Глава седьмая

Глава седьмая

(оз. Гардюс, 16 июля 1942 г.)

I

Это озеро с красивым и непонятным названием ничем не отличается от десятков других, усеявших голубоватыми разливами карту-верстовку на пути бригады. Та же вытянутость на северо-запад, те же берега — с запада высокие, лесистые, а с востока — пологие и болотистые. Густая кайма прибрежного ольшаника и слабая нитка безымянной речушки с вялым, едва заметным течением в сторону недалекого и просторного Маслозера.

Полуразвалившаяся избушка и давно не торенный зимник, петлявший вдоль реки, показывали, что озеро богато рыбой, а на его низинном берегу жители Железной Губы поддерживали когда-то сенокосные угодья. Теперь все пришло в запустение, и было видно, что человеческая нога уже много лет не ступала сюда.

И все же это озеро запомнилось каждому из участников похода. Дважды партизанская тропа выведет бригаду на его берега. Первый раз ранним утром 16 июля, когда бригада, полная сил, еще не обнаруженная противником и воодушевленная успешным четырехдневным переходом, остановится на привал на высоком северо-западном берегу среди светлого соснового бора. И потом снова, через двадцать пять дней, теперь уже голодные, обессилевшие и преследуемые партизаны едва доплетутся сюда, упадут в мокрый от дождя брусничник и, ползая по земле, станут жадно и ненасытно выгребать из-под жестких листьев полуспелые гроздья кислых ягод.

Так светлая лесная ламба и сохранилась в воспоминаниях как озеро радости и печали…

II

Две ночи бригада двигалась по просеке. Ровная, как стрела, просека уводила прямо на юг, у порогов перескакивала через реку Волому, под углом пересекала дорогу Лазарево—Пелкула и тянулась все дальше, словно бы и не было ей конца. Просека была давно не чищена, но все равно идти по ней было легко и спокойно. Мягкий, выше пояса ольховый подрост скрывал партизан. И в случае опасности с воздуха бригада могла в одну секунду раствориться, исчезнуть, стоило лишь упасть на землю.

Суточный отдых после перехода линии охранения и сорокакилометрового броска подкрепил силы партизан, и с каждым днем настроение поднималось. Дело не в том, что груз за спиной заметно полегчал. Нет, это обстоятельство скорее тревожило, чем радовало. Кончались продукты. Но об этом пока не думали. Все жили ощущением, что позади осталась одна, казавшаяся еще недавно непреодолимой, трудность — переход линии охранения. Ее счастливо миновали, и вот уже третью ночь бригада идет спокойно и ровно. А что касается мешков, то через два дня, когда кончится срок полученному в Сегеже пайку, самолеты сбросят продовольствие. Так было объявлено, и этому нельзя не верить.

До озера Гардюс оставалось еще больше километра, и разведгруппа только что ушла обследовать его берега, а комбриг Григорьев передал по цепочке:

— Скоро будет большой привал. Костров не разводить, мешков не открывать. Завтракать будем позже. Каждому отделению выделить по одному рыболову и прислать к штабу.

Многим молодым партизанам, не привыкшим экономить и жить завтрашним днем, открывать мешки не пришлось бы и без приказа. Там давно уже было все перерыто-пересмотрено в поисках завалявшегося сухаря. У них оставалось по одной или две пачки пшенного концентрата, да и то только потому, что костры разводили слишком редко.

Они уже несколько дней жили впроголодь и стыдливо скрывали это, так как нет ничего обиднее, когда тебя, голодного, станут прорабатывать за обжорство. Они питались ягодами и считали дни, оставшиеся до получения нового пайка. Такой день должен был наступить послезавтра.

