Пименова никаких вопросов не последовало. Вчера Колесник рассказал ему о плане Аристова, они вдвоем на всякий случай обсудили его, и хотя оба не были уверены, что партизанским группам удастся оторваться от преследования (а именно на этом строился весь расчет), все же тщательно проработали предполагаемый маршрут на карте.

— Разведвзвод, — продолжал Аристов, — остается на сутки здесь, ждет подхода отряда Попова…

Упоминание отряда Попова вызвало оживление. Все переглядывались, пытаясь выяснить, что кому известно о Попове, недоуменно пожимали плечами, это разозлило Аристова.

— В чем дело? — сурово оглядел он собравшихся. — Ефимов, в чем дело?

— Вы сказали, — поднялся комиссар Ефимов, — «ждет подхода отряда Попова»… Разве от Попова есть какие-либо вести?

— Нет. Но именно поэтому я и оставляю разведвзвод. Ясно вам? До Воломы Попов точно знает наш маршрут. А дальше Николаев даст ему направление на выход южнее Барановой Горы, а сам поведет взвод к Сондалам, чтобы взорвать мост. Повторяю, ждать здесь Попова до завтра, до девятнадцати часов.

Колесник, впервые за все время похода, сидел на оперативке не рядом с командиром бригады, а даже за спинами других. Он, как и все, делал пометки на своей карте, молчал, но тут не выдержал:

— Взвод не может оставаться сутки без движения. По следам идут финны. Мы рискуем потерять взвод.

— Мы рискуем потерять не только взвод, — жестко ответил Аристов, даже не взглянув в его сторону, — мы рискуем потерять всю бригаду, если будем бояться риска… Николаев достаточно опытен, чтоб действовать по обстановке! Прошу внимания! — Аристов выждал несколько секунд и ровным приказным тоном продолжил: — Отряд Кукелева и штаб двигаются между двумя другими группами. В квадрате 50—08 резко поворачивают на север, выходят на берег Елмозера, громят гарнизон в бараках, переправляются на восточный берег, быстро обходят озеро с востока, выдвигаются к высоте 120,3, заказывают продовольствие и ждут подхода остальных групп. За двое суток им предстоит пройти сорок два километра — в наших условиях это нелегкая задача… Этот план согласован с Беломорском. Нам обещана помощь. На каждое направление перехода линии охранения будет выдвинуто по роте пограничников, они поддержат нас. На помощь нам выходят отряд спецшколы и отряд Введенского. Есть вопросы? Нет? Сейчас отдых. В шестнадцать выступаем. Все, желаю успеха!

II

Свободной группе Грекова, состоявшей из отрядов «Боевые друзья» и «За Родину», достался самый беспокойный маршрут. Путь пролегал вблизи основной дороги, связывающей Масельгский и Ругозерский участки фронта, слева все время приходилось держать усиленное прикрытие, а в обоих отрядах уже не насчитывалось и сотни бойцов. Особенно большие потери понес отряд «За Родину». Взвод Мелехова почти полностью полег при прорыве с высоты 264,9, два других — Мурахина и Самсонова — заметно поредели в жестоком бою у реки Сидра, когда сдерживали натиск двух финских рот, стремившихся к переправе.

Шли медленно и осторожно. Чтобы сбить противника со следа, много раз разворачивались цепью, с полкилометра двигались на расстоянии видимой связи друг от друга, снова вытягивались змейкой, минировали тропу, оставляли заслон и лишь после этого садились на короткий отдых. При этих маневрах была опасность растерять людей, ибо стоило кому-то одному проявить невнимательность, как цепь могла оказаться разорванной, а потом — ищи-свищи в лесной глухомани отколовшуюся часть отряда.

Когда усаживались на привал, с востока нередко слышали далекое завывание автомобильных моторов, ближе к ночи оно становилось все отчетливее и тревожнее, начало казаться, что дорога совсем рядом, за ближайшей сопкой. Перед сумерками над лесом долго кружил финский самолет — пришлось выжидать, пока он скроется.

К десяти часам совсем стемнело. Идти стало особенно трудно и опасно: видимости никакой, случайный треск сучка под ногами слышен за сотню метров, вражеская засада могла подпустить партизан на десяток шагов и накрыть их огнем на марше. С час еще двигались рывками, то и дело останавливаясь для разведок местности, потом Греков дал команду на привал, и лагерь затих в ожидании рассвета.

После Воломы настроение у людей заметно переменилось. Еще недавно, когда петляли в лесах, стараясь оторваться от преследователей, и впереди ждали партизан финские заслоны у рек и дорог, в собственное спасение мало кто верил. Слишком далеким представлялся путь, чтобы думать о его конце; слишком мало сил оставалось у каждого, чтобы на них рассчитывать; а смерть — вот она, рядом: она подстерегала за любым кустом, на любой болотине! В те дни жили одним — выдержать, не отстать, не оторваться в спешке от товарищей, отбиться от наседающего противника и во что бы то ни стало уберечь ноги. Ранение в ноги было страшнее смерти. Испытаний, тягот и лишений, которые приносил каждый новый день, с избытком хватало для того, чтобы успевать думать лишь о них и не тешить себя далекими пока надеждами.

Теперь все приблизилось.

