Глава XXXIII 1917–1918

Глава XXXIII

1917–1918

Моя беседа с журналистами о нашем отношении к переговорам о перемирии. — Подписание перемирия. — Разрастание анархии в Петрограде. Призыв Троцкого к союзным народам. — Цели большевиков. — Последний день в Петрограде

Мой дневник продолжает давать полезные памятные записки о событиях:

8 декабря.

"Несколько дней тому назад я получил телеграмму от г. Бальфура, дающую изложение наших взглядов по вопросу об открытии переговоров о перемирии. Оно основано на решении, принятом Парижской конференцией, предложить союзным послам довести до всеобщего сведения о том, что их правительства готовы рассмотреть вопрос о целях войны, а также о возможных условиях справедливого и прочного мира, как только в России появится устойчивое правительство, признанное народом. Эту телеграмму, в несколько видоизмененной форме, я облек в форму первых трех параграфов следующего сообщения, которое я предполагаю сделать представителям печати сегодня вечером. В пяти других параграфах я отвечаю на нападки, произведенные на меня Лениным и другими большевистскими вождями:

"Судя по недавней практике, тайная дипломатия вскоре станет достоянием прошлого, и потому дипломаты должны более, чем когда-либо, прибегать к прессе, как к посреднику для связи с народом. На этом основании я приветствую ваше посещение, желая при вашей любезной помощи апеллировать к русской демократии против тех, кто намеренно изображает в ложном свете политику моего правительства.

Вы спрашиваете меня, каково наше отношение к России, и как мы смотрим на переговоры о перемирии, открывшиеся на русском фронте? Что касается первого из этих вопросов, то я могу заверить вас, что мы питаем симпатию к русскому народу, истощенному тяжкими жертвами, принесенными им в эту войну, а также общей дезорганизацией, являющейся неизбежным следствием всякого великого политического подъема, какой представляет собой ваша революция. Мы не питаем к нему никакой вражды, равным образом нет ни слова правды в циркулировавших слухах о том, будто мы намерены прибегнуть к каким-то мерам принуждения и наказания в случае, если Россия заключит сепаратный мир. Что касается второго вопроса, то Совет Народных Комиссаров, открывая переговоры с неприятелем, не посоветовавшись предварительно с союзниками, нарушил соглашения от 23 августа — 5 сентября 1914 г., о чем мы имеем право сожалеть.

Мы не можем в настоящую минуту признать основательность утверждения Совета Народных Комиссаров, что договор, заключенный самодержавным правительством, не может иметь обязательной силы для демократии, заменившей это правительство, ибо если принять такой принцип, то он подорвал бы прочность всех международных соглашений. Однако же, отвергая эту новую доктрину, мы не желаем заставить союзника против его воли продолжать нести свою долю общих усилий обращением к нашим правам, основанным на договоре. Существуют еще более высокие принципы, к которым мы могли бы апеллировать, если бы пожелали этого, — к тому же, это — принципы, вполне признаваемые Советом Народных Комиссаров. Это — принципы демократического мира, мира, согласующегося с желаниями малых и слабых народностей. Такой мир отвергает мысль об ограблении побежденного врага под предлогом возмещения военных убытков или о включении в состав больших государств территорий не желающих того народов. Таков в общих чертах тот мир, который мое правительство, равно как и русская демократия, хочет обеспечить миру.

Однако Совет Народных Комиссаров ошибается, думая, что он может обеспечить такой мир, требуя немедленного перемирия, за которым должно последовать соглашение. Совет Народных Комиссаров, употребляя грубое выражение, поступает шиворот навыворот. Напротив, союзники желают сначала притти к общему соглашению в гармонии с объявленными ими целями, а затем уже обеспечить перемирие. Покамест ни один германский государственный деятель не сказал ни слова, которое доказывало бы что идеалы русской демократии разделяются германским императором или его правительством, а ведь переговоры о перемирии должны вестись с германской автократией, а не с германским народом. Представляется ли вероятным, чтобы император Вильгельм, узнав, что русская армия перестала существовать в качестве боевой силы, был расположен подписать демократический и прочный мир, какого желает русский народ? Нет. Мир, к которому он стремится, есть германский империалистический мир. Хотя союзники не могут послать своих представителей для того, чтобы принять участие в переговорах о перемирии, однако же они готовы, как только установится прочное правительство, признанное русским народом как целым, рассмотреть совместно с этим правительством цели войны и возможные условия справедливого и прочного мира. Тем временем они оказывают России наиболее, действенную помощь, удерживая на своих фронтах огромную массу германских армий. Важные победы, недавно одержанные британскими войсками близ Камбре, являются хорошим предзнаменованием для будущего, ибо демократический мир, которого мы все столь горячо желаем, никогда не будет достигнут, пока не будет сломлена военная сила кайзера.

