«ДИНАМО»

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

«ДИНАМО»

Михаил Якушин в игре был (с кем из футболистов более поздних времен сравнить его по стилю и тактической манере?), пожалуй, как бразилец Сократес. А из наших — как Юрий Гаврилов в самом расцвете своих сил и мастерства (хотя, если разбираться, Якушин играл получше Гаврилова). Тончайший тактик, организатор атакующих действий, для соперников — коварнейший; недаром прозвище его — хитроумный Михей. Академик футбола! Партнеры знали: Михей даст пас именно туда, откуда удобнее всего забить гол. И сам Якушин мог «раскрутить» двух-трех защитников и забить.

Ни как капитан, ни как впоследствии тренер он не распекал никого из своих партнеров и питомцев, никому не устраивал разносов. Высказывался как будто шутя, но так язвительно, что это действовало сильнее разноса.

Например, Якушин делает пас левому инсайду Александру Назарову, сам выходит на свободное место и ждет ответной передачи, а Назаров допускает ошибку и отдает мяч соперникам. Так раз, другой. Потеряв терпение, Якушин замечает: «Саш, ты пригляделся бы. Я — в белой футболке, они — в красных. Может, хотя бы через раз будешь давать мяч тем, кто в белом?» Или: «Саш, ты побегал бы чуток. Товарищи твои бегают. Видишь, и я бегаю. — И он совершает демонстративную пробежку по периметру центрального круга. — Может, и ты немного подвигаешься?»

Я смотрел на своих старших товарищей по команде с тем же почтением, что и на корифеев МХАТа и Малого театра. Они и держались солидно, как подобает большим мастерам. На том давнем сборе весной 1941 года ведущие динамовские игроки относились ко мне дружески покровительственно, исподволь по-отечески воспитывали, ни в коем случае не ставя барьера между собой и мной. К примеру, Сергей Сергеевич Ильин и Аркадий Иванович Чернышев на досуге садятся поиграть в преферанс. «Костя, умеешь? Нет? Садись к нам, научим. Умственная игра, развивает предприимчивость. Станешь когда-нибудь тренером — вспомнишь нас и спасибо скажешь, что преферансу обучили».

И конечно, был в «Динамо» парень с характером Василия Тёркина. Такой балагур необходим, пожалуй, в каждой команде. О шутках и розыгрышах Николая Дементьева футболисты передают истории из поколения в поколение. Все динамовцы того периода помнят, что в какой-то момент на сборе в Гагре заметно ухудшилось питание, что-то мудрила наша кухня. Николай Дементьев организовал процессию «похороны игрока, погибшего от истощения». Самого его несли на импровизированных носилках; спереди и сзади шагали партнеры, мыча похоронный марш и неся вместо иконы шахматную доску. «Покойник» периодически пытался подняться, выкрикивал нечто вроде «Ой, есть хочется!» или «С таких харчей гол не забьешь!» Эту процессию прекратил начальник команды Иван Иванович Хайдин, упрекнул участников в легкомыслии, но и кухне было сделано замечание.

И другие шутки Дементьева были мрачноваты, зато неповторимы. В 1948 году мы с ним, как и некоторые другие опытные футболисты, начали учиться в Высшей школе тренеров.

В расписании занятий была лекция в анатомическом кабинете. Николай пришел туда раньше всех, забрался под простыню и лег рядом с телом, ноги которого предстояло изучать будущим тренерам. Когда остальные слушатели ВШТ во главе с преподавателем анатомии вошли в кабинет и окружили стол, простыня вдруг зашевелилась, «некто» под нею стал подниматься во весь рост… Будущие тренеры остолбенели. Преподаватель дождался, пока из-под простыни появилось озорное лицо Дементьева; эту выходку ему простили только за его высокое мастерство: как-никак заслуженный мастер спорта, авторитет.