Длинное и узкое Елмозеро, за которым начиналась «нейтралка», было всего в нескольких километрах, и, хотя путь пролегал в обход озера, эта близость волновала, рождала и надежду, и робкую веру, и нетерпение. Все понимали, что главное препятствие еще впереди — будет бой, будет прорыв, будут смерти и ранения, и еще неизвестно — удастся ли пробиться через вражескую оборону. Но все это представлялось теперь не таким важным, как появившееся и с каждым переходом крепнувшее ощущение, что идти осталось не так уж далеко, что физических сил добрести до линии финского охранения вполне может хватить. А там — уж как получится. Там все будет зависеть от них самих, от всех вместе и от каждого в отдельности, там предстоит бороться с врагом, а не с собственным бессилием.

С группой Грекова шло около десяти раненых и больных. Они двигались сами, нести кого-либо на носилках сил не было, и единственную помощь, которую им мог оказать отряд, — это приноравливаться к их темпу передвижения. Так и тянулись, с трудом одолевая в час по километру.

Едва рассвело, двинулись дальше. Вокруг было тихо, уже начало казаться, что так, в тишине и покое, группа дойдет до заданного квадрата, минует дорогу, приблизится незамеченной к гарнизону, который предстояло разгромить, и там, глядишь, удача будет сопутствовать и дальше.

Если говорить начистоту, сам Федор Иванович Греков не верил в возможность выполнения боевой задачи, поставленной ему комиссаром Аристовым. По данным разведки, в гарнизоне еще до начала партизанского рейда стояла финская пограничная егерская рота. А уж теперь-то гарнизон, без сомнения, усилен и укреплен. Если и удастся перейти без боя дорогу Паданы—Кузнаволок, то разве справиться его отряду с этакой изготовившейся к обороне силищей? Такие операции приносят успех лишь при внезапности нападения, да и то далеко не всегда — зимой в Заонежье бывали неудачи при обстоятельствах куда более выгодных, чем сейчас… А тут — какая же внезапность? Противник висит на хвосте, двигаемся в час по чайной ложке, здоровых бойцов и на три взвода не наберешь… До штурма ли тут? Нет, не додумал чего-то Николай Павлович.

Для себя Греков уже твердо решил, что зря губить людей не станет и, если противник не навяжет ему бой, позволит без шума уйти за линию охранения, то спасибо и на том. Война впереди большая, хватит ее на каждого, и коль уж так нужно разгромить этот пограничный гарнизон, то он готов вернуться сюда недельки через две-три, когда люди окрепнут и не будет позади этого тяжкого хвоста раненых и больных.

Это решение, о котором Федор Иванович до поры не собирался говорить ни своему комиссару Поварову, ни начальнику штаба Аверьянову, показалось ему не только вполне оправданным, но единственно разумным. Беспокоило лишь одно. Неужели сам Аристов не понимал всего этого? Он хоть и не военный человек, но воюет вот уже восемь месяцев, участвовал во многих операциях и знает, почем фунт лиха. Зачем же серьезно ставить боевые задачи, в реальность которых не поверит даже новичок? Может быть, он хочет, чтоб и группа Грекова и группа Пименова взяли на себя отвлекающую роль? Так почему бы не сказать об этом прямо? Тогда мы должны и действовать соответственно, зря на рожон не лезть, а лишь показывать противнику, что лезем. Есть в плане нового комбрига что-то неясное и даже нехорошее — или военная наивность, смахивающая на браваду, или хитрость, похожая на коварство по отношению к Грекову и Пименову.

Утром, когда отряд уже миновал узкий проход между Хотозером и дорогой, все расчеты порушились. Сначала разведка противника, наскочив сзади, завязала перестрелку с тыловым охранением, а позже егерский взвод, обойдя отряд со стороны дороги, попытался втянуть его в бой. Стало ясно, что финны вновь уцепились за отряд, что вскоре подоспеют их главные силы и надо как можно скорее отрываться, уходить от дороги.

Пришлось принимать все правее, невольно сближаясь с курсом, которым шли штаб бригады и отряд имени Антикайнена. Перестрелки возникали еще несколько раз, после каждого боя отряд отходил все южнее и к шести часам вечера соединился со штабом бригады.

Аристов внутренне негодовал: Греков не только сломал его планы, но и привел за собой противника. Однако обстановка складывалась такой, что упрекнуть его можно было лишь за то, что он не решился понапрасну губить людей, и Аристов, мрачно выслушав Грекова, приказал:

— Возьмешь на себя прикрытие слева! Двигайся параллельно, на расстоянии ста метров!

Чуть позже послышалась перестрелка со стороны, где двигалась сводная группа Пименова. Преследователи словно бы намеренно сдавливали бригаду в одно место. Отходить Пименову было некуда — только брать восточнее, и в восемь часов вся бригада сошлась на пологой каменистой гряде, поросшей густым березовым лесом. Впереди, в трех километрах, была шоссейная дорога Паданы—Кузнаволок.

Аристов объявил короткий привал, выслал вперед по разным направлениям три группы разведчиков, чтобы выбрать наилучшие подходы к дороге. Он, как и все в бригаде, нисколько не сомневался, что дорога, конечно же, прикрыта противником, подступы к ней, вероятно, даже укреплены и заминированы — для финнов это была отличная возможность преградить путь бригаде, не допустить ее к линии охранения и, наконец, разделаться с нею на этом узком перешейке между Елмозером и Сяргозером.

Но он и не предполагал, что противник находится так близко впереди…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.