14 У себя дома
14
У себя дома
В 1957 году Грейс и Ренье наняли молодую англичанку по имени Морин Кинг, которая стала няней Каролины. Когда родился Альбер, она взяла на себя заботы и о нем.
Примерно в это же время Грейс наняла в качестве личного секретаря молодую американку Филлис Блюм.
Эти две женщины оказались родственными душами.
Из поездки в Соединенные Штаты Ренье привез несколько дорогих белых рубашек к вечернему костюму, которыми очень гордился. Морин порой даже чаще положенного утюжила их в маленькой комнатке рядом с кабинетом Филлис.
Ренье обожал эти рубашки и постоянно напоминал Морин о том, что они требуют чрезвычайно бережного обращения. Как-то раз Морин и Филлис решили разыграть князя: нашли старую простыню, прожгли в ней дырки утюгом и стали ждать возле гладильной доски, когда Ренье придет проверить работу Морин.
Когда князь в очередной раз просунул голову в дверь, Морин якобы гладила прожженные остатки его рубашки. Женщинам это показалось очень смешным.
Но как только Ренье убедился, что прожжена простыня, а не его рубашка, то посмеялся вместе с ними.
В 1964 году умер отец Ренье. Через полгода ушел из жизни отец Грейс.
В июле 1967 года во время посещения выставки Expo-67 в Монреале у Грейс случился третий выкидыш. Они с Ренье хотели еще одного ребенка, но этому не суждено было случиться.
На смену 60-м годам пришли 70-е. Началось десятилетие, которое войдет в новейшую историю как период расцвета княжества.
У Грейс и Ренье были прекрасные отношения: это проявлялось даже в том, как непринужденно они держались на публике. Достаточно взглянуть на их фотографии. Вот они в винтажном автомобиле участвуют в ралли Лондон — Брайтон. Поскольку Грейс все время мерзла, она немного схитрила. Проехав бо?льшую часть пути в современном автомобиле, она пересела в машину мужа «дион-бутон» 1903 года выпуска у финишной черты. На другом фото супруги одеты в маскарадные костюмы: Ренье с накладной лысиной и огромными черными усами, Грейс в толстощекой резиновой маске, волосы уложены в косы под соломенной шляпкой.
Они воспитывали детей так, чтобы те чувствовали себя одинаково комфортно и на официальных церемониях в Монако, и играя в футбол в летнем лагере в Пенсильвании.
— Вряд ли существует универсальная система воспитания детей, — сказала Грейс в интервью женскому журналу, когда ее попросили дать совет на все случаи жизни. — Самое большее, что вы можете сделать, — прислушиваться к детям и надеяться на лучшее. Не помешает чувство юмора, ну и, конечно, побольше любви.
Ни один человек, видевший их вместе, не усомнился бы в ее искренности.
Несмотря на опыт общения с прессой (у Грейс в Голливуде, у Ренье — когда он считался самым завидным женихом в Европе), лишь после того, как они объявили о помолвке, состоялось их боевое крещение.
Они не были готовы к обрушившемуся на них вниманию. Во время бесконечных пресс-конференций им приходилось отвечать на одни и те же вопросы.
В самом начале, давая первые интервью о предстоящей женитьбе, Ренье держался бодро, однако терпение его быстро иссякло. Вскоре он просто не знал, куда ему деться от репортеров. Это хорошо заметно в сохранившихся кадрах кинохроники, сделанных накануне свадьбы. Создается впечатление, что он хочет стать невидимкой.
Грейс, похоже, это понимала и старалась его оградить от всего.
На одной пресс-конференции, когда Ренье был совершенно измотан, какой-то фотограф уговорил их сделать несколько снимков. Когда Грейс согласилась, фоторепортер услышал, как Ренье пробормотал себе под нос: «Но я же не заключал контракта с MGM».
Затем последовал медийный кошмар — свадьба.
