ПЕРЕЕЗД В КИЕВ. ГРУЗИНСКАЯ КОЛОНИЯ. ПОДАРОК НЕСТОРА ГАМБАРАШВИЛИ

ПЕРЕЕЗД В КИЕВ. ГРУЗИНСКАЯ КОЛОНИЯ. ПОДАРОК НЕСТОРА ГАМБАРАШВИЛИ

В сентябре 1894 года Ольга Петровна переехала с детьми в Киев, где сняла дом на Назарьевской улице, вблизи Ботанического сада. В Колодяжном остался Петр Антонович с шестилетней Дорой. Это было сделано в интересах детей, чтобы они могли получить образование в учебных заведениях.

Отныне Леся имела постоянное пристанище в Киеве. Откровенно говоря, это надо понимать условно, так как лето она проводила в Колодяжном или Гадяче, а зиму чаще всего в Крыму. Однако две зимы кряду (1895/96 и 1896/97) находилась дома и вообще за эти два года не выезжала за пределы Украины.

Первая зима после возвращения из Болгарии ничем не примечательна. Хлопоты по хозяйству почти целиком легли на Лесю, поскольку мать постоянно находилась в разъездах. Лесе приходилось помогать младшим в учебе, а кроме того, давать уроки французского и английского языка, чтобы поправить финансовые дела. И еще одна забота: в доме появился квартирант, что позволяло как-то возместить расходы на оплату за аренду помещения.

«Время у меня теперь так разбросано, — писала она Л.М. Драгомановой в Софию, — что даже стоящего письма невозможно написать. Как только мама уехала, хлопот по хозяйству прибавилось. Теперь у нас еще квартирант живет — надо на кухню ходить, поторапливать и помогать кое-что кухарке, так что до полудня работа идет урывками. К тому же у меня утром урок, а после обеда свой учить надо, да и кое-что написать, прочитать… Жизнь идет как-то неровно, то тихо, то стремительно. Скажу Вам, если бы я руководствовалась одним лишь узким эгоизмом, то должна была бы остаться у Вас и закрыть глаза на все остальное, но для этого надо жить под девизом: oure non le delug…».[32]

Тем не менее никакие повседневные заботы не могли придушить неистощимый интерес Леси к окружающему миру, к людям, с которыми она сталкивается в жизни. В этот раз она познакомилась с народом и его страной, которая в будущем приютит ее. Произошло это не на Кавказе, а дома, в Киеве, на Назарьевской улице. Грузия предстала перед нею в лице Нестора Гамбарашвили.

Младшая сестра — Исидора Косач (по мужу — Борисова) рассказывала, что молодой грузин снял у Косачей комнату после того, как поступил в Киевский университет (из Московского он был исключен за участие в запрещенном собрании студентов, оппозиционно настроенных по отношению к царскому правительству). Нестор Гамбарашвили сразу же завоевал симпатии всего семейства. С Лесей и Лилей быстро подружился, а к меньшим был неизменно внимателен и добр. «О веселом нраве Нестора, — продолжала Исидора Петровна, — и говорить не приходится: остроумный, ласковый и к тому же рыцарского поведения, воспитанный на лучших национальных традициях. Мы, дети, очень полюбили его. Заочно познакомил он меня со своей маленькой племянницей, моей ровесницей. Привез ее фотографию — в национальной грузинской одежде, и я, в свою очередь, выслала ей свою — в украинской одежде. Так состоялось наше знакомство и завязалась переписка…

В том же году, когда он жил у нас, вышла замуж Людмила Старицкая. Я, хоть и маленькая была, хорошо помню ее свадьбу, на которую был приглашен и Гамбарашвили. Он много плясал, конечно, со взрослыми девушками, но при этом не забыл и своих маленьких приятельниц — меня и младшую дочь Миколы Лысенко — Марьянку… Нас это очень радовало…»

В семье Косачей Гамбарашвили чувствовал себя уютно и свободно. Дети настолько привыкли к нему, что частенько увлекали его своими играми, заходили в его комнату, иной раз устраивая там «художественный беспорядок». Однажды, возвратись из университета, Гамбарашвили обнаружил, что все вещи, книги, листы с записями совершили путешествие по комнате, а на столике лежит записка: «Когда кота нет дома — мыши танцуют» (написано было по-французски, это сделала Леся, так как знала, что Нестор изучает французский).

