«Спасение»

«Спасение»

«Я спас дом и даже кое-какую мебель» — в таких словах генерал де Голль подвел итог своей деятельности во время войны и сразу после ее окончания. Третий том «Военных мемуаров» де Голля, в котором он рассказывает о событиях с конца 1944 и до начала 1946 года, называется «Спасение». Посмотрим, что же и как он спасал. Пожалуй, слово «спасение» в своем прямом смысле ближе всего к внешней политике де Голля. Многие считают, что именно в этой области он добился наибольших успехов. Внешняя политика действительно занимала первостепенное место в деятельности де Голля на посту главы Временного правительства. Что касается ее результатов, то охарактеризовать их одним словом невозможно. Бесспорно одно: и после освобождения Парижа де Голль продолжал вести упорную борьбу за укрепление престижа Франции, за ее интересы, за возвращение ей ранга великой державы. Пока до этого было еще очень далеко. Осенью 1944 года в Думбартон-Оксе представители четырех великих держав совещались по вопросу о создании будущей ООН. Франции на этом совещании не было. В Лондоне уже второй год заседала Европейская консультативная комиссия США, Англии и СССР и тоже без участия Франции. Главы трех великих держав почти непрерывно в это время вели между собой переговоры лично, путем переписки или по дипломатическим каналам. Францию о них, как правило, даже не информировали. Это было естественным следствием разгрома 1940 года. Де Голль, однако, не переставал жестоко терзаться из-за такой неполноценности Франции и для начала решил включиться каким-то образом в переговоры великих держав. Тем более что 23 октября возникла первоначальная реальная основа для этого: правительства СССР, США и Великобритании официально признали Временное правительство де Голля. Что касается Советского Союза, то в этом не было ничего особенно нового — и раньше Москва признавала фактически правительство де Голля. Иное дело Соединенные Штаты; они пошли на определенный отказ от своей прежней политики. Во всяком случае, де Голль с подчеркнутым равнодушием отнесся к «запоздалому» признанию, ибо это было еще очень далеко от того, к чему он стремился. 25 октября его спросили на пресс-конференции, что он думает о признании. Де Голль холодно ответил: «Французское правительство удовлетворено тем, что его соблаговолили назвать его собственным именем».

Внешнеполитические замыслы де Голля были весьма обширны. Прежде всего надо решить проблему германской опасности, резко ослабив, а если удастся, раздробив на части Германию. А в перспективе он видел Францию в центре нового устройства Европы. «После ужасных страданий, пережитых ею на протяжении 30 лет, — писал де Голль, — и после огромных перемен, происшедших в мире, Европа могла бы обрести равновесие и мир только при условии объединения славян, германцев, галлов и латинян». Он стремился «к объединению Европы путем создания ассоциации ее народов, от Исландии до Стамбула и от Гибралтара до Урала». Здесь, как и всегда, внешнеполитические взгляды де Голля определяются историей и географией.

Но начинать надо было с малого. 30 октября де Голль пригласил в Париж Черчилля. Одновременно приглашение было послано и Рузвельту, но его не приняли. 10 ноября Черчилль вместе с Иденом приехал в Париж. Сразу же в кабинете де Голля на улице Сен-Доминик начались переговоры.

Де Голль прежде всего поставил вопрос о поставке вооружения французской армии. Ничего существенного англичане не обещали. Они уклонились и от конкретных разговоров по вопросу оккупации Германии, о будущем Рурской, Рейнской и Саарской областей, которые де Голль хотел отделить от Германии. Уклончивую позицию Черчилль занял и в отношении Сирии и Ливана, где франко-английские трения не прекращались. Зато Черчилль предложил немедленно начать переговоры о франко-английском союзе.

Де Голль в принципе сразу согласился, но завел речь о содержании этого союза. Он указал, что Франция и даже Англия выйдут из войны ослабленными, поэтому они должны действовать в тесном единстве при решении проблем завтрашнего дня. Это дало бы им возможность играть в этом деле решающую роль, учитывая соперничество Америки и России. Многие малые страны объединились бы вокруг франко-английского союза, чтобы противостоять двум гигантам. Только на такой основе, по мнению де Голля, франко-английский договор имел бы смысл. Но Черчилль сразу дал понять, что ради союза с Францией он ни в коем случае не пойдет на ослабление тесных связей с США. Снова прозвучал старый мотив «морских просторов». «Лучше убеждать сильнейших, чем идти против них», — сказал Черчилль. Действовать совместно с Францией он пока не хотел и предложил де Голлю подождать лучших времен. «А до тех пор, — заключил он, — предоставьте действовать мне». Переговоры окончились безрезультатно.

В Париже Черчилль присутствовал вместе с де Голлем на Елисейских полях во время военного парада по случаю 28-й годовщины победоносного окончания первой мировой войны. Бравый вид французских солдат произвел на него хорошее впечатление. Толпа горячо приветствовала британского премьера, одетого в военную форму генерала авиации. Он приветливо отвечал своим знаменитым жестом, подымая два пальца в форме буквы «v» — знак победы. А де Голль во время особенно шумного восторга толпы насмешливо и зло прошептал на ухо стоявшему рядом своему министру: «Нет, вы послушайте! Идиоты! Они приветствуют эту каналью!»