В бригаде рыбаком считал себя каждый, и если бы было разрешено ловить рыбу, кто как и сколько может, то большинство, пожалуй, ринулось бы к берегу, несмотря на усталость. Но приказ комбрига делал рыбалку каким-то внеочередным нарядом, с неясными целями и результатами, и потому добровольцев нашлось немного. Каждый рассудил, что ловля будет в общий котел. Тут сколько ни старайся, получишь равную долю. Не лучше ли поберечь силы, отдохнуть, выспаться…

У командира отделения Живякова была на этот счет своя логика. Он рассудил, что рыбалку комбриг организует, но всей вероятности, чтоб как-то поддержать едой этих несчастных «доходяг», которые первыми уложили продукты в свои прожорливые желудки. А коль так — то пусть они сами на себя и работают…

Живяков оглядел подчиненных и усмехнулся:

— Ну, есть желающие? Или все готовы?

— Все, выбирай любого, — в шутку откликнулся кто-то.

— Так, — протянул Живяков. — Надо нам выделить настоящего рыбака. Чтоб не опростоволосился… Чуткин, ты где родился? Как будто бы в деревне Низово?

Чуткин уже понял, что Живяков нацелился на него, и промолчал.

— Низовские рыбаки по всему району славились… Так что ты, парень, нас не подведешь, я думаю.

Живяков явно подсмеивался. Уж он-то, работавший до войны в райземотделе, лучше других знал, что в Низове серьезного рыбацкого промысла никогда не было. Рыбу там ловили лишь для домашнего пользования. Но почему и не подшутить в ожидании близкого отдыха, благо настроение хорошее, день погожий и есть повод лишний раз пошевелить этого полусонного Чуткина.

— Снасть-то есть у тебя? Не потерял?

— Есть.

— Покажи.

Взял чуткинскую удочку с пробковым поплавком, долго разглядывал, чмокал, попробовал на прочность:

— Снасть серьезная. Ишь ты, даже шелковую леску где-то добыл, молодец рыбак… Крючок-то великоват для здешней рыбы. Ну, ступай! Винтовку возьми, эх ты, растяпа…

Чуткин без особой охоты направился к штабу бригады. Там собралась целая толпа рыбаков — сидели, курили, ждали, пока освободится комбриг, совещавшийся с начальником штаба. Иные уже обстругивали ножами только что срезанные удилища.

Наконец Григорьев подошел, оглядел собравшихся и рассмеялся:

— Ну, ребята, я думаю, такой большой рыбацкой артели нет по всей Карелии. Неужто мы не снабдим рыбой бригаду? Одного боюсь, в этом озерке не хватит ее на всю ватагу. Условия следующие. По килограмму натаскаем — жидкой ушицы попьем. По два кило — рыбная закуска будет. По три — настоящим обедом бригаду накормим. Ловим ровно три часа, до девяти, а потом чтоб на озере ни души не было. За лучший улов награда, пока не скажу какая!

Три часа — срок для рыбалки небольшой. Кто попроворнее, те с готовыми удочками сразу же ринулись к берегу, чтоб выбрать добычливое место, а главное — запастись насадкой. Большинство же разбрелось по лесу в поисках удилищ.

Чуткин не спешил. Он приглядывался к молоденьким березкам и, подбирая в рот ягоды, отходил все дальше. Разве это удилища? И трех метров не выберешь. Надо обязательно найти тонкую и гибкую рябину. В таком деле, как ловля с берега, все дело в удилище… Подальше закинешь — покрупнее возьмешь. Настоящий окунь — он не дурак, чтоб носом в берег тыкаться. В жаркую пору настоящий окунь на лудах держится. Хорошо бы плот связать да поискать их, эти самые луды…

Рыбалка, придуманная комбригом, не нравилась Чуткину. Забава какая-то… Где-то в душе она вроде и затронула его, хотелось не ударить лицом в грязь, показать, что и он возле воды вырос, но в рассуждениях Чуткин не одобрял комбриговской придумки. Рыбалка суеты не терпит. Даже если тебе и подфартило — на клевое место попал или крупную рыбу на крючок зацепил, — никогда не торопись… Сколько раз бывало — задрожишь от удачи, заторопишься, а потом хоть рыдай с досады. Не раз ему мальчишкой и плакать приходилось, глядя в разгар клева на оборванную леску. На рыбалке все надо делать с толком, и боже тебя упаси показать рыбе, что ты торопишься ее поймать.