Княжество буквально трещало по швам от наплыва журналистов и фотографов. Бар в H?tel de Paris превратился в неофициальный пресс-центр. Администрация отеля вынуждена была поставить столы и стулья прямо в фойе, загородив вход.
Кругом царил хаос.
Частично проблема заключалась в том, что все свадьбы похожи. Есть жених, есть невеста, есть гости, которые плачут от счастья. Потом начинается застолье с выпивкой и угощением, где встречаются друзья и знакомые. Они поздравляют новобрачных, желают им счастья и приятного медового месяца.
Обычно этим дело и ограничивается.
Возможно, если бы Ренье нанял толкового пресс-атташе, хватило бы нескольких пресс-релизов, чтобы репортеры получили нужные им сведения о том, кто присутствовал на свадебных торжествах и как они были одеты, сколько яиц пошло на выпечку свадебного торта и как счастливые молодожены танцевали до утра.
Когда один фотограф попытался сфотографировать на ступеньках H?tel de Paris Рэндольфа Черчилля, тот пустил в ход кулаки. Об этом раструбили газеты, забыв упомянуть о том, что царившая в отеле неразбериха довела приезжих до нервного срыва.
Газеты также написали о том, что мать Ренье княгиню Шарлотту в Монако привез французский шофер с криминальным прошлым. По ее словам, она лишь пыталась наставить его на путь истинный и вернуть к нормальной жизни. Все бы хорошо, но появление в Монако этого водителя странным образом совпало с двумя кражами в H?tel de Paris.
Кроме этого случая, писать, в сущности, было не о чем.
К тому времени, когда молодожены вернулись из свадебного путешествия, они сошлись в том, что нужно унять прессу.
Грейс попросила Руперта Аллана порекомендовать ей кого-нибудь, кто помог бы это сделать. Аллан рассказал ей, что знает в Париже одну молодую американку по имени Надя Лакост, занимавшуюся пиаром в киноиндустрии и шоу-бизнесе. Лакост пригласили приехать для разговора с Ренье.
— Я встретилась с ним в Париже в июле, — вспоминала Лакост. — Мы проговорили примерно час. Затем он сказал, что хотел бы обсудить все с княгиней, и попросил меня прийти к ним на следующий день. Мы устно договорились о работе в течение трех месяцев; это срок мог быть продлен по их желанию. Я согласилась и сразу же приступила к работе. Дело в том, что в сентябре они уезжали в Штаты, и мы понимали, что американская пресса проявит к ним огромный интерес, ведь это была их первая после свадьбы поездка в Америку.
Надя Лакост познакомилась с Ренье и Грейс в то время, когда они еще только узнавали друг друга.
— Грейс была доброй и приятной в общении. Но когда мы были вдвоем или когда с нами был князь, она вела себя совсем иначе, чем когда ей приходилось общаться с прессой. Что было довольно странно, учитывая ее опыт общения с репортерами. Я ожидала, что Грейс будет держаться спокойно, но ошиблась. С другой стороны, я представляла князя застенчивым человеком и оказалась права. Вскоре выяснилось, что у него прекрасное чувство юмора. Помню, как мы ходили на показы мод. Княгиня сидела справа от него, я — слева. Спустя какое-то время ему это жутко наскучило, и, сидя с каменным лицом, он принялся вполголоса отпускать замечания. Он комментировал всех и все. Платья, шляпки, зрителей. Он так потешал нас, что я смеялась до слез.
Первая профессионально подготовленная пресс-конференция Грейс и Ренье состоялась в сентябре 1956 года перед отплытием в Нью-Йорк на корабле United States.
Проходила она в представительстве Монако в Париже. Лакост собрала в одной комнате журналистов, в другой — фотографов, чтобы они не мешали друг другу. Очевидно, этот старый трюк сработал: Ренье и Грейс чувствовали себя легко и уверенно. После пресс-конференции Лакост с избранной группой сотрудников и несколькими фотографами вместе с венценосной четой отправились на поезде в Гавр.