…Ни в чем так болезненно и остро не ощущал де Голль свои неудачи, как в области внешней политики. Ведь это была сфера, которую он воспринимал особенно близко к сердцу. В конечном итоге все внутренние проблемы Франции сводились для него к вопросу о ее величии, то есть к ее международному влиянию и престижу. При решении любой проблемы он исходил из интересов укрепления международных позиций Франции. Как никто другой, он остро ощущал изоляцию Франции, особенно теперь, когда у него, наконец, появилась под ногами своя французская земля. Увы, это лишь усиливало ощущение неполноценности возглавляемой им Франции. Раньше ограниченность ресурсов Франции казалась естественной. Подразумевалось само собой, что освобождение французской территории сразу даст недостающую силу. Но пока появились лишь новые сложные проблемы, а слабость Франции, как никогда раньше, бросалась всем в глаза. Конечно, де Голль мог теперь выставить миллионную армию, но где взять для нее технику и вооружение? США и Англия отмахивались от просьб де Голля.

Экономическая разруха заставляла протягивать руку за помощью. Неустойчивым, неопределенным оставалось и внутриполитическое положение. США и Англия и не думали о возвращении Франции позиций великой державы. Оставалось ждать и надеяться на будущее. Но, как однажды заметил де Голль, «будущее длится долго». Человек действия, каким его нарисовал де Голль еще в книге «На острие шпаги», обречен, если он пассивен, если он бездействует.

В каком направлении действовать, где искать поддержки? История и география, постоянные наставники де Голля, в один голос подсказывали ему, что путь к возрождению величия Франции проходит через Москву. Но это означало, что снова надо искать поддержку в мире, чуждом ему по социальной природе. А ведь совсем недавно епископ Ренна, глава церкви в Бретани, монсеньор Рок прямо сказал ему, что католические прелаты обеспокоены его близостью к коммунистам. Всемогущие люди делового мира тоже давали понять, что только беспощадной борьбой с коммунизмом он может приобрести их поддержку. Снова де Голль ощущал «дух Виши», видел неистребимую склонность людей из родной для него социальной среды поспешно жертвовать национальными интересами при малейшем намеке на угрозу их классовым позициям. Даже позорный крах Виши ничему их не научил. Значит, снова надо делать то, что по своему психологическому характеру походило на выбор, мужественно сделанный им 18 июня 1940 года. История подтвердила его правоту. Оправдает она его и впредь, когда докажет, что в Кремле можно найти опору для возрождения величия Франции. Так он решил.

Генерал де Голль пишет в мемуарах, что он надеялся «возобновить тем или иным способом франко-русскую солидарность, которая, сколько бы часто ее ни извращали и ни предавали, все же продолжала отвечать естественному порядку вещей как с точки зрения германской угрозы, так и в свете англосаксонских стремлений к гегемонии. Я даже подумывал о проекте пакта, в силу которого Франция и Россия обязались бы действовать сообща, если бы со временем Германия вновь стала нам угрожать. Конечно, эта угроза не могла бы появиться в скором будущем. Однако заключение франко-русского договора могло бы нам помочь сразу же начать участвовать в урегулировании европейских дел».

Но с самого начала де Голль решил, что не может быть и речи о какой-либо односторонней ориентации. Главное — сохранить полную независимость своей политики по отношению к любому партнеру, особенно если это партнер очень сильный. Генерал считал внешнеполитическую независимость более важным фактором политики величия, чем даже число дивизий, количество выплавлен-ной стали или сумма валютных запасов. Свою независимую ориентацию де Голль счел необходимым утвердить публично, выступая 22 ноября на заседании консультативной ассамблеи. Плодотворное единство Европы, сказал он, должно ориентироваться одновременно на три полюса: Москву, Лондон и Париж.

К этому времени вопрос о поездке в Москву был уже согласован по дипломатическим каналам. Советское правительство пошло навстречу пожеланиям де Голля и направило ему официальное приглашение. Более того, в начале ноября оно показало свое благожелательное отношение к Франции, настояв на включении ее представителя в Европейскую консультативную комиссию.

24 ноября де Голль в сопровождении министра иностранных дел Бидо, генерала Жуэна, Палевского и Дежана вылетел в Советский Союз. После посадки в Каире и Тегеране 26 ноября он прибыл в Баку, где его официально встретили советские власти. Генералу были оказаны подобающие воинские почести. Принимая рапорт почетного караула и обходя его строй, де Голль пришел в восторг от вида советских солдат. За две недели пребывания в нашей стране де Голлю показали многое. Он видел трагическое величие развалин Сталинграда и прелесть прославленного русского балета, мощные промышленные предприятия и научные институты, необъятные русские просторы и сказочную архитектуру Кремля. Но самое сильное впечатление произвели на него солдаты. Он восторгался их выучкой, здоровьем, спокойным мужеством, тщательно описывая впоследствии облик подразделений, выставленных в почетный караул для встречи французского гостя. В его словах ощущается нечто вроде восхищенной зависти, когда он взволнованно заключает: «Да, это была она — вечная русская армия».

В его впечатлениях от посещения нашей страны, в суждениях и оценках, как всегда, проявились особенности его мировоззрения. Хотя он и признавал, что Октябрьская революция, Советская власть создали новую, Могущественную Россию, он воспринимал ее как извечную святую матушку Русь. В его представлении встречались вечная Франция и вечная Россия, вне идеологий и социальных различий. Конечно, такой подход был весьма далек от научного понимания ситуации. Но, отодвигая в тот момент противоположность общественно-политического строя этих стран, не облегчал ли он тем самым налаживание сотрудничества Франции и СССР?