Опять же — с насадкой… Конечно, мелкий береговой окушок или плотица будут брать на всякую дрянь… А чтоб заловить доброго окуня — тут времени жалеть не приходится, надо червя найти, весь берег перерыть, а найти. Или, на худой конец, ловить на мясо или хвост плотицы…

Время шло. Вася рассуждал, бродил по лесу, собирал и ел чернику, а у самого еще не было ни удилища, ни наживки.

Когда он получасом позже других с удочкой и единственным, зажатым в кулаке червем вышел к озеру, все самые удобные для ловли места уже были заняты. На каждом самом крохотном мыске стояло по двое, по трое партизан, и лов шел вовсю. Конечно, где ловят трое, нашлось бы место и четвертому. Ну покосились бы на него, может, даже поворчали, но не прогнали бы — озеро-то одно, да и улов общий. Но не такой был Вася Чуткин, чтоб пристраиваться к чужой удаче.

Он медленно, словно бы заранее зная свое место, шел вдоль берега в дальний конец озера, не вглядываясь, но замечая, что каждый из рыбаков успел взять никак не меньше десятка мелких окушков. Ловили на окуневый глаз. Вытащат окушка, выдавят глаз, насадят на крючок и ловят следующего. Хорошо, что окушки ловились светлые, красноперые, не такие черные прожорливые уродцы величиной с палец, какие попадаются в иных лесных ламбушках. Значит, в этом озере должна водиться и настоящая рыба!

В широкой загубине блеснил щуку комбриг. Работал он без удилища. Спиннинговая леса намотана на консервную банку. Правой рукой комбриг раскручивал над головой тяжелую блесну и ловко кидал ее. Блесна летела недалеко, метров пятнадцать — двадцать, и шлепалась в воду. Быстро наматывая лесу на банку, Григорьев тянул блесну почти поверху. С высокого берега Чуткин хорошо видел, как играет и переливается на солнце комбриговская золотистая блесна.

Щука не брала. Григорьев сделал пять забросов — и все впустую. «Наверно, зубы щука меняет», — с огорчением подумал Чуткин. Ему и очень хотелось, чтоб комбригу наконец повезло, и в то же время каждый безуспешный заброс давал какое-то облегчение его ревнивому рыбацкому чувству. Вот ведь не у одного меня пусто, даже комбриг с блесной ничего еще не поймал…

Вася, наверное, и еще стоял бы, наблюдая за стараниями Григорьева, но тот решил перейти на другое место, смотал на банку всю лесу, наклонился к земле и поднял насаженную на прут большую желтобрюхую щуку. Было в ней килограмма полтора, а то и два. В разинутую застывшую пасть, наверное, вошел бы Васин кулак.

Григорьев, обходя по воде ивовые заросли, направился в сторону лагеря, а Вася, устыдившись и своих недавних дум, и своего безделья, побежал дальше.

Свободного мыска так и не нашлось. До конца озера оставалось метров двести, не больше. Уже виднелась рыжеватая болотистая пойма, посреди которой петляла речка, уходящая куда-то к югу.

Пришлось спускаться к воде и устраиваться рядом с тремя рыбаками из отряда «Боевые друзья». Вася уже был готов и к ругани из-за места, но, вопреки ожиданиям, все обошлось тихо. Покоситься-то на него покосились, но никто и слова не сказал. Более того, один из рыбаков с пистолетом у пояса (командир взвода, кажется!) даже перезабросил свою удочку, уступая Васе место.

Это было то, что Вася искал. Сизая скала прямо у ног уступами уходила в глубину, бесчисленные мальки, только что проросшие из икринок, подвижной паутиной покрывали всю поверхность воды, а чуть глубже изредка поблескивала чешуей более крупная рыба.

Сдерживая волнение, Вася установил самый глубокий спуск, неторопливо разорвал червя пополам, насадил, хотел привычно поплевать, но раздумал и сделал первый заброс. Леса в глубину так и не ушла: поплавок сразу же задержался и побежал по поверхности куда-то в сторону.

