XVII. Фердинанд I

XVII. Фердинанд I

Фердинанд IV, превратившийся, после целого ряда революций, в Фердинанда I, был высокого, почти саженного роста, и, при благообразной фигуре, довольно некрасив лицом. Испанский Двор, вынужденный уступить Королевство Обеих Сицилий одному из младших принцев королевской семьи, вместе с тем поручил князю Сан-Никандро и Бернардо-Тануччи позаботиться о том, чтобы сделать молодого короля неспособным самостоятельно управлять; и, действительно, ко времени своей женитьбы, он едва мог подписать свою фамилию и вся энергия его характера истрачивалась на преодоление трудностей охоты и рыболовства. Но его душа оставалась благородной, а его ум сохранил столько здравого смысла, что королеве, его супруге, нередко приходилось жалеть о том, особенно, когда она, чтобы удалить его от влияния старых министров, принялась по своему за его воспитание. Он был очень любознателен и, если с одной стороны легко было отвлечь его от своих обязанностей приманкой удовольствий, то с другой стороны, он умел прекрасно исполнять эти обязанности, занявшись ими серьезно. Он тогда снимал свой сюртук, заворачивал рукава своей рубашки выше локтей, и, взявшись за перо, кончал в одной утро все залежавшиеся дела, при чем те, которые ему, в эти редкие дни усиленной работы, казались в чем-нибудь виновными, угощались здоровыми пинками. Самой королеве иногда приходилось испытывать такое запоздалое наказание за действия, противные справедливости и общественному благу.

Если бы Фердинанд получил воспитание, соответствующее его положению и достойное его душевной красоты, из него вышел бы один из потомков Генриха IV, наиболее напоминающих последнего.

— Я не более как дурак, — сказал он великому герцогу Тосканскому, — и не умею, как ты, во всякое время сочинять законы; но я прошу тебя обратить внимание на одно обстоятельство, а именно, что еще ни один неаполитанец не просил твоей защиты, тогда как меня постоянно окружают тосканцы!

Нельзя было не любить его и, если бы не интриги королевы, то ни один монарх никогда не пользовался бы такою популярностью. У него была та легкость обращения и то добродушие, которые доставили Генриху IV такую любовь и обеспечивали ему, в моменты слабости, полное снисхождение. Учредив в Санта-Лючии шелковые мануфактуры под руководством кардинала Руффо, он устраивал там празднества для крестьянок и забавлялся их фамильярностями. Однажды они позволили себе даже обыскать карманы короля и отобрать золотые монеты, которые в них оказались. Но так как Фердинанд был расчетлив и не любил подобных шуток, то он в следующий раз, на случай возобновления атаки, наполнил свои карманы медными марками. Крестьянки не преминули снова наброситься на него, но он над ними посмеялся. Что же из этого вышло? Не зная значения этих марок, они поспешили отправиться в Неаполь и потребовать от купцов размена их на золотые монеты. Когда же им ответили, что это фальшивые монеты, они настаивали на их полноценности, говоря, что они их получили от короля, и обозвали купцов обманщиками. Так как их было много и они подняли крик, перешедший в общую сумятицу, купцы испугались и разменяли их марки на золото. Но после этого они пошли к королю и требовали возмещения своих убытков. Это нетрудно было сделать, и купцам заплатили за марки то, что они на них израсходовали. По этому поводу король нам сказал: «Во всем этом единственный виновник я сам; впредь я буду осторожнее!»

Неудивительно, что в стране, где царствует безнравственность, у короля тоже являются странные понятия о семейной добродетели и о приличиях[253]. Так, он нисколько не бывал удивлен, когда днем посторонние лица попадали туда, где он, ночью, был неограниченным властелином. Он об этом ничего не высказывал королеве, но когда ему представляли нового фаворита, что обыкновенно делалось во время партии на бильярде, он, один момент, осматривал его с головы до ног, потом обращался к нему с какою-нибудь ничего не значащей фразой, называя его, в шутку, королевским высочеством и, после этого, уже не обращал на него никакого внимания и даже не разговаривал с ним. Такой философский взгляд на брачные отношения не разделялся королевой и пример короля не имел на нее никакого действия. С увеличением числа собственных грехов, росла ее ревность. Это происходило от того, что король на эти вещи смотрел с точки зрения собственного удовольствия, тогда как королева соображалась только с их влиянием на дела. Король полагал, что необыкновенная забота его супруги о государственных делах должна быть вознаграждена безграничной свободой и что в виду столь крупных заслуг с ее стороны, не следует быть слишком строгим. Королеве, напротив, казалось, то если она никого не допускает к управлению государством и, ради блага страны и ее монарха, берет на себя все это бремя, то она имеет право на исключительную любовь и верность короля[254].