Надеюсь, я показал, какие дружественные чувства мы питаем и с какою искренностью мы желаем помогать России в этот час кризиса. Позволю себе спросить: можно ли сказать то же самое о чувствах России к нам? Разве не правда, что не проходит почти ни одного дня без того, чтобы моя родина не подверглась какой-нибудь ожесточенной атаке со стороны органов печати, которые в настоящее время являются официальными? Читая их, можно было бы подумать, что Великобритания вызвала войну ради своих собственных империалистических, капиталистических целей и что она ответственна за всю пролитую кровь. Я не собираюсь повторять часто рассказываемую сказку о происхождении войны. Я позволю себе только спросить, Каково было бы положение России в настоящее время, если бы мы не вмешались, когда Германия нарушила нейтралитет Бельгии? Без британского флота и наших недавно сформированных армий, в которые записалось 3 миллиона добровольцев, Россия была бы в настоящее время вассалом Германии, и самодержавие было бы наивысшей силой в Европе. Если бы мы остались в стороне, то в России не было бы ни революции, ни свободы для народа. Об этом позаботилась бы германская армия. Без содействия Англии в войне Россия никогда не завоевала бы себе свободы.

Не вправе ли мы поэтому претендовать на то, чтобы с нами обращались, как с друзьями, а не делали бы нас предметом грубых нападок? В своем призыве к мусульманам Востока г. Ленин говорил о нас, как о жадных эксплуататорах и грабителях, и подстрекал в то же время наших подданных, индусов, к восстанию. Он ставил нас в некотором отношении на более низкий уровень, чем турок, которым он хочет подать руку через Армению, совершенно забывая об ужасных зверствах, которые там уже учинены. Совершенно неслыханная вещь, чтобы человек, претендующий на направление русской политики, говорил таким языком о дружественной и союзной стране. Как может он думать, что тираническая Британия силой навязывает свою волю Индии, где 300 миллионов жителей? Знает ли он, что британский гарнизон, достигавший перед войной 75.000 человек, с тех пор сокращен до 15.000 благодаря лояльной поддержке со стороны туземных народов? Знает ли он, что одной из наших главных целей является подготовить разноплеменные и зачастую враждебные племена к самоуправлению, и что наше правительство поощряет образование индусских обществ и комитетов для этой именно цели? Едва ли хоть один из них носит антибританский характер и ни один не приближается по характеру к Совету.

Положение англичан в России в настоящее время незавидно. Они подвергаются нападкам, и на них смотрят с подозрением. Наше бюро пропаганды, основанное с целью дать возможность обеим странам получше ознакомиться между собой, обвиняется даже в союзе с котрреволюционерами. Для такого обвинения нет ни малейшего основания, если не считать таковым преступление, состоящее в защите своей родины против клеветы и извращений, распространяемых германскими агентами. Пока Россия принимала активное участие в войне, до тех пор наше бюро, что совершенно естественно, также вело пропаганду в пользу войны, но оно не делает этого более теперь.