Гамбарашвили в своих воспоминаниях рассказывает, что поэтесса нередко беседовала с ним на самые различные темы, но чаще всего — на общественные. Она быстро воспламенялась, когда речь шла о притеснениях трудового народа как на Украине, так и в России, в других районах империи. В такие минуты она не могла быть спокойной и, как обычно, сдержанной. Голубые глаза сверкали огнем ненависти, лицо становилось совсем бледным, а голос звенел металлом — не жалобы и сетования слышались в нем, а гнев и угрозы.

Как-то, увидев на столе у Гамбарашвили книгу Шота Руставели «Витязь в тигровой шкуре» на русском языке и прочитав ее, Леся была изумлена этим шедевром грузинской литературы XII века. Она подолгу расспрашивала о природе и древней культуре Грузии, о писателях, художниках, театрах и т. п. Поразила ее и героическая упорная борьба грузинского народа за свою независимость. Внимательно слушала она Гамбарашвили, а затем сказала:

— Какой интересный, дивный уголок — Грузия! Сколько мужества и доблести должен иметь народ, чтобы уцелеть и сохранить себя от всех напастей и невзгод, которые выпали на его долю! Если б я не была украинкой, я хотела бы быть грузинкой…

— Ваши слова, Лариса, — откликнулся Гамбарашвили, — напомнили мне другого украинского поэта, большого сердца и любви которого хватило и для моего угнетенного народа:

Слава синим горным кручам,

Подо льдами скрытым!

Слава витязям великим,

Богом не забытым!

Вы боритесь — поборете!

Бог вам помогает,

С вами правда, с вами слава

И воля святая!

Эти разговоры разительно схожи с беседами Акакия Церетели и Тараса Шевченко, которые велись около четырех десятилетий назад. Тогда, в Петербурге, поэт узнавал о народе и культуре Грузии также из уст студента — будущего выдающегося писателя. Ни Лесе, ни Гамбарашвили, конечно же, об этом не было известно, так как Церетели написал свои воспоминания гораздо позже. Примечательно, что и Шевченко, слушая Церетели, выразил подобную мысль другими словами:

— Как много общего у наших народов!

Впоследствии Леся жила на Кавказе, разглядела грузинский народ вблизи и еще больше полюбила его.

В другой раз у Гамбарашвили собралось грузинское землячество, главным образом студенты — Васо Церетели, Миха Чхенкели, Шио Читадзе и другие. Зашла к ним и Леся. Она охотно слушала хоровое пение, ей очень нравились грузинские мелодии. Вот только слова… И назавтра Леся предложила Нестору помощь в обучении французскому языку, с тем чтобы он, в свою очередь, познакомил ее с грузинским. Гамбарашвили вспоминает, что грузинские слова Леся запоминала быстро, но произношение некоторых букв и звуков давалось ей с трудом.

Леся предлагала Н. Гамбарашвили для чтения произведения русской революционной мысли, запрещенные книги Герцена, Чернышевского, Добролюбова, Степняка-Кравчинского и других. Как-то она подарила Нестору томик стихов французского поэта Альфреда де Мюссе, сказав при этом: «Это вам на память о нашей лингвистической «академии»… На книге рукой Леси сделана по-французски надпись: «Учителю, ученику и товарищу на память о нашем товариществе взаимной помощи — от Ларисы Косач».

Леся дала ему свою фотографию. Он взял, прочел на обороте: «Желаю Вам, господин Нестор, послужить преданно и беззаветно Вашей прекрасной родной стране. Когда будете нуждаться в товарищеской помощи и совете, — вспомните, что есть на свете Лариса Косач. Киев, 6. V, 1896 г.».

Поблагодарив за фотографию, Гамбарашвили спросил о том, что мог бы он привезти Лесе из Грузии. Последовал ответ:

— Острый кинжал, как эмблему борьбы с ненавистным врагом.

На первые заработанные уроками деньги Нестор Гамбарашвили заказал лучшим дагестанским мастерам небольшой кинжал из отличной стали, рукоять и ножны которого были отделаны серебром и гравировкой. Вручил свой подарок со словами:

— Будьте крепки в вашей благородной работе, как сталь этого кинжала. Пусть ваше слово будет острым, как этот клинок.

Через некоторое время Гамбарашвили съехал с квартиры Косачей. А Леся надолго отправилась в Крым. Потом и переписка прекратилась. Но до самой кончины поэтесса бережно хранила дорогой подарок.