2 декабря французская делегация прибыла поездом в Москву, и в тот же день де Голля принял Сталин. Генерал уже имел немалый опыт переговоров с крупными политическими деятелями, с такими как Черчилль или Рузвельт. Теперь он встретился с еще одним, притом наиболее своеобразным представителем великой тройки. Де Голль давно владел искусством крайне ответственного диалога. Он считал, что говорить надо как можно меньше и что молчание дает больше психологических преимуществ, чем многословие. Обычно де Голль давал партнеру возможность говорить, а сам высказывался очень скупо, в заранее рассчитанный момент, когда слова приобретают особый вес и значительность. Но в данном случае оказалось, что Сталин в еще большей степени обладает искусством непроницаемого молчания. Протокольные записи бесед свидетельствуют, что де Голль на этот раз говорил значительно больше своего собеседника.

«В течение приблизительно 15 часов, что длились в общей сложности мои переговоры со Сталиным, — писал де Голль, — я понял суть его политики, грандиозной и скрытной. Коммунист, одетый в маршальский мундир… он пытался сбить меня с толку. Но так сильны были обуревавшие его чувства, что они нередко прорывались наружу, не без какого-то мрачного очарования».

Уверенность де Голля в том, что он понял суть политики Сталина, не кажется, однако, столь уж бесспорной. Во всяком случае, он понял ее довольно своеобразно. Но он безусловно верно почувствовал и оценил, насколько твердо Сталин защищал государственные интересы Советского Союза.

На переговорах в Москве де Голль прежде всего поставил вопрос о заключении франко-советского договора. Мысли де Голля о пагубном последствии для Франции отсутствия союза с СССР, о том, что обе страны имеют общие интересы в Европе, встретили полное понимание Сталина. Собственно, даже проекты текстов договоров, которыми обменялись стороны, оказались очень похожими. В результате сам по себе вопрос о союзном договоре сразу был согласован. Однако в разгар переговоров Черчилль неожиданно направил телеграмму Сталину с предложением заключить трехсторонний договор о союзе между СССР, Англией и Францией. Де Голль сразу разгадал маневр своего британского друга, опасавшегося чрезмерной независимости Франции, и категорически отклонил предложение Черчилля. Сталин, который сначала не возражал против этого предложения, согласился с де Голлем.

Самую горячую заинтересованность французы проявили в вопросе о Германии: их стремления навсегда сделать невозможной германскую агрессию совпадали с намерениями советской стороны. Но обнаружились различия в методах. Советский Союз считал необходимым осуществить полную демилитаризацию Германии и до конца искоренить фашизм и милитаризм. Де Голль же настаивал главным образом на отделении от Германии Рура, Рейнской и Саарской областей, на передаче Франции левого берега Рейна и на превращении единого германского государства в федеральную систему отдельных небольших государств. Сталин, не вдаваясь в дискуссию по существу, заявил, что эти вопросы невозможно решить без участия США и Англии, и де Голлю пришлось с этим согласиться.

Камнем преткновения, однако, оказался вопрос о Польше. В это время существовало польское эмигрантское правительство в Лондоне, занимавшее антисоветскую позицию, и Польский комитет национального освобождения, созданный патриотами в самой освобожденной Польше. Сталин предложил де Голлю признать этот комитет, чтобы тем самым способствовать созданию дружественной Советскому Союзу Польши. Поскольку советская сторона пошла навстречу Франции в вопросе о договоре, естественно было бы ожидать взаимного жеста доброй воли. Однако де Голль заявил, что он не может признать Люблинский комитет, ибо польское правительство должно быть создано только путем выборов после освобождения страны. Иначе говоря, де Голль занял в отношении Польши абсолютно такую же позицию, какую Рузвельт занимал в отношении него самого, отказывая ему в признании, что вызывало законное негодование де Голля. В результате подписание уже согласованного франко-советского договора оказалось под угрозой срыва.

А время шло. Наступило 9 декабря, на другой день французы должны были уезжать, а переговоры застряли на мертвой точке. В этот вечер Сталин устроил обед в честь де Голля. В своих мемуарах де Голль уделяет большое место этому обеду, рассказывая о 30 тостах, которые провозгласил Сталин. Но, несмотря на великолепный стол и радушие хозяев, настроение генерала де Голля было крайне тяжелым. Он упрямо не хотел идти на признание Польского комитета освобождения, а это делало невозможным подписание франко-советского пакта. Следовательно, он так и не приобретет опоры для проведения независимой политики, для возвращения Франции ранга великой державы. А как это скажется на его внутриполитическом положении? Одному из сотрудников французского посольства он мрачно признавался: «Это будет поражением для меня, и очень большим». Но в глубине души де Голль продолжал надеяться. Ведь Советский Союз тоже заинтересован в независимой и влиятельной Франции в качестве противовеса англосаксонским державам.