Поскольку оба держались спокойно, опубликованный фоторепортаж получился хорошим. Перед отплытием все собрались в княжеской каюте, чтобы выпить шампанского с икрой. Правда, к икре Грейс не притронулась.
— Кто-то ей сказал, что беременным женщинам нельзя есть морепродукты, — рассказывала Лакост. — Типичный для тех лет предрассудок.
Как только супруги прибыли в Америку, их стал опекать Руперт Аллан. Он зорко следил за тем, как проходят их встречи с прессой.
— Грейс неплохо держалась перед журналистами, — вспоминал он. — А вот Ренье явно был не в своей тарелке. Я устроил для них несколько интервью и постарался сделать эту «пытку» как можно менее мучительной, особенно для Ренье. Когда ему становилось неуютно, он начинал хмуриться. Когда же на следующий день он видел фото, где у него был мрачный вид, у него еще больше портилось настроение, особенно если ему вновь предстояло предстать перед фотообъективами. Наконец я не выдержал и сказал ему: «Послушайте, каждый раз, когда вы встречаетесь с прессой, постарайтесь представить себе, что все эти люди стоят перед вами в одних трусах. Ведите себя так, будто вы их видите без брюк, в одном исподнем».
Нехитрый фокус сработал. В следующий раз, когда Ренье и Грейс пришли на новую фотосессию, Ренье от души улыбался.
Во время их пребывания в Штатах самой популярной темой у журналистов была новая жизнь Грейс.
— Дело было даже не в титуле, — говорила она, — а в том, что актриса стала женой.
Все наперебой расспрашивали ее о беременности.
— Я уже набрала 12 килограммов. Когда я забеременела, первые три месяца меня сильно тошнило. Мне говорили, что тошнота по утрам — обычное дело, но забыли сказать, что тошнить может постоянно, с утра до вечера. Когда я это преодолела, во мне проснулся голод. Доктор говорит, что мне нельзя много есть, но я стала ужасно прожорливой. Летом я пристрастилась к лапше и спагетти. По ночам просыпаюсь от голода. Князь превосходно жарит яичницу, а мне пришлось научить его делать сэндвичи. Теперь он придумывает для меня новые их виды.
Ренье добавил следующее:
— Я, как жандарм, контролирую ее режим питания. Я постоянно напоминаю ей, что нельзя переедать, но это не всегда удается. Вообще-то я не сильно возражаю, потому что, когда мы поженились, она была такая худенькая.
Грейс редко говорила о том, что хочет мальчика. По ее словам, «куда важнее, чтобы ребенок был здоров, а его пол не так важен». Но иногда признавалась: «Ренье очень хотелось бы, чтобы у нас родился сын».
По словам Грейс, хотя муж помогал ей выбрать приданое для будущего младенца, его не обучали тому, как обращаться с новорожденными.
У Ренье по этому поводу было свое мнение.
— Когда я покажу малыша народу, обещаю, что не уроню его. Хотя сам могу упасть.
Такое дружеское подтрунивание помогало супругам обзаводиться друзьями, как личными, так и в интересах княжества. Отлично это понимая, Руперт Аллан искусно манипулировал встречами с прессой, внушая публике, что Ренье и Грейс обычные люди с обычными человеческими заботами и, что очень важно, с хорошим чувством юмора.
По его подсказке Грейс говорила так:
— Наверное, младенцы голубых кровей должны появляться на свет во дворце, но мне будет спокойнее, если мой ребенок родится в больнице.
Или:
— Не важно, где родится ребенок, моего мужа ко мне все равно не пустят, потому что в родильной палате мужьям не место.
По ее словам, ей нравилось имя Генри, но Ренье его не одобрял.
— Значит, мы не станем называть его Генри.
И еще, по ее словам, детям никогда не повредит хороший шлепок.
— А княжеским отпрыскам тем более.
Кроме того, ей всегда хотелось иметь троих детей.