Я хочу, чтобы русский народ знал, что ни я сам, ни кто бы то ни было из находящихся в моем распоряжении агентов не имеем ни малейшего желания вмешиваться во внутренние дела России. В течение семи лет, что я был здесь послом, я работал со всею искренностью для того, чтобы достичь теснейшего сближения между Россией и Великобританией; но, хотя я имел связи, как того требует мой долг, с членами всех партий, я всегда со времени февральской революции держался строго нейтральной позиции. Раньше этого, я, правда, старался употребить все свое влияние на бывшего императора, чтобы склонить его в пользу некоторого рода конституционной формы правления, и я неоднократно советовал ему уступить законным желаниям народа. В настоящее время, когда его суверенные права перешли к русскому народу, последний, я верю, простит меня за такое отступление от строгих правил дипломатического этикета.

В заключение я позволил бы себе обратиться к русской демократии со словами предостережения. Ее вожди, я знаю это, воодушевлены искренним желанием создать братство между пролетариями всего мира с целью обеспечения всеобщего мира. Я вполне симпатизирую преследуемой ими цели, но я хотел бы попросить их рассмотреть, удобны ли их настоящие методы для обращения к демократиям союзных стран, особенно же Англии. Они, несомненно, ненамеренно создают такое впечатление, что они придают большее значение германскому пролетариату, нежели британскому. Их отношение к нам более рассчитано на то, чтобы скорее разрушить, чем привлечь к себе симпатии британских трудящихся классов. В течение великой войны, последовавшей за французской революцией, речи, произнесенные против Великобритании, и попытки вызвать революцию в нашей стране только закалили решимость британского народа вести войну до конца и объединили его вокруг тогдашнего правительства. История, если я не ошибаюсь, повторяется в настоящем, XX столетии".

10 декабря.

"Более двадцати пяти журналистов, представляющих газеты всех оттенков, за исключением большевиков, ожидали интервью, для которого я пригласил представителей прессы. Оно стало для меня своего рода пыткой, потому что после того, как Гарольд Вильяме прочел мое сообщение по-русски, и после того, как журналистам были вручены копии, представители буржуазной печати задали мне ряд ненужных и компрометирующих вопросов, на которые я не мог отвечать, не подавая повода к еще более затруднительным вопросам со стороны социалистов. Затем корреспондент "Новой Жизни", газеты Горького, пожелал узнать, что означает выражение: "правительство, признанное народом", а также захотят ли союзники немедленно же открыть мирные переговоры после того, как такое правительство будет образовано. Я ответил, что законно образованное правительство должно, строго говоря, получить свои полномочия от Учредительного Собрания, но что Россия является страной таких неожиданностей, что мы не будем считать себя связанными такого рода определением. Мы готовы обсуждать вопрос о мире с таким правительством, но прежде чем могут быть открыты переговоры с неприятелем; союзники должны сперва притти к соглашению между собой, ибо, пока такое соглашение не будет достигнуто, они не могут выступить перед Германией с какой бы то ни было надеждой на успех. Этот ответ был подвергнут резкой критике "Новой Жизнью" и некоторыми большевистскими газетами, как показывающий, что мы не хотим пойти навстречу желаниям русской демократии. С другой стороны, мое сообщение нашло себе горячее одобрение среди дипломатических кругов и вызвало сердечное выражение благодарности со стороны русской колонии в Лондоне. Троцкий ссылался на него в речи, произнесенной им вчера. Он сказал, что я выразил свою любовь к России на пяти газетных столбцах, и теплота моих чувств его радует. Однако он предпочитал бы дела словам".

18 декабря.

"Неделю тому назад я свалился с ног. Поднявшись поутру, я увидел, что я не могу ходить прямо, но шатаюсь, идя по комнате, как будто бы я находился на борту корабля. Я думаю, что причиной этого было головокружение. С тех пор я все время должен был лежать, и мой доктор говорит мне, что мои силы пришли к концу. Поэтому я просил по телеграфу разрешения вернуться домой и теперь получил позволение выехать, когда я этого пожелаю. Сегодня я чувствую себя лучше и предполагаю остаться до тех пор, пока Учредительное Собрание не соберется или не будет разогнано. Последнее кажется более вероятным, потому что большевики выпустили прокламацию, приказывающую арестовать кадетских вождей и заявляющую, что враги народа — помещики и капиталисты — не должны участвовать в этом Собрании. Они уже арестовали шесть кадетов, избранных в Учредительное Собрание".

19 декабря.