Вася подсек и медленно потянул вверх удилище. Небольшая плотица трепыхалась на крючке, распугивая мальков. Это была неудача: от червя остались жалкие ошметья — плотва, как известно, не заглатывает, а лихорадочно обкусывает наживку. Такая же участь постигла и вторую часть червя.

Тут уж Вася не выдержал, громко и смачно выругался. Сосед с пистолетом понимающе усмехнулся и предложил свою насадку — окуневый глаз.

— Нет уж, я до них, сволочей, доберусь,— пообещал Вася, хотя сам еще не знал, до кого и как он намерен добираться.

— Дымом вроде, товарищ комвзвода, пахнет, — вдруг сказал один из рыбаков, втягивая носом воздух.

Все оглянулись вправо, влево. Костров нигде не было. Лишь над ближайшим мыском плавал, словно от папиросы, тонкий синеватый дымок.

— Присмотри за моей удочкой! — неизвестно кому приказал комвзвода и направился туда.

Вася сразу почувствовал себя свободней. Отрезал плотице хвост, насадил его так, чтобы весь крючок упрятать под рыбью кожу, и забросил. Теперь можно и закурить. Закрепив удилище в трещине скалы, Вася сел рядом и принялся сворачивать «козью ножку». Соседи как заведенные таскали окуней — одного за другим, одного за другим. Окушок шел мерный, граммов по пятьдесят, лишь изредка попадался покрупнее, и тогда они вполголоса нахваливали друг друга. Валили улов в общую кучу, и Вася подумал: как же они будут отчитываться перед комбригом? Если уж соревнование устроили, то надо соблюдать правила…

Васин поплавок стоял мертво и неподвижно, словно бакен на краю фарватера. Синяя стрекозка облюбовала его для каких-то своих надобностей. Она то усаживалась на него, то почему-то взлетала и начинала снова пристраиваться.

Вася терпеливо ждал, больше наблюдая за соседями, чем за своей удочкой. Те еще прибавили в скорости: не успеваешь отсчитать и до тридцати, как на берег летит очередной окунь. «Во-о дают ребята! Наловчились! Как ложкой из котелка черпают!»

Вася хотел уже вслух присоединиться к их взаимным подхваливаниям, как один из рыбаков сердито проронил:

— Эй, «мститель»! Чего ворон ловишь, клюет у тебя!

— Вижу,— привычно отозвался Вася, хотя сам ничего не видел, да и видеть не мог — поплавка на воде не было, а леса от конца удилища, разрезая воду, уходила куда-то в сторону.

Вася вскочил, осторожно взял удилище в руку.

— Тяни, чего зеваешь! — вполголоса надрывался сосед. Он сделал попытку помочь Васе, потянулся к его удилищу рукой, но в это время поплавок медленно и ровно начал всплывать к поверхности. Вот он показался над водой, застыл, и даже вновь появившаяся стрекозка затрепетала над ним.

— Раззява ты, а не рыбак! — с презрением посмотрел на Чуткина сосед. — Такую рыбину упустил… Большая, наверное, как ты думаешь, Лешка? — обратился он к своему товарищу.

— Кто знает, может, и большая, — безразлично отозвался тот.

Вася в душе ликовал: сейчас-то он отплатит этому жадному верзиле за «раззяву». Уж он-то знал, что и окунь у него был большой и что никуда он не мог деться. Здесь он, голубчик, здесь где-то… Если не украл наживку, то обязательно снова возьмет.

И верно: поплавок слабо дрогнул и медленно пошел в сторону и на погружение. Вот он скрылся под водой, но еще виден. Вот он, описав полукруг, пошел в другую сторону… Конец удилища уже подрагивал, изгибался к воде, а Вася все еще считал про себя: «…восемь, девять, десять… пора!»

Он слегка поддернул удилище и сразу почувствовал, что рыба взялась накрепко. Гибкое рябиновое удилище выгнулось дугой и дрожало в руке, натянутая струной леска из стороны в сторону резала воду. Васе не терпелось поскорей вытащить добычу на берег, чтоб заткнуть рот этому верзиле. Он, вероятно, и поступил бы так, если бы сбоку не слышалось опять надсадное шипение:

— Тащи, да тащи ты, дьявол… Упустишь опять!