В полночь де Голль простился со Сталиным и вместе с Бидо уехал во французское посольство. В Кремле остались Морис Дежан и Роже Гарро. Они продолжали переговоры. Де Голль ждал в посольстве. Наконец, в два часа ночи явился Дежан и сообщил, что наметился компромисс: русские будут удовлетворены простым обменом представителями между Парижем и Люблином. В четыре часа утра де Голль вернулся в Кремль, и договор о союзе и взаимной помощи был торжественно подписан. Сталин предложил отпраздновать это, и мгновенно столы вновь были накрыты. Сталин поднял бокал за Францию. Де Голль писал в мемуарах, что Сталин сказал ему тогда: «Вы хорошо держались. В добрый час! Люблю иметь дело с человеком, который знает, чего хочет, даже если его взгляды не совпадают с моими». Де Голль хотел пригласить Сталина во Францию: «Приедете ли вы повидать нас в Париже?» Сталин ответил: «Как это сделать? Ведь я уже стар. Скоро я умру».

…Франция восторженно приветствовала заключение франко-советского договора. Его горячо одобрили газеты всех направлений. Консультативная ассамблея единодушно расценила его как большой успех Франции. Де Голль выступил 21 декабря на заседании ассамблеи со специальной речью, в которой показал огромное значение договора. «Для Франции и России быть объединенными, — сказал он, — значит быть сильными, быть разъединенными— значит находиться в опасности. Действительно, это — непреложное условие с точки зрения географического положения, опыта и здравого смысла». Де Голль заявил, что роль Советского Союза в войне, его отношение к Франции «подняли на высшую ступень вековое чувство симпатии, которое мы, французы, всегда питали по отношению к русскому народу».

10 декабря 1944 г. Москва, подписание договора о союзе и взаимной помощи

Московский договор от 10 декабря 1944 года занял исключительно важное место в истории французской внешней политики. Французский специалист по внешней политике Альфред Гроссер так характеризовал политику де Голля в конце 1944 года: «Три основные причины привели к возобновлению союза с Москвой. В первую очередь страх перед Германией, шесть раз упомянутой в тексте договора, заключенного скорее с Россией, чем с Советским Союзом, поскольку для генерала речь шла о классическом и традиционном союзе, подобном тому, который существовал между Третьей республикой и русским царем. Затем здесь сказалось стремление утвердить свою независимость по отношению к англо-американцам. Наконец, соображения внутренней политики. Что бы ни говорилось де Голлем в его мемуарах, невозможно не видеть, что договор с Москвой был средством сохранить единство Франции для ее восстановления».

Заключение московского договора укрепило авторитет де Голля. Он сам, не без оттенка некоторого удивления, отмечал «всеобщий радостный подъем» по этому поводу. Демократическая общественность Франции видела в договоре гораздо больше того, что связывал с ним де Голль. Если он считал его лишь возрождением старого франко-русского союза, то левые круги находили в нем возможность для серьезного изменения самого характера французской внешней политики, для превращения ее из орудия империалистических интересов в политику демократическую и прогрессивную. Исходя лишь из своих исторических концепций, де Голль фактически сделал больше того, что хотел сделать. Другой вопрос, что эти новые перспективы, открытые франко-советским договором, оказались потом перечеркнутыми антикоммунистическими тенденциями французских правящих кругов. Но и до того, как договор утратил из-за этого в значительной мере свою ценность, он дал Франции многое. В основном именно заключение союза с СССР обеспечило возвращение Франции прав великой державы. Это было достигнуто благодаря советской поддержке, с чем не могли не считаться и англосаксонские державы. Уже вскоре, на конференции глав трех великих держав в Ялте, для Франции решили выделить зону оккупации в Германии и включить ее в Союзный контрольный совет наравне с СССР, США и Англией. Кроме того, она получает одно из пяти мест постоянных членов Совета Безопасности ООН. На Потсдамской конференции летом 1945 года Францию включили вместе с тремя другими великими державами в Совет министров иностранных дел, который должен был решать проблемы мирного урегулирования. Такое сенсационное восстановление прав разгромленной страны с ее довольно незначительным участием в войне, и то на заключительном этапе, вызвало удивление. Очень характерен один эпизод во время подписания Акта о безоговорочной капитуляции германских вооруженных сил. Когда в зал, где состоялась эта историческая церемония, ввели представителей германской армии, то фельдмаршал Кейтель, увидев за столом победителей французского генерала Делаттра, воскликнул: «Как? И французы тоже?»

Таким образом, возвращение Франции ранга великой державы, достигнутое в значительной мере благодаря франко-советскому договору, представляло собой не «кое-какую мебель», а нечто значительно большее. Поэтому, независимо от различных привходящих субъективных намерений де Голля, он привез из Москвы великолепный подарок Франции. Заключив договор с СССР, де Голль вновь служил делу национальных интересов франции. Он поднялся на уровень большого политического деятеля, способного интуитивно находить перспективные дипломатические решения.

Но, странное дело, тот же самый, так сказать «исторический» метод принятия решений с учетом исторического опыта и традиций подчас толкал де Голля к совершенно нереалистическим действиям во внешней политике. Так случилось с политикой де Голля в германском вопросе. Он потребовал отделения от Германии и присоединения к Франции территорий на левом берегу Рейна, чтобы обеспечить этим безопасность французских границ. Такое требование было явной копией политики «естественных границ», выдвинутых еще Генрихом IV и Ришелье. Между тем опыт войны, когда были форсированы все крупные реки Европы, за исключением Волги, показал, что при современной технике такой метод обеспечения французской безопасности давно устарел. Он представлялся особенно странным для человека, который накануне войны в книге «За профессиональную армию» столь глубоко и прозорливо раскрыл значение технического прогресса в военном деле. Собственно, даже более ранние его работы, в которых он справедливо указывал, что не оборонительные линии, а маневренные боевые действия обеспечат безопасность Франции, ставили под вопрос его политику в отношении Германии в момент окончания второй мировой войны.