"Сегодня после полудня Троцкий зашел к французскому послу и сказал, что союзники все время отказывают пересмотреть свои цели войны, и что, так как он не желает быть сброшенным со своего поста подобно тому, как это случилось с его предшественниками, то он решил открыть мирные переговоры. Однако они будут отложены на неделю для того, чтобы дать возможность союзникам принять в них участие. Он был вполне корректен и вежлив. Он не сделал мне чести посетить меня, так как боялся, что я откажусь его принять.

Около недели тому назад Троцкий возбудил вопрос о дипломатических визах на паспортах его курьеров и угрожал, что если мы не окажем ему полной взаимности, то он запретит курьерам английского короля въезд и выезд из России. В разговоре с капитаном Смитом он сказал, что он имеет полное право так поступить, потому что я аккредитован правительством, не признавшим настоящего русского правительства, притом правительством, которое уже не существует. Поэтому я, в техническом смысле слова, представляю собою лишь частное лицо. Как я сообщил министерству иностранных дел, мы в полной его власти, и если мы не придем к какому-либо дружескому соглашению, то мы не только лишимся возможности посылать курьеров, но и подвергнемся риску других неожиданностей, вроде отказа в пропуске наших шифрованных телеграмм или в признании нашего дипломатического статута. А если это случится, то союзным правительствам придется отозвать своих послов".

23 декабря.

"Московский городской голова Руднев, Гоц, принадлежащий к левому крылу социалистов-революционеров, и петроградский городской голова на-днях сообщили мне, что они хотят меня видеть и предлагали мне встретиться с ними в Летнем Саду, чтобы не привлекать внимания. Я отказался от такого рода тайной встречи с ними, но сказал, что если они явятся в посольство, то я буду рад их видеть. Руднев и Гоц пришли сегодня поздно вечером, повидимому, приняв всяческие меры предосторожности к тому, чтобы не быть прослеженными. Весьма симптоматично для времени, в которое мы живем, что социалист с крайними взглядами, каков Гоц, должен приходить в посольство тайком из опасения быть арестованным как контрреволюционер. Они сказали, что явились спросить меня, каково было бы наше отношение, если бы Учредительное Собрание пригласило нас превратить настоящие переговоры о сепаратном мире в переговоры о всеобщем мире. Затем они обратились ко мне со следующим вопросом: если России, которая не может продолжать войны, придется заключить сепаратный мир, то не можем ли мы чем-нибудь помочь ей в том отношении, чтобы она не была вынуждена принять условия, вредные для интересов союзников? В заключение они пожелали узнать, является ли серьезным или представляет собою простой блеф по отношению к германцам заявление г. Ллойд-Джорджа о том, что Англия намерена продолжать войну до конца. Я дал необязывающие ответы на все эти вопросы, и после того, как я объяснил основания, вынуждающие нас продолжать войну, они заверили меня, что социалисты-революционеры считают не Англию, но Германию ответственной за продолжение войны. Когда они уходили, то Руднев сказал мне, что мое кресло в зале городской думы всегда в моем распоряжении, так как Московская дума не большевистская. Однако меня не очень соблазняет занимать его при настоящих обстоятельствах".

28 декабря.

"В Рождественскую ночь в нашем посольстве был устроен вечер, которому суждено стать последним и на котором присутствовало свыше ста наших служащих и членов разных военных миссий. Мы начали с концерта и разного рода дивертисментов, организованных полковником Торнгиллом, а закончили обедом. Несмотря на крайнюю скудость припасов, мой повар изготовил нам самое пышное угощение.

Вследствие репрессалий, которыми угрожал Троцкий британским подданным в случае, если его курьерам не будут немедленно выданы дипломатические паспорта, мы должны были уступить, и я получил полномочие дать необходимые визы без всяких условий. Уведомляя его об этом, капитан Шмидт выразил от моего имени надежды на то, что он в будущем попытается найти способ дружественным образом улаживать всякий спорный вопрос, который может возникнуть, прежде чем прибегать к произвольным мероприятиям. Троцкий ответил, что он всегда готов был действовать примирительно, но что он убедился на опыте, что такая политика не вознаграждается и приводит только к длительным дискуссиям.