Начался сезон 1941 года, и в матче против ЦДКА Борис Андреевич вместо заболевшего Сергея Ильина поставил на левый край нападения меня. Играть пришлось против правого защитника армейцев Григория Пинаичева, будущего старшего тренера ЦДКА. Я забил два гола, еще один был забит с моей подачи, а общий счет этой встречи — 5:2 в нашу пользу. К этому моменту удар у меня был поставленный, сильный и довольно точный: очень редко мяч пролетал выше ворот. Он мог просвистеть рядом с боковой стойкой, но не над перекладиной. В моем игровом активе были и скорость с дриблингом, и умение выбрать голевую позицию. Забивал я по-всякому: издалека, с близкого расстояния (поймав вратаря на противоходе, мягко и точно, с обманом), по центру, с фланга (подрезав мяч, послав его внешней стороной стопы). Быстро устанавливалось взаимопонимание с партнерами. Я видел — партнер перемещается, значит, его опекун станет его преследовать, освобождается пространство, в которое можно устремиться, и партнеру оставалось лишь сообразить, как умнее распорядиться мячом, — послать его на свободное место под удар…

Мы, московские динамовцы, лидировали в сезоне 1941 года, но… началась война.

Те, кто служил в воинских частях, были немедленно откомандированы на места службы. Часть, в которой проходил службу я, базировалась в Москве, в Лефортове. С первых дней войны мы несли патрульную службу в городе, на глазах обретавшем совсем иной облик. Начались воздушные налеты гитлеровских бомбардировщиков, москвичи заклеивали окна бумажными полосами крест-накрест, витрины магазинов закладывались мешками с песком, на улицах появлялись противотанковые надолбы, в небе повисли серые колбасы аэростатов. Часто взвывала сирена, из репродукторов раздавалось: «Граждане, воздушная тревога!» В ночном небе перекрещивались лучи прожекторов воздушной обороны, разноцветные пунктиры трассирующих очередей зенитных пулеметов, возникали облачка от разрывов зенитных снарядов, и в фокусе прожекторных огней время от времени оказывался вражеский бомбардировщик, казавшийся с земли игрушечным серебристым самолетиком. Но он нес смерть. Горели дома, на которые падали фашистские «зажигалки» (алюминиевые бомбочки с горючей химической начинкой), разваливались целые кварталы под ударами тяжелых фугасных бомб.

В день первого воздушного налета на Москву погиб мой товарищ по команде московского «Динамо», искусный молодой футболист и хоккеист Сережа Черников. Он выбрался на крышу своего дома вместе с другими парнями, а вражеский самолет полоснул из пулемета, и пуля попала Сергею прямо в сердце. Он был чуть моложе меня. Мне тогда было двадцать.

Наша войсковая часть вошла в состав 2-й дивизии НКВД. Затем влилась в ОМСБОН — Отдельную мотострелковую бригаду особого назначения.

Очень быстро наступали оккупанты, Москва вскоре превратилась в осажденный город, который жил на скудном пищевом пайке, подчас без отопления, нередко без электрического освещения — то один район, то другой. 15-16 октября 1941-го тысячи жителей стали покидать Москву: в городе началась паника. Нашу часть, уже прибывшую к Рижскому вокзалу для отправки на передовую позицию, из-за этого срочно вернули и оставили до особого распоряжения нести патрульную службу в городе.

О делах нашей бригады ОМСБОН, о подвигах ее командиров и бойцов были впоследствии написаны книги и поставлены фильмы. Многим из ОМСБОНа было присвоено звание Героя Советского Союза. В этой легендарной бригаде образовалась целая часть, в которой воевали мастера и заслуженные мастера спорта. Не раз пересекали они линию фронта, ведя партизанскую войну против оккупантов, совершая дерзкие рейды в тыл фашистам.

