САДЫ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

САДЫ

Одним из главных деяний, совершенных Лихачевым во имя русской культуры, было факсимильное издание рабочих тетрадей Пушкина, состоявшееся при активной поддержке наследника английского престола принца Уэльского Чарльза. В сборнике «Дмитрий Лихачев и его эпоха», составленном Е. Г. Водолазкиным, имеются личные воспоминания принца Чарльза:

«В моей стране Дмитрий Сергеевич был известен как интеллектуал. В России к людям, подобным Лихачеву, применяется непереводимое на английский существительное „интеллигент“. И хотя этот термин, несомненно, включает в себя понятие образованности, значение его выходит далеко за пределы интеллектуализма и подразумевает особый образ жизни — образ жизни порядочного, благородного человека.

…Мы познакомились с ним в мае 1994 года, когда я посетил Петербург. Впоследствии мы встречались несколько раз, в том числе — в Пушкинском Доме, крупнейшем и авторитетнейшем в мире центре по исследованию русской литературы. В ходе этих встреч мы обсуждали идею: осуществить факсимильное издание рабочих тетрадей Пушкина. Подобное издание казалось мне чрезвычайно важным не только для дальнейшего широкого изучения творчества величайшего русского поэта, но и для привлечения крайне необходимых средств для надлежащего хранения драгоценных архивов Пушкинского Дома.

…Оказалось, что Дмитрий Сергеевич интересуется архитектурой и градостроительством. Мне было приятно узнать, что он прочел мою книгу „A Vision of Britain“. Лихачев говорил мне, что, подобно Лондону, во многом испорчен старый Петербург.

…Коренной петербуржец, Лихачев очень любил свой город. Я был очарован его рассказами о градостроительных особенностях Петербурга. Петербург, по Лихачеву, — город горизонталей. Первая горизонталь — горизонталь воды (ее в этом городе очень много!). Вторая — горизонталь набережных, поскольку набережные в Петербурге обязательны. Третья и завершающая — это горизонталь „небесной линии“, нарушаемой только куполами и шпилями, которые оттеняют и подчеркивают общую горизонтальную природу города».

Благодаря твердой позиции Лихачева даже в советское время «небесная линия» не была нарушена постройкой многоэтажных зданий. Зато, заметим с огорчением, нарушена в постсоветское, уже после смерти Лихачева, к которому прислушивались. А после него началась вакханалия, «небесная линия» нашего города в наше время как-то «заплясала»: из-за гостиницы «Ленинград», с которой он так упорно боролся и которая по нынешним временам выглядит довольно скромно, вылезли два огромных монстра, «элитных» дома — «Аврора» и «Монблан», нарушающих не только «небесную горизонталь», но и всякое понятие о хорошем вкусе.

А Лихачев всю его жизнь страстно отстаивал свой город от дурных влияний. Еще в 1960-е он выступил против перестройки Невского проспекта, связанной с переделкой первых этажей всех домов на нем. Сейчас, когда происходит что-то ужасное, мы вздыхаем и лепечем: «Дмитрий Сергеевич бы такого не допустил!»

Благодаря статусу принца Чарльза и его финансовой поддержке издание пушкинских рабочих тетрадей произошло на самом высоком международном уровне. Поскольку типографии достаточной технической оснащенности в России тогда не было, тетради печатались в Италии, на самом совершенном оборудовании, позволявшем добиться наибольшего сходства издания с подлинником. Ну и, разумеется, все это сопровождалось тщательной подготовкой факсимильного издания тетрадей, проведенной специалистами Пушкинского Дома.

Тогдашний директор Пушкинского Дома Николай Николаевич Скатов писал в журнале «Наше наследие»: «Радуюсь „королевскому“ изданию пушкинских тетрадей — вышли 8 томов, последний 9-й том еще не получен из Италии. Принц обещал издать и книги „Болдинской осени“».

Изданием пушкинских тетрадей отношения Лихачева и принца Чарльза не ограничились. Принц проявил чрезвычайный интерес к изданной в 1982 году книге Лихачева «Поэзия садов: К семантике садово-парковых стилей». Тема это была чрезвычайно близка принцу Чарльзу — тема давняя, глубоко исследуемая еще со