У меня был рецидив болезни, и мой доктор настаивал на моем отъезде на родину, не ожидая открытия Учредительного Собрания. Поэтому я решил выехать 7 января. Линдлей, который все время с момента своего назначения советником в 1915 году оказывал мне столь ценную помощь, останется здесь заведывать делами посольства. Однако в согласии с решением, принятым Парижской конференцией, — чтобы союзные правительства, отнюдь не прощая измены России, вступили в неофициальные сношения с петроградским правительством, Локкарт, развивший столь блестящую деятельность в Москве, будет сноситься с этим правительством в качестве нашего неофициального агента".

30 декабря.

"Троцкий выпустил обращение к народам и правительствам всех союзных стран. Русская революция, заявляет он, открыла двери для немедленного всеобщего мира, и если только союзные правительства пожелают воспользоваться настоящим благоприятным случаем, то всеобщие переговоры могут быть начаты немедленно. С другой стороны, если они откажутся от участия в переговорах, то трудящиеся классы в их странах должны восстать против тех, кто отказывается дать народу мир. В заключение он обещает первым свою полную поддержку".

5 января.

"Троцкий возбудил еще один опасный вопрос, предложив назначить русского представителя в Лондон. Для нас очень трудно согласиться на это, между тем как, если мы откажемся, то он может отплатить тем, что лишит союзных представителей дипломатического иммунитета. Я указал министерству иностранных дел, что мы должны сделать выбор и либо притти к какому-нибудь деловому соглашению с большевиками, либо совершенно с ними порвать. Полный разрыв предоставил бы германцам свободу действий в России и лишил бы нас возможности оказывать нашим интересам ту защиту, которую может дать им посольство. Поэтому, по моему мнению, мы можем прибегнуть к такому выводу лишь на последний конец.

Троцкий, выехавший в Брест-Литовск для возобновления мирных переговоров, теперь обвиняет нас в том, что мы намерены заключить мир за счет России. Вчера он сказал моему приятелю, что это ясно из последней речи Ллойд-Джорджа, в которой он заявил, что союзникам будет приятно видеть, что Германия заключит мир "с аннексиями" с Россией, так как они надеются, что, насытившись по горло на Востоке, она будет более расположена к уступкам на Западе. Это ясно показывает, что он готовится к отступлению и к принятию германских условий".

6 января.

"Наш последний день в Петрограде. И все же, несмотря на все то, что мы здесь пережили, у нас грустно на душе. Почему это Россия захватывает всякого, кто ее знает, и это непреодолимое мистическое очарование так велико, что даже тогда, когда ее своенравные дети превратили свою столицу в ад, нам грустно ее покидать? Я не могу объяснить причины, но нам действительно грустно. Сегодня после обеда я сделал печальный прощальный визит своему другу великому князю Николаю Михайловичу. Хотя он смотрит на будущее с обычной своей бодростью и был столь же остроумен и очарователен, как всегда, но, я думаю, у него есть предчувствие того, что его судьба будет раньше или позже решена. И оба мы чувствовали, что никогда больше не встретимся. И когда я с ним прощался, то он обнял меня по старому русскому обычаю и поцеловал в обе щеки и лоб (великий князь Николай Михайлович, два его брата и великий князь Павел Александрович были расстреляны большевиками следующим летом). Возвратившись в посольство, я написал прощальное обращение с выражением сердечной благодарности членам моего посольства за их многочисленные услуги, оказанные в течение этих тяжелых годов войны и революции, и с указанием на то, как горячо я ценю лояльную поддержку и многочисленные доказательства личной привязанности, которые они мне дали. Я только что получил очаровательный ответ, написанный от их имени Линдли и глубоко меня растрогавший. Сегодня вечером мы обедаем у Бенджи Брюса, который в качестве главы канцелярии должен был нести бремя и труды этого дня. Он был в полном смысле моей правой рукой, он всегда старался снять с меня как можно больше труда, он был верным и преданным другом, к которому я питаю искреннюю привязанность".

Данный текст является ознакомительным фрагментом.