Ради обеспечения безопасности Франции де Голль требовал также расчленения Германии, превращения ее в систему полунезависимых стран, ее «федерализации». Между тем в 1870 году Франция была разгромлена еще не единой, а раздробленной «федеральной» Германией. Наконец, его политика в германском вопросе отличалась отсутствием элементарного реализма, ибо он выступал сразу против всех трех остальных великих держав. Поэтому она и не имела шансов на успех.

Де Голль оказывал нажим на своих партнеров. Первая половина 1945 года отмечена мелкими дипломатическими скандалами, которые устраивал де Голль, явно переоценивая их полезность. Например, он занял позу обиженного в связи с конференциями в Ялте и Потсдаме, куда его не пригласили, поскольку «клуб большой тройки» сложился еще ранее. Хотя решения обеих конференций содержали очень выигрышные для Франции моменты, де Голль каждый раз заявлял, что он не считает себя связанным этими решениями. Против присутствия де Голля в «клубе великих» выступал Рузвельт, на голову которого и обрушился гнев генерала. Когда американский президент возвращался из Крыма, он предложил де Голлю встречу в Алжире. В ответ де Голль заявил, что он «не сможет его принять», и отказался от встречи. Это вызвало серьезное недовольство во Франции. Что касается Рузвельта, то он, выступая в конгрессе, назвал де Голля «примадонной, которая из-за своего каприза кинозвезды пренебрегла полезной встречей».

Значительно более серьезные конфликты возникали в это время у де Голля, как всегда, с Черчиллем. Яблоком раздора по-прежнему служили Сирия и Ливан. Население этих стран начало вооруженную борьбу против французов, давно объявивших о независимости, но не уходивших с Ближнего Востока. В конфликт вмешались англичане. Черчилль предъявил де Голлю ультиматум, требуя прекращения военных действий и передачи контроля над этими странами Англии. Де Голль вынужден был подчиниться, но при этом заявил 4 июня британскому послу: «В настоящий момент, я это признаю, мы не в состоянии вести с вами войну. Но вы тяжко оскорбили Францию и предали Запад. Это не может быть забыто».

Между тем конфликты с США и Англией все больше противоречили основному направлению внешней политики Франции. Дело в том, что эта политика стала меняться под влиянием растущей экономической зависимости обнищавшей Франции от разбогатевших Соединенных Штатов. С 1942 года американцы начали поставлять Франции оружие. В феврале 1945 года было заключено соглашение о широкой помощи Франции по системе «ленд-лиза». В августе 1945 года де Голль едет в США просить очередную порцию помощи. Теперь его встречает новый президент Гарри Трумэн, который, по оценке де Голля, был «далек от широких идей идеализма, которые развивал его знаменитый предшественник». Бывший торговец, действительно, оказался крайне практичным. Он обещал де Голлю заем в 650 миллионов долларов, согласился не мешать восстановлению французского влияния в Индокитае, обещал кое-что в Германии. В дополнение ко всему он еще и подарил де Голлю отличный самолет ДС-4 (Рузвельт раньше подарил ему автомобиль) и наградил его орденом «За заслуги». Щедрость Трумэна, объяснялась просто: он нуждался в поддержке де Голля для раскола антигитлеровской коалиции и подготовки «холодной войны». И де Голль склоняется к этому.

Еще не так давно он развивал идеи общеевропейского сотрудничества «от Гибралтара до Урала». Теперь он начинает выдвигать проект блока только западных европейских стран. Новая ориентация ясно проявилась уже 10 сентября 1945 года в интервью, которое де Голль дал корреспонденту «Тайме». Он говорил также о необходимости улучшения отношений с Англией. Таким образом, уже при де Голле появляются признаки превращения Франции из «звена между Востоком и Западом» в участницу зарождавшегося западного политического блока. Правда, в отличие от США, де Голль имел в виду блок западноевропейских стран под эгидой Франции. Де Голль называл свой проект «грандиозным». Однако, как он признавал с обидой, «французские политические деятели остаются равнодушными к нему». Дело в том, что «грандиозный» проект находился в явном несоответствии с крайне ограниченными силами и ресурсами Франции, уже начинавшей жить на американский счет.

Внешняя политика де Голля постепенно утрачивает цельность и ясность, которыми она обладала во время войны. Тогда у него была совершенно определенная задача— восстановление независимости и величия Франции. Сейчас же речь заходит о западном блоке с явно антисоветским содержанием. Франция ведет отчаянную борьбу за сохранение колоний, пытается получить некоторые германские территории, что побуждает ее искать поддержку США и Англии. В сочетании с тяжелым экономическим положением все это подрывает основы внешнеполитической независимости де Голля. Его политика вызывает недовольство внутри страны. В третьем томе «Военных мемуаров» де Голль пишет о том, что различные круги «начали отдаляться» от него, что его «глубоко встревожило это начало разногласий». При этом буржуазия проявляла тревогу по поводу «чрезмерной» независимости де Голля от США и Англии, а демократические круги — по поводу все более определенной ориентации только на западные державы. В результате к концу 1945 года внешняя политика де Голля уже не укрепляет, а ослабляет его и без того не очень прочные внутриполитические позиции.