Злость придала ему выдержки. Возможно, это и спасло от беды. Дерни он посильнее, и леса могла оборваться. Вася медленно, едва заметно для постороннего глаза, подтягивал лесу, а окунь продолжал рваться из стороны в сторону. Вдруг он кинулся прямо к берегу, леса ослабла и даже провисла. Вася сделал два шага назад и снова напружинил удочку… Окунь, постепенно затихая, все медленнее и послушнее ходил в двух метрах от берега, поднимаясь к самой поверхности.

Наконец Вася решился и чуть ли не волоком втащил его на скалу, потом быстро рукой отбросил трепыхавшуюся рыбу подальше от воды.

Да, окунь был поистине на зависть соседям: выпученные очумелые глаза были размером со шляпку винтовочного патрона, а весь он, полосатый, ощерившийся, с горбом на спине, походил на какое-то чудо-юдо…

Пока Чуткин вырезал прут и продевал его под перламутровые, окостенелые крылья окуневых жабер, подошел расстроенный командир взвода.

— Что там? — поинтересовался верзила.

— А ну их… — махнул рукой тот. — Шашлычную устроили. На лучинках рыбу пекут… Находятся же люди! Невтерпеж им, видишь ли… Пришлось пристрожить. Не в рыбе дело, а приказ нарушают.

— «Мститель»-то наш вон, посмотри, какого зверя заловил.

— Вот это окунь! — Командир взвода даже головой покачал в изумлении. — На что клюнул? Неужто на глаз?..

— На плотичий хвост.

— Ну? Вот никогда не пробовал… Объясни-ка, парень, как ты это делаешь?

Вася показал. Но командир взвода, как видно, усомнился, принял Васину удачу за случайность и продолжал таскать мелких окушков по-своему.

Чуткин сделал заброс, укрепил удилище и уселся снова курить… Вскоре все повторилось, и второй окунь, чуть поменьше, оказался на берегу.

Соседи забеспокоились. Верзила в шумных, сшитых из плащ-палатки шароварах первым не выдержал, насадил на крючок хвост плотицы. У него почти сразу же клюнуло, потянуло на дно, но он слишком поторопился и вытащил лишь помятый хвост. С недоумением и растерянностью он оглянулся на Васю, а тот сидел и словно бы ничего не видел. «Так тебе и надо, не жадничай. Ишь, учитель нашелся», — с удовлетворением думал Вася, ожидая момента, когда обратятся к нему за советом.

После двух неудачных поклевок такой момент наступил. В ответ на восклицание, явно обращенное к нему: «Не понимаю, что за чертовщина!» — Вася промолчал, дождался очередной поклевки у неудачника, а затем словно бы нехотя потянулся к его удилищу. Тот покорно уступил. Несколько раз Вася принимался считать, но окунь отпускал наживку, и поплавок всплывал.

И все-таки терпение победило — вскоре первый крупный окунь украсил горку мелкой рыбы, уже наловленной соседями.

Вася поймал еще двух окуней, а потом клев прекратился. Словно обрезало — даже мелочь стала брать вяло и редко. Интерес к рыбалке пропал, мучительно захотелось есть и спать. Словно бы скрываясь от нестерпимо палящего солнца, Вася отодвинулся в тень прибрежных зарослей, какое-то время для вида посидел там, потом привалился на бок и сразу задремал. Он знал, что спать нельзя, за это могут строго наказать, и поэтому сон его был неглубок и тревожен. Это был даже и не сон, а бессилие перед дремотой, когда вроде бы все слышишь и понимаешь, а открыть глаза, очнуться — невыносимо тяжело и больно. Соседи вполголоса переговаривались. Это мешало, так как каждое слово как бы ударяло по сознанию, заставляло напрягаться, но в то же время и приносило успокоение — значит, они еще здесь, не ушли, значит, еще можно вот так поваляться, подремать.

Потом Вася услышал над головой тяжелые приближающиеся шаги…

— А ты что — спать сюда пришел, что ли? Другие за тебя работать должны?