Мне доводилось участвовать в разведке, которую наше командование высылало навстречу наступавшим гитлеровцам, чтобы уточнить их дислокацию, численность прорывавшихся к Москве мотоциклетных и танковых десантов. Запомнился первый наш выезд под командованием лейтенанта Рябоконя: на грузовике-полуторке мы, человек десять с винтовками и гранатами, выехали в район Химок, а затем продолжили движение к западу от этого поселка. Поездили-поездили, не встретили никого и благополучно вернулись. Я тогда подумал: хороша разведка — в кузове грузового автомобиля на шоссе, открытом для обзора со всех сторон… В следующие разведывательные выезды мы вели себя осмотрительнее, набираясь опыта.

Очень тяжелым стал для Москвы 1942 год. Хотя в битве под Москвой гитлеровские армии были частично разгромлены, частично отброшены к западу, столица переживала неимоверно трудные месяцы. Продолжались ежедневные воздушные налеты. Даже по рабочим карточкам выдавали предельный минимум продовольствия, а ведь были иждивенческие и детские карточки с еще более урезанными пайками.

Служба наша в городе, конечно, не шла ни в какое сравнение с боевой жизнью фронтовиков. Но приказ есть приказ, патрульные походы по находившейся на осадном положении Москве тоже были необходимы, и кто-то должен был их совершать.

В конце лета 1943 года Борис Андреевич Аркадьев стал собирать динамовцев для участия в первенстве Москвы, которое решено было возобновить. В разных частях служили Василий Карцев, Всеволод Блинков, Алексей Хомич. В штабе партизан Белоруссии, у Пантелеймона Кондратьевича Пономаренко, служили минские динамовцы Леонид Соловьев и Александр Малявкин, которые несколько позже перешли в московскую команду одноклубников. В городе Молотове (ныне Пермь) жили с первых месяцев войны эвакуированные Михаил Якушин, Алексей Лапшин, Евгений Елисеев, Сергей Ильин… Еще шли жестокие бои на фронтах от Баренцева до Черного моря, но люди истосковались по нормальным проявлениям жизни; радовались нехитрым, но таким веселым и нужным киносборникам, высмеивавшим гитлеровцев; радовались любой оптимистичной песне, любому спектаклю оживавших московских театров. Людям мог придать силы и футбол, владевший перед войной столькими сердцами. И нас стали отпускать из войсковых частей на тренировки — на три-четыре часа.

Конечно, каждый из нас в немалой степени утратил чувство мяча, да и физические кондиции были снижены. Но все мы быстро восстанавливались, а тренировались жадно, словно стараясь надышаться. В нашем распоряжении было футбольное поле водного стадиона в Химках, а также поле на малом стадионе «Динамо» (главная арена Центрального стадиона «Динамо» в те дни была замаскирована от вражеских самолетов: на поле ставили декорацию, имитировавшую лес, трибуны накрывали маскировочными сетками).

В сущности, лишь в 1944 году собрался тот динамовский боевой состав, который сумел выиграть чемпионат СССР в год Победы. А в чемпионатах Москвы у нас особых достижений не получилось. В 1943 и 1944 годах нас обгоняли «Спартак», «Торпедо» и другие клубы.

Перешел в ЦДКА Б. А. Аркадьев, прекратили выступления А. Лапшин, М. Якушин, Е. Фокин, А. Чернышев. Осенью 1944 года старшим тренером московского «Динамо» стал М. И. Якушин.

В сезоне 1945 года в «Динамо» стихийно возникла и была творчески осмыслена и закреплена Якушиным схема расстановки игроков, которая фактически опередила бразильскую систему 1958 года на целых тринадцать лет! Это была система 4+ 2+ 4. Если судить по программкам матчей, состав наш по-прежнему строился по системе «дубль-ве». В воротах — Алексей Хомич, в обороне — Всеволод Радикорский, Михаил Семичастный и Иван Станкевич, в полузащите — Всеволод Блинков и Леонид Соловьев, в нападении — Василий Трофимов, Василий Карцев, Константин Бесков, Александр Малявкин (или Николай Дементьев) и Сергей Соловьев. Но Леонид Соловьев, специализировавшийся как центральный защитник в минском «Динамо», часто и у нас отходил ближе к своим воротам, фактически становясь вторым центральным защитником. Между прочим, именно Леонид Соловьев с его оборонительным опытом умел нейтрализовать неудержимого армейца Всеволода Боброва. Он больше подходил для этого, чем Блинков, который при расстановке сил по системе «дубль-ве» должен был держать Боброва, но не имел таких навыков игры в защите, которыми располагал Леонид Соловьев. Мы с Карцевым еще до войны играли центральными нападающими: он — в «Локомотиве», я — в «Металлурге». Карцев невольно тяготел к центру атаки, мне приходилось из-за этого смещаться немного влево, и у нас сам собой складывался сдвоенный центр. А в полузащиту после срыва нашей атаки отходил Малявкин (или Дементьев).