— Но не больше.
Следующий вопрос она упредила добровольным признанием:
— Хочу ли я продолжить кинокарьеру? Я буду слишком занята семьей и воспитанием детей.
Когда необычная пара вернулась в Монако, Надя Лакост поняла: публике нравится редкое сочетание их природного обаяния и сказки о «красавце-принце, женившемся на красивой актрисе».
Трехмесячный испытательный срок Лакост в качестве пресс-атташе превратился в дело всей ее жизни.
— Разница между ним и ею, — поясняла она, — по крайней мере вначале, состояла в том, что ему ничего не нужно было доказывать. Он родился князем. Ренье знал, кто он такой. А вот Грейс считала, что еще должна доказать, что та, у кого берут интервью, не актриса Грейс Келли, а княгиня Грейс.
По словам Нади Лакост, Грейс отдавала себе отчет в том, что за ней следит зоркое око газетчиков, и все время боялась оступиться.
— Она переживала, что может совершить какую-нибудь оплошность. Ей не хотелось ставить в неловкое положение мужа или каким-то образом бросить тень на Монако. Для нее как для бывшей актрисы роль княгини все еще была внове. Будь все легко и просто, думаю, она бы с блеском сыграла эту роль в кино. Трудность заключалась в том, что теперь нужно было играть не в кино, а в жизни. Она была княгиней Монако, и сразу найти свой стиль было не так-то просто.
По словам Лакост, узнав князя достаточно хорошо, она стала тщательно фильтровать журналистов и не допускала к нему тех, с кем, по ее мнению, Ренье чувствовал бы себя неловко. Вскоре оказалось, что, испытывая неподдельный интерес ко всему, происходящему в мире, князь сам начал задавать вопросы репортерам. Журналисты после интервью сообщали Лакост:
— Я рассказал ему больше, чем он мне.
Что касается Грейс, то она даже с помощью Нади Лакост не сразу научилась находить общий язык с прессой.
— Я до сих пор помню ее первое большое интервью с одним французским журналистом в Монако. Она в буквальном смысле слова сидела на краешке стула, сжав пальцы, с комком в горле. Она напряженно улыбалась, а ее ответы были совершенно неестественными, почти отрепетированными. Это интервью стало для нее пыткой. Тогда я решила: больше никаких интервью, никаких встреч с журналистами, по крайней мере, в ближайшие полгода, пока она не освоится во дворце и не почувствует себя более уверенно.
Даже годы спустя, когда Грейс уже хорошо говорила по-французски, она все еще вела себя скованно во время радио— или телевизионных интервью.
Лакост вспоминала:
— Однажды, лет через пятнадцать, я пыталась объяснить ей, что лучше всего, если она сама расскажет о том, чем она занимается в Монако, вроде участия в Выставке цветов или работы в Фонде княгини Грейс. Я уверяла ее, что людям будет просто неинтересно, если об этом стану говорить я. В конце концов она согласилась рассказать о балетном фестивале.
Лакост осторожно уговорила Грейс дать интервью одному симпатичному радиожурналисту, который разбирался в вопросах искусства. Но не прошло и пятнадцати минут, как Грейс так разволновалась, что Надя Лакост была вынуждена остановить интервью и попросила журналиста на время оставить их наедине и подождать за дверью.
— Как только он вышел, Грейс разрыдалась. Слезы текли по ее щекам. Она призналась, что ей тяжело вести разговор на французском языке. Раньше она выступала на радио с небольшими комментариями по-французски. Но когда ей пришлось участвовать в серьезной, продолжительной беседе, Грейс почувствовала, что ее французского не хватает: все-таки это не ее родной язык. Она постоянно повторяла, обращаясь ко мне: «Это ужасно». Я пообещала ей: «Хорошо, больше никаких интервью на французском». Я сдержала свое обещание. Это было ее первое, и последнее, большое радиоинтервью на французском языке.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.