Это был уникальный период французской истории. Сопротивление вылилось в невиданный с времен Коммуны революционный подъем. Трудящиеся, как и тогда, стали, по словам де Голля, одновременно «патриотами и мятежниками». Партии рабочего класса, коммунисты и социалисты, пользовались поддержкой огромного числа французов. И тем не менее неограниченная, абсолютная личная власть оставалась в руках де Голля, человека крайне консервативных, даже, пожалуй, полумонархических убеждений. Это был очень странный «конкубинат». Причем левые и де Голль не просто сосуществовали, но даже сотрудничали. Сознательная политика компромисса со стороны коммунистов была явлением понятным и закономерным. Напротив, для генерала де Голля политика союза с левыми являлась делом незаурядным. Он опять проявлял здесь те качества, которые резко выделяли его личность из родственной ему социальной среды, хотя оставался прочно связанным с ней. Что же сблизило эти противоречивые классовые силы? Общей почвой, на которой произошло это сближение, служили, во-первых, патриотизм де Голля и патриотизм левых, прежде всего коммунистов, во-вторых, реализм политического мышления этих разнородных партнеров своеобразного брака по расчету.

Совместная жизнь мало подходящих друг другу «супругов» проходила в тяжких условиях голодной зимы 1944 года; в обстановке разрухи, хаоса, казалось, малейшая искра могла зажечь революционное пламя. Причем между ними не существовало какого-то формального соглашения с точными, конкретными обязательствами. В молчаливом сотрудничестве каждая из сторон подозрительно наблюдала за другой. С поразительным чутьем и ловкостью де Голль держался в социальных уступках на той грани, которая позволяла рассчитывать на лояльность левых, сохраняя одновременно в полной неприкосновенности основы буржуазного строя. Это неустойчивое балансирование продолжалось недолго, и когда де Голль перестал чувствовать эту грань, равновесие нарушилось. Но, прежде чем это случилось, многое во Франции изменилось.

Чтобы нация «не сбилась с правильного пути», де Голль взял социальную инициативу в свои руки, объявив своими собственными идеями слегка видоизмененные требования левых, закрепленные в программе Национального совета Сопротивления. Речь шла прежде всего о национализации. В декабре 1944 года генерал де Голль издает ордонанс о национализации угольных шахт департаментов Нор и Па-де-Кале. Затем национализируются крупнейшие автомобильные и авиационные предприятия, торговый флот, гражданская авиация, предприятия по переработке нефти и газа. Национализируются Французский банк, крупнейшие депозитные банки и страховые компании. При этом речь отнюдь не шла о нарушении священного принципа частной собственности; владельцам без особого шума была гарантирована та или иная форма компенсации. Только заводы «Рено» перешли в руки государства без компенсации, поскольку их бывший владелец открыто сотрудничал с немцами. Впрочем, Луи Рено умер от разрыва сердца в 1944 году при одном слухе о предстоящей национализации.

При де Голле закладываются основы государственного управления национализированными отраслями и даже определенного регулирования экономикой в целом. Де Голль создал Верховный комиссариат «плана модернизации и оснащения». Он учредил в августе 1945 года Государственную высшую школу административных руководителей. Усилилось развитие технократии, то есть кадров высококвалифицированных администраторов, которые, в частности, сумели превратить национализацию в весьма выгодное дело для буржуазии. Таким образом, удовлетворяя требования программы НСС, де Голль одновременно создавал базу для послевоенного развития государственно-монополистического капитала, для сохранения и укрепления капиталистического строя.

Но де Голлю пришлось сделать немало реальных уступок требованиям трудящихся. Началось проведение реформы системы социального обеспечения, повышалась зарплата трудящимся. Однако цены росли гораздо быстрее. Промышленное производство увеличилось с сентября 1944 года по январь 1946 года примерно в два с Половиной раза, а невероятно низкий уровень жизни не Повышался. Французы получали по карточкам 1200 калорий в день. Рабочий класс самоотверженно трудился над восстановлением страны, а буржуазия стремилась лишь к сохранению своих привилегий. В этой ситуации Де Голль всегда в конечном счете оказывался на стороне привилегированных. Чтобы вывести страну из экономического упадка, кто-то должен был идти на жертвы.

И это всегда были трудящиеся, на положении которых болезненно отражалась непрерывная инфляция. Де Голль возражал даже против чисто капиталистических мероприятий по улучшению финансового положения страны. Характерен эпизод с отставкой радикала Мендес-Франса, занимавшего пост министра экономики. Он предложил провести денежную реформу такого типа, какие проводились во многих освобожденных странах, то есть обменять деньги в строго ограниченном количестве для каждого лица, блокировать банковские счета и т. п. Тем самым Мендес-Франс стремился задержать инфляцию, изъять у спекулянтов горы денег, нажитых во время войны, парализовать «черный рынок». Естественно, что эта реформа задевала интересы тех, кто нажился во время оккупации. Реформу Мендес-Франса встретили в штыки министр финансов банкир Леперк, а затем сменивший его Плевен. В этом знаменательном споре де Голль не поддержал Мендес-Франса, и тот ушел в отставку. При этом генерал заявил ему: «Разве все специалисты не против вас?», на что Мендес-Франс ответил: «Я знал некоего полковника де Голля, против него были все специалисты до войны».