И получалась система 4+2+4, прогрессивность которой по сравнению с «дубль-ве» подтверждалась нашим стремительным лидерством в чемпионате страны, обилием мячей в ворота соперников, прочной и надежной игрой в обороне.

По всем игровым параметрам мы в целом были равны с командой ЦДКА. Справедливости ради могу признать, что, например, в атлетизме армейцы нас даже превосходили. Зато в технике владения мячом, в исполнении приемов и ударов, в сыгранности мы армейским футболистам не уступали.

Сезон 1945 года — бурный, целеустремленный, счастливый! Первый год наступившего мира, год светлых надежд! На стадионе не бывало свободных мест… Сегодня, разглядывая фотографии далекого сорок пятого, я четко вижу отличие нынешних турниров от тех всесоюзных первенств и вовсе не могу с уверенностью сказать, будто те давнишние были хуже современных.

Подобно А. А. Игнатьеву, автору книги «Пятьдесят лет в строю», я мысленно делю пополам вертикальной чертой чистый лист бумаги и пишу вверху слева «За», справа — «Против».

Что занес бы я в графу «Против», то бишь в пользу современных чемпионатов? Возросшие скорости общих действий команд. Универсализм игроков. Гибкость и разнообразие тактических систем. Нивелирование владения техникой (хотя то, что умел, допустим, Григорий Федотов, сегодня способен выполнить даже не каждый игрок сборной СССР). Элегантная экипировка нынешних футболистов: все эти «Адидасы» и «Пумы» ни в какой мере не сравнить с длиннющими трусами, которые с сегодняшних позиций глядятся, как юбки, а на нас в сороковые годы были в порядке вещей.

Гонорары сейчас у футболистов куда весомее наших давних. Квартиры попросторнее, машина почти у каждого. Теперь футболист может на несколько лет уехать за рубеж — выступать за «Тулузу» или «Севилью», «Ювентус» или «Шальке-04», а мы в сороковые — пятидесятые годы о таком и не помышляли (хотя во время английского турне «Динамо» в 1945 году предложения делались ошеломительные — по части суммы прописью). Сейчас футболисты ездят всюду, от Австралии до Канады, от Сингапура до Буэнос-Айреса, а в довоенные и первые послевоенные годы «прорывы» некоторых клубов за рубеж считались экстраординарным событием.

Но в графе «За» — в пользу наших давних турниров — я прежде всего пишу: «Зрители». Переполненные трибуны! «Но упрямо едет прямо на «Динамо» вся Москва, позабыв о дожде…» «Нет ли лишнего билетика?» — сакраментальный вопрос, раздававшийся тысячекратно в былые времена под стенами стадионов Москвы, Ленинграда, Киева, Тбилиси, любого футбольного города страны. Право, для моего слуха нелепо звучит: «На матче сегодня присутствует 20 352 зрителя». Это на каком матче — московских спартаковцев и динамовцев? Невероятно! Подобное было бы невозможно в сороковые и пятидесятые годы. Если стадион вмещал, допустим, 56 тысяч зрителей, то на матче присутствовало обычно больше.