— Оставь его. Он свое сделал, пусть спит…

Позже, когда по берегу пробежал дежурный с приказанием всем уйти с озера и Васю разбудил командир взвода, Чуткин проснулся с убеждением, что он в действительности слышал и шаги над головой, и этот грубый окрик, и успокаивающие слова взводного. И оттого, что все это, по его убеждению, было, он не почувствовал никаких угрызений совести перед соседями за недозволенную слабость, и был крайне удивлен, когда командир взвода по пути в лагерь подзадержал его:

— Твоя фамилия вроде Чуткин?

— Да.

— Помню тебя по шокшинскому походу. Ты, парень, знаешь правило, что в походе спать можно только в расположении своего взвода? И с разрешения командира?

Чуткин знал это и промолчал.

— А если бы нас вблизи не было? Или, допустим, ты заснул бы вот так не на берегу, а в лесу? Заснешь и смотри — не проснешься. Ваш Якунин, думаешь, намеренно на посту спать улегся? Нет, конечно. Дал себе послабление, как и ты… Ладно, парень, не унывай, только больше такого не делай, если беды не хочешь.

Вася подавленно молчал. Если бы командир взвода выговаривал ему строго или начал ругаться, он знал бы, как ответить. Тем более, что и взводный не свой, а чужой… Вася-то и фамилии его не помнит. То ли Васильев, то ли Николаев… Но этот взводный был, как видно, неплохим мужиком. Непонятно только, чего ж он сразу не разбудил его? Разбудил бы и дело с концом. Смешно получается — сделал доброе дело, не дал разбудить, а теперь вроде бы попрекает.

В штабе Васю встретили как героя рыбалки.

Каждый, начиная с Григорьева, счел своим долгом попробовать на вес или хотя бы потрогать его четырех окуней — особенно первого, рекордного. Трех окуней тут же забрали в общую долю. Потом Григорьев вручил Васе приз — медную тяжелую блесну, точь-в-точь такую же, на какую ловил сам. Удачливые рыбаки были тут же в шутку зачислены в бригадную рыболовную артель, председателем которой вызвался быть сам комбриг.

Для варки рыбы каждому отделению было разрешено развести по маленькому бездымному костерку.

Свою долю — большой кусок вареного окуня и кружку холодной ухи — Вася Чуткин съел вечером, перед выходом с озера Гардюс. Едва добравшись до отделения, он свалился под куст и проспал весь день. Спал он тревожно. Все время ему слышался тот непонятный и незнакомый голос: «А ты что — спать сюда пришел, что ли?..» Вася вздрагивал, напрягался и все ждал успокаивающего ответа: «Оставь его… Пусть спит». Но ответа не было. Вася просыпался, долго приходил в себя и, успокоившись, забывался снова.

III

В штабе бригады сложился определенный походный распорядок — за час до выхода с большого привала командиры и комиссары отрядов собирались на оперативное совещание. Докладывали о разного рода происшествиях, знакомились с маршрутом на следующий переход, начальник штаба намечал порядок движения, комиссар зачитывал свежую сводку Совинформбюро, потом — несколько минут общего перекура: сидели, вполголоса переговаривались, шутили — и расходились по своим местам.

Командиры так привыкли к этому, что приходили на оперативку, не ожидая вызова. И в отрядах знали: если командир и комиссар направились к штабу бригады, пора готовиться в путь.

У озера Гардюс все шло, как обычно.

К вечеру ненадолго разрешили развести костры, чтобы вскипятить чаю и что-либо сварить перед походом. День отстоял солнечным и жарким, хотя у самого горизонта на северо-западе кучились белые облака. Было тихо и безветренно, но знатоки утверждали, что сухой погоде пришел конец. Солнце сядет в зарю, а это верный признак, что завтра будет ветрено. А где ветер — там и дождь. Если не холодный и не затяжной, то и пора бы. Жара надоела. Третью неделю не просыхаешь от пота. На марше даже ночью преешь так, что кажется, пар от тебя клубится. А тут еще проклятые комары и мошка. Спать приходится, укутавшись с головой в плащ-палатку. Просыпаешься мокрый и очумелый. Тело жжет от укусов. Так и хочется шарахнуться прямо в одежде в воду, чтоб хоть на минуту почувствовать облегчение.