Да, перед войной на его долю выпала неблагодарная роль бунтаря-одиночки, выступившего против высшей военной касты. Может быть, теперь, когда его политика объективно помогает сохранению привилегий всей буржуазии, он уже не одинок? Но, по иронии судьбы, он снова в изоляции. Дело в том, что влияние и власть тех, кому его политика могла нравиться, резко ослабли. Возникла новая система политических партий, в которой консервативные, откровенно буржуазные течения играли пока весьма скромную роль. Они сейчас расплачивались за свой коллаборационизм и поддержку Виши. Де Голль с беспокойством видел усиление влияния именно тех политических партий, на поддержку которых он не мог рассчитывать.

Особенно усилилась компартия. Героическая борьба коммунистов с оккупантами принесла партии заслуженный авторитет. Число ее членов приблизилось к миллиону. Во всем, что касалось укрепления независимости Франции, ее экономического восстановления, компартия в момент окончания войны поддерживала генерала де Голля. Но она решительно отвергала все, что в его деятельности противоречило интересам рабочего класса и демократизации политической жизни.

Социалистическая партия тоже расширила свое влияние, хотя и далеко не в такой степени, как компартия. go время войны социалисты активно поддерживали де Голля, некоторые из них, например А. Филипп, были близкими сотрудниками генерала. Но, конечно, и этот союз носил временный характер. В 1945 году социалисты часто выступали вместе с коммунистами.

Третьей крупнейшей партией была основанная в конце 1944 года МРП — Народно-республиканское движение. Она возникла из слияния различных католических организаций, и ее лидером стал Жорж Бидо, министр иностранных дел де Голля. Хотя эта партия официально поддерживала программу НСС, она оказалась значительно правее остальных крупных партий. Собственно, она как бы заменила, по существу, довоенные правые партии. МРП объявила себя «партией верности де Голлю», но, стремясь к власти, к политическому влиянию, она не могла служить надежной опорой генерала на длительное время.

Наиболее близкой де Голлю оказалась возникшая в 1945 году ЮДСР (Демократический и социалистический союз Сопротивления). В нее вошло много голлистов, в том числе ближайшие сотрудники генерала. Но эта маленькая партия не приобрела серьезного значения. Возродилась еще довоенная партия радикалов, хотя их влияние было в корне подорвано вишистской деятельностью многих ее лидеров. Радикалы выступали за восстановление системы Третьей республики и уже поэтому оказались в оппозиции к генералу. Были еще разные осколки довоенных правых. Среди них— группа независимых во главе с бывшим покровителем де Голля Полем Рейно. Но никакой более или менее крупной правой партии французской буржуазии сразу после войны создать не удалось.

Политические партии вообще никогда не внушали никакого доверия генералу де Голлю, а тогда — в особенности: «Я видел, — писал он, — как на горизонте сгущаются тучи, и понимал, что отныне мне придется действовать в сложной обстановке критики и оппозиции».

Признаки этого появились задолго до окончания войны. А 19 марта 1945 года к де Голлю явилась делегация от всех групп консультативной ассамблеи и потребовала, чтобы правительство считалось с ее мнением. Де Голль ответил, что власть принадлежит только ему и он будет осуществлять ее от имени Франции и нести ответственность только перед ней, вплоть до проведения всеобщих выборов, которые состоятся после войны. Но вскоре война закончилась, и надо было назначать выборы и решать вопрос о будущем устройстве страны. Де Голль не питал особых надежд на то, что выборы приведут к сохранению или укреплению его власти. Вместе с тем он не пытался сохранять свою неограниченную власть путем отказа от выборов и использования насилия. Он сам объяснял это так: «По всей видимости, мне было бы позволено продолжить существование своего рода монархии, установление которой я в свое время взял на себя и которая была затем подтверждена всеобщим согласием. Но французский народ является таким, каков он есть. Если он чего-то не пожелает, никто не заставит его изменить своей воли… Одна только армия могла бы снабдить меня средствами обеспечить спокойствие страны, подавив сопротивление непокорных. Но подобная военная тирания, установленная силой в мирное время, вскоре же стала бы выглядеть в глазах всех людей непростительной».

Поэтому генерал де Голль, как он и обещал, решил предоставить народу выразить «свою волю» всеобщим голосованием. Только таким образом он считал возможным осуществить свои замыслы, заключавшиеся отнюдь не в простом намерении удержаться у власти. Для этого ему стоило лишь считаться в какой-то мере с правилами парламентской игры и традиционными политическими нравами. Нет, он хотел сохранить власть только при условии ликвидации этой игры и этих нравов, то есть путем резкого ограничения республиканской демократии. Он хотел увенчать свою карьеру созданием такого политического строя, который, по его мнению, в наибольшей степени способствовал бы борьбе за величие Франции. Он мечтал сконцентрировать все физические, интеллектуальные и моральные силы нации для достижения этого величия, то есть для усиления международного влияния Франции. Сделать Францию дисциплинированной, сплоченной вокруг одного идеала возвышения родины и нации, вдохновленной и руководимой одним достойным человеком, естественно, Шарлем де Голлем. Вот цель, которую он поставил перед собой. Де Голль взял многое от монархии, многое от республики, сохранил уважение к основным личным правам и свободам и создал модель, являющуюся, по его мнению, сочетанием всего лучшего, что дал богатый исторический опыт Франции. Правда, осмыслен этот опыт исключительно с личной точки зрения самого де Голля, и идеал государства скроен как раз По его мерке. Этот план государственного строя называли республикой президентского типа, монархической республикой, режимом личной власти и т. п. Ясно, во всяком случае, что он далек от народовластия, от подлинной демократии, требующей участия каждого в управлении обществом. Голлистский проект сильного государственного устройства крайне специфичен, и его функционирование полностью зависит от счастливого, почти исключительного случая, который дает власть человеку, действительно способному быть арбитром, что в классовом обществе практически невероятно; здесь все возможно, и произвол главы государства ничем не ограничен, кроме его собственной воли. Словом, этот проект де Голля предназначался исключительно для де Голля.