И еще немаловажное «За» — энтузиазм футболистов времен моей молодости. Профессиональное отношение к своему делу, преданность ему и своему клубу. Я видел всякое: и современного юношу, расслабленно шагающего по футбольному полю на тренировке, лениво отбрасывающего мяч партнеру, как бы отбывая трудовую повинность; или другого юношу, только что приглашенного в команду, право выступать за которую ему предлагается авансом, в расчете на будущий рост, но он уже рассчитывает на квартиру в центре столицы и на автомашину вне очереди… Когда я работал старшим (или главным) тренером, приходилось решать и жилищные, квартирные вопросы — но лишь в том случае, если футболист утверждал себя в основном составе. Исключения делались только тогда, когда всем становилось ясно, что данный игрок команде необходим. Ну а для нас (не сочтите нескромным), признанных «звезд» московского «Динамо» 1945 года, получить отдельную квартиру было делом отнюдь не легким.

Слыву тираном и диктатором, приверженцем авторитарных методов руководства, как пишут в прессе некоторые давно выступающие со статьями о футболе авторы. Но при этом вспоминаю Бориса Андреевича Аркадьева, взывавшего к совести и сознанию игрока: «Друг мой, поразмыслите! Вы выпиваете и от этого играете все хуже и хуже! Образно говоря, вы сидите на суку и сами его перепиливаете!» Помню, в очередной раз «сук обломился», выпивавшего футболиста отчислили из «Металлурга»; на прощание он пришел и сказал Аркадьеву; «Вы были правы, Борис Андреевич! Веточка, на которой я кувыркался с пилой в руках, сломалась ко всем чертям!..»

А я в конце восьмидесятых годов подхожу к начальнику команды, которую тренирую, к комиссару, так сказать, основному воспитателю нравственности, слывущему, в отличие от меня, душевным и всепонимающим педагогом, и говорю: «Обратите внимание, игрок Н. явился на тренировку, не просохнув со вчерашнего, как они сами изволят выражаться» (терпеть не могу жаргон, никогда не употребляю, но слышу, знаю и здесь поневоле воспроизвожу). Начальник команды, человек более чем многоопытный, не моргнув глазом отвечает мне: «Не может быть!» — и уходит в совсем противоположную сторону. Потому что прекрасно знает: если подойдет сейчас к названному игроку, вполне может стать очевидным, что тот не только «не просох со вчерашнего», но и «добавил» утром. А это — конфликт. Так удобно быть всеобщим адвокатом, покровителем и доброжелателем…

Но мне-то, старшему (или главному) тренеру, что в такой ситуации остается делать? Ведь игрок Н. уже давал честное слово на общем собрании команды: «Такое больше никогда не повторится!» Меня уже уговаривали хором его партнеры, его доброхоты… Невольно начинаю думать: «Кем же я его заменю, кто будет не хуже на этом месте?» Таким образом укрепляю свою обрисованную «осведомленными людьми», устоявшуюся репутацию тирана и деспота.

Не уставал объяснять ребятам, что за один матч в теплую погоду футболист, играя в полную силу, теряет три-четыре килограмма своего веса. За одну интенсивную тренировку в зной — до двух килограммов и больше. Тяжелая физическая работа — вот что такое футбол, тем более современный, в котором целый набор технических приемов нужно выполнять на скоростях. Добавим сюда и психологические нагрузки, предматчевое волнение, переживания после поражений. Коротка футбольная жизнь! А нарушитель спортивного режима еще и сам сокращает ее.

Из-за выпивок он играет все слабее — значит, страдает команда. Прежние заслуги пьющего футболиста не позволяют быстро и просто выдворить его из клуба. Пытаешься сохранить его для футбола, но он уже обрел печальное ускорение. От его выпивок страдает и семья. Сколько раз ко мне обращались жены или матери игроков, которые пили…

А если молодой человек (тридцать лет, тридцать два года — далеко не преклонный возраст), завершив выступления в календарных матчах большого футбола, утратив общее внимание, упоминания в прессе и по телевидению, не обладая тренерскими способностями и не овладев по-настоящему иной профессией, продолжает возлияния? Распадается семья, ситуация может еще больше усложниться, и тогда не исключена трагедия. Что скрывать, случались и самоубийства.