А тут еще подкралась новая беда. Если бы не этот проклятый гнус, ее заметили бы раньше. А так попробуй разберись, от чего чешется все тело? Думалось, от укусов мошки и комаров, а оказалось — в рубцах нательной одежды вши завелись.

Вши — не гнус, и люди стыдились их. Каждый считал, что они у него одного. Скрывали беду, где-либо за кустиком пытались тайком от нее избавиться. Трясли рубахи, давили ногтями, стирали в холодной воде.

На озере Гардюс фельдшер отряда «Боевые друзья» Ольга Пахомова обратила внимание, что некоторые бойцы подолгу не засыпали, копошились под плащ-палаткой, потом, раздетые до пояса, уходили в кусты. Она заподозрила неладное и решила сделать поголовный осмотр. И сразу же подозрения подтвердились. После первых десяти — пятнадцати человек ей уже не понадобилось осматривать каждого. Она подходила и спрашивала:

— Есть?

Ее отлично понимали и кивали:

— Есть. Как в Греции — у нас все есть. Могу уступить.

— Много?

— Хватит. Больше чем овец у доброго хозяина, — шутили ребята и сразу же чувствовали облегчение.

Она осматривала лишь тех, кто давал отрицательный ответ. Таких оказалось меньше половины.

Нужно было принимать срочные меры.

Пахомова доложила командиру отряда Грекову и начальнику санитарной службы бригады Петуховой. Та сразу же велела произвести осмотр во всех других отрядах. Картина оказалась схожей.

В отрядах — оживление. Теперь никому не надо таиться. Одежду прожаривают над кострами, шутят, смеются, словно проверка избавила каждого не только от угнетающей тайны, но и от самой беды. Лишь пожилые пессимисты невесело качают головами:

— Не к добру это… Вошь, она к беде заводится! Смотри-ка, трех недель не прошло, как в бане мылись, а уже развелось сколько! А ведь она соленого поту не любит. Коль в поту завелась, то и впрямь к беде!

Санитарный осмотр в отрядах закончился как раз ко времени, когда командиры собрались на оперативное совещание.

Предстояло решить важный вопрос о дальнейшем маршруте. На юге, в пятнадцати километрах прямо по курсу бригады располагалась система соединявшихся друг с другом озер: Сидрозеро, Тумасозеро, Кевятозеро и Унутозеро. Как их обходить — с востока или с запада? Оба варианта имели свои преимущества и недостатки. Западный, конечно, более скрытен, но места там низкие, сырые, много труднопроходимых болот и две реки — Сидра и Тумба, через которые надо наводить переправы.

Восточный вариант более рискован, он приблизит маршрут к населенным пунктам Железная Губа и Юккогуба, в которых значатся небольшие гарнизоны противника. Но зато не понадобится никаких переправ, путь проляжет по сухим высоким местам, которые хорошо знакомы и комбригу, и многим другим партизанам, уроженцам Сегозерского района. Небольшой поселок лесорубов Тумба, который никак при этом не минуешь, с первых дней войны заброшен. В нем нет ни местного населения, ни финского гарнизона. Там люди могли бы хорошо отдохнуть, привести себя в порядок. Кстати, там есть бани, если они уцелели.

Один за другим выступали командиры отрядов, взвешивали «за» и «против», и никто не решался высказаться. Григорьев не понуждал их к этому. Он и сам все еще прикидывал, взвешивал и не мог решиться. В обсуждении он искал не столько большинства голосов, сколько свежих доводов и возражений.

Сообщение об итогах санитарной проверки явилось определяющим доводом в пользу восточного варианта.

Григорьев принял решение: скрытно форсировать дорогу в трех километрах от деревни Железная Губа и идти на Тумбу. В ночь с семнадцатого на восемнадцатое в квадрате 32—90 принять с самолетов продукты, войти в поселок, дать людям суточный отдых и помыть их в бане. 

Данный текст является ознакомительным фрагментом.