VIII. Кобенцль[231]

VIII. Кобенцль[231]

Это семейство блестящим образом закончило свою карьеру. Двоюродные братья, графы Филипп и Людовик, достигли всего, чего только можно достигнуть в Австрии. Не было ни одного сколько-нибудь важного дела, в котором один или другой не играл бы в свое время роли, а графиня Румбек, родная сестра Людовика, со своей стороны сумела обратить внимание публики в Вене и за границей своими странностями и обществом, которым она себя окружала. Внешность обоих могла их утешить за то, что им не было суждено иметь детей. Граф Филипп был небольшого роста, худощав, с желтым лицом и манерами итальянского ростовщика. Людовик был толст, с рыжими волосами косыми глазами и грязен до того, что то было заметно, даже когда он был одет в парадный костюм; а его жена, урожденная Ля Ровере де Монтеляботте, была, хотя и не глупа, но одна из самых неприятных женщин, которых можно было встретить, и так неопрятна, что она за столом занималась ловлей блох. Тем не менее внешность этих господ, помимо протекции, оказываемой им императрицей Марией Терезией, чувствовавшей большую привязанность к графу Людовику, не мало способствовала блестящей карьере, к которой их предназначали их прирожденные и приобретенные таланты; можно сказать, что они слишком плохо выглядели, чтобы возбуждать в соперниках ревность или беспокоить их честолюбие и это способствовало назначению их в самые блестящие посольства и, наконец, на министерские посты.

Граф Людовик имел особенное пристрастие к светской жизни и к тому же столько находился в движении, что нельзя было понять, когда он работает. Больше всего он любил французскую комедию и, к несчастию для своего положения, требующего достоинства, сам играл в ней в совершенстве, а когда не мог играть, повсюду говорил только о ней. Это ставило его иногда в весьма неловкое положение. Однажды вечером, когда он должен был играть роль «Пандольфа» в комедии «Serva Padrona», он загримировался и переоделся до полной неузнаваемости; но внезапно у него так заболели зубы, что он только успел броситься на кровать, где в таком виде и заснул. Ему попеременно прислуживали два камердинера и один из них, который должен был присутствовать утром при его вставании, не видел, как он накануне лег. Кобенцль, проснувшись на другое утро, позвонил; камердинер входит и, при виде этого ужасного лица, испуганно убегает и кричит во весь голос, что дьявол овладел кроватью Его Превосходительства. Весь дом в ужасе сбегается и можно себе представить гнев посла и разговоры, которые этот инцидент возбудил в Петербурге. Другой раз, из Вены прибыл важный курьер и Кобенцль приказал его впустить, забыв, что он в этот момент был занять репетицией роли, в костюме жида, с приставною бородою и пластырем на глазу. Курьер отступает на два шага и отказывается передать ему депеши. Хотя ему объясняют, в чем дело, но он упорствует и пришлось послать за Тосканским посланником, бароном Зедделером[232], который лично знал курьера, чтобы убедить его, что перед ним действительно находится посол Ее Императорского и Королевского Апостолического Величества.

Я уже некоторое время был назначен посланником в Неаполь, когда императрица, однажды, в Царском Селе обратилась ко мне за обедом со следующими словами, относившимися косвенно к приглашенному тоже Кобенцлю, которым она почему-то была недовольна: «Постарайтесь там понравиться и действуйте так, чтобы вам тоже там понравилось. Я ставлю в ваше распоряжение все средства и запрещаю вам только одну вещь — играть комедию. Тот, кому поручено быть моим представителем, должен отказаться разыгрывать других лиц». Удар был тяжел, но попал метко. Кобенцля тогда обвиняли, что он играл комедию, в то время, когда у него в кармане было известие о смерти Марии Антуанетты, но я этому никогда не верил. Он был готов унизиться, чтобы иметь успех, но не был способен на такую подлость. Г-жа Румбек, его сестра, которую не любили за ее праздные разговоры и за ее шутки и для которой главной задачей жизни было развлекать своего брата, могла бы много вредить ему, если бы его карьера не сложилась в виде бесповоротной судьбы. Во время его первого посольства в Петербурге ее, к большому огорчению брата, выслали из столицы. Когда он впоследствии был назначен послом в Париж, во время Консульства, он каждый вечер отправлялся к г-же Бонапарт, чтобы составить партию втроем. При этом его нередко заставляли ждать, а иногда отсылали обратно домой, но он в следующий раз возвращался, покорно перенося презрение, которое он вполне заслужил. Правда, что ему зато почти всегда удавались дела, но спрашивается, могут ли такие средства, если от них не зависит благо родины, даже в случае удачи, давать право на славу, и должен ли порядочный человек вообще приносить отечеству такие жертвы?

Кобенцль был расслаблен бессонными ночами и обильною пищею; ибо одна любовь, которую он старался проявить к женщинам, считавшимся в моде, не могла быть причиной его смерти в пятидесятилетний возраст. Его небольшое состояние, а также более значительные средства его брата Филиппа, вместе с их именем перешли к графу Коронини, дворянину из Штирии и Карниолии, как и сами Кобенцли. Память о родителе графа Людовика уважается бельгийцами, которыми он управлял во времена принца Карла Лотарингского, брата императора Франца.