Это лишь одна сторона многоплановой проблемы, с которой сталкиваются и футболисты, и их наставники. Мы, тренеры, не видим своих воспитанников в их свободное время и, следовательно, не можем их постоянно контролировать и на них влиять. Вот вдруг и сообщают о самом надежном, которого я считал безупречным и примерным, его соседи по дому: каждый вечер допоздна шум, все новые гости, на пределе громкости музыка… Для тренера — сигнал тревоги. Футбольная команда (это с моей субъективной точки зрения, которая наверняка кому-то покажется старомодной) — молодежный коллектив. Коллектив не самодеятельный, а профессиональный, собирающий на свои выступления многие тысячи зрителей и выдающий продукцию неосязаемую, но очень конкретно ощущаемую, можно сказать, в масштабах своей страны. Должны же быть у каждого члена этого своеобразного производственного коллектива ответственность за свои действия и профессиональная готовность к работе?

Могу ли я забыть наши игры сороковых годов, когда после физического и психологического напряжения изможденные, словно выжатые, мы на следующий день приступали к восстановительным процедурам! Ходили в бани — в парилки, получали массаж. Тогда не было каких-то особых условий. Это теперь на базе футбольной команды даже не высшей лиги — своя баня с сауной, свои массажисты, различные приспособления для быстрого восстановления, комфорт… Но смею утверждать: мы больше любили футбол. Футбол, а не себя в нем!

Не хочу принимать позу брюзги: «Вот в наше время…» Но вижу, что меркантилизм, проникший в различные сферы спорта, как будто увеличивает заинтересованность в успехе и обеспеченность футболистов, а фактически лишает их рыцарского благородства, энтузиазма, на чем основано овладение высшим мастерством и подлинное служение футболу.

23 июля 1945 года динамовцы и армейцы Москвы, шедшие в чемпионате СССР вровень (у тех и других по 18 очков, у нас соотношение мячей 37:8, у них — 38:8), сошлись в личной встрече. Сергей Соловьев забивает три гола подряд! Владимир Демин (помните, я называл его среди юных футболистов Краснопресненского детского парка в 1936 году) с одиннадцатиметрового отыгрывает один мяч, но вскоре я забиваю четвертый, лишая главных соперников последней, шаткой надежды отыграться… После этой победы нас уже было не остановить. А у московских «Крылышек» мы выиграли просто с разгромным счетом — 10:0. Тут сказалась явная разница в классе. На вторую встречу с командой ЦДКА, ничего не решавшую, мы вышли уже чемпионами СССР. Вот как помогла хорошо укомплектованному динамовскому составу опередившая свое время система 4+2+4.

В октябре нас ошеломила и обрадовала весть о том, что команде предстоит поездка в Англию. Я издавна испытывал уважение к стране, где родился и официально оформился футбол. Мне всегда нравились английские писатели — Диккенс, Вальтер Скотт, Стивенсон, Шекспир, Оскар Уайльд, Конан Дойл, Голсуорси… В военной Москве выходила газета «Британский союзник», из которой становились известны подробности героических походов, совершавшихся английскими морскими караванами в Мурманск и Архангельск. Нас, советских, в ту пору многое связывало с англичанами, мы вместе боролись против гитлеровских милитаристов. А для мастеров футбола поездка в страну, игроки которой к тому времени ни разу не проигрывали на своем поле, была причиной необычайного душевного подъема. Нам сообщили и дату первого матча с командой «Челси» в Лондоне: 13 ноября.

Вся наша английская эпопея подробно описана в сборнике «19:9», выпущенном в 1946 году издательством «Молодая гвардия», а также во многих статьях, интервью, мемуарных корреспонденциях, в книгах по истории отечественного футбола. Постараюсь передать лишь некоторые личные впечатления и ощущения, связанные с тем давним турне по Великобритании.