Чтобы провести его в жизнь, ему надо было теперь с помощью всенародного голосования предотвратить восстановление Третьей республики и создать Учредительное собрание с ограниченными функциями. Оно должно существовать короткий срок, в течение которого ему предстоит лишь одобрить проект конституции, не вмешиваясь в дела правительства. Референдум 21 октября, казалось, был явным успехом де Голля, однако в тот же день избиратели выбрали в Учредительное собрание 160 коммунистов, 142 социалиста, 30 членов ЮДСР, 152 — МРП, 29 радикалов и 66 разных правых. Все они, даже те, кто на референдуме призывал отвечать так, как хотел де Голль, в той или иной степени отвергали конституционные планы де Голля. Они не считали также, что Учредительное собрание не должно вмешиваться в дела управления. Де Голль понял, что схватка между ним и партиями неизбежна и что он не может рассчитывать на эффективную поддержку. Поэтому де Голль решил, как он вспоминал, что ему «осталось выполнить еще один долг: уйти морально чистым с политической сцены».

Правда, Учредительное собрание оказывало ему исключительные почести. Оно единогласно избрало его вновь главой правительства, теперь уже не временного, и провозгласило, что «Шарль де Голль имеет большие заслуги перед родиной». Но Клемансо в свое время тоже Удостоился такой оценки, после чего его провалили на президентских выборах.

Когда де Голль приступил к формированию правительства, социалисты, радикалы и даже представители МРП начали высказывать всякие оговорки и ставить свои условия. Но особенно острый конфликт возник у де Голля с коммунистами. Поскольку они. оказались первой партией страны, то, естественно, потребовали хотя бы один из самых важных министерских портфелей: национальной обороны, иностранных дел, внутренних дел. Де Голль отказал, дав понять, что он не считает Коммунистическую партию достаточно «национальной» и «французской». Коммунисты возмутились. В самом деле, 75 тысяч их товарищей пали под пулями фашистов. Ни одна другая партия не сделала и половины того, что совершили коммунисты в борьбе за свободу родины.

Де Голль подает в отставку и, выступая по радио, пытается оправдать свою решимость не доверять компартии «ни один из трех рычагов, управляющих внешней политикой, то есть дипломатию, которая ее выражает, армию, которая поддерживает ее, и полицию, которая защищает ее».

Но этот кризис все же разрешился компромиссом. Де Голль понял, что уходить в отставку по такому поводу— значит грубо оскорбить четвертую часть французских избирателей, голосовавших за коммунистов. Этого он не мог себе позволить. В результате де Голль взял назад свою отставку, собрание подтвердило его полномочия и он составил кабинет из 5 коммунистов, 5 социалистов, 5 членов МРП и 6 деголлевцев. Поскольку представитель компартии стал министром вооружения, возглавив одно из двух военных ведомств, коммунисты получили половину одного запретного портфеля, заняв также посты заместителя премьер-министра, министра здравоохранения, министра промышленности, министра труда. Вся эта история еще раз показала де Голлю, что управлять без парламента ему не удастся.

Нового конфликта не пришлось долго ждать. Он возник при обсуждении бюджета на 1946 год. Окончательное голосование ожидалось 1 января. И вдруг социалисты потребовали сократить военные расходы на 20 процентов. Оснований для этого было вполне достаточно. В то время как военные расходы предназначались для обеспечения политики «величия», голод и другие бедствия делали жизнь трудящихся все тяжелее. В октябре, перед выборами, отменили карточки, но сейчас их приходилось вводить снова и к тому же уменьшать нормы. Несомненно, что и коммунисты поддержали бы социалистов. Де Голль был особенно уязвлен тем, что за сокращение военного бюджета активно выступил Андрэ Филипп, один из его ближайших соратников героического лондонского периода «Свободной Франции». Правда, еще тогда лидер социалистов предупредил де Голля, что после войны их пути разойдутся. Но де Голль не помнил этого и воспринимал поведение Филиппа как личную измену.

Дело было даже не в бюджете, а в том, что снова пытались ограничить власть де Голля, да еще в самой близкой ему военной сфере. Выступая в собрании, де Голль подчеркивал именно эту сторону дела: «Собрание показало всем своим поведением, что оно предпочитает такой строй, при котором управляло бы оно. Эта система совершенно не совпадает со взглядами правительства по данному вопросу…» В своей речи де Голль мимоходом сказал: «Несомненно, в этом зале я говорю в последний раз». Одни этого не заметили, другие — не придали значения. А между тем, как он вспоминал, «когда вечером 1 января я покидал Бурбонский дворец, в голове у меня уже созрело твердое желание уйти. Оставалось лишь наметить точную дату для этого, не позволив, чтобы ее выбрал за меня кто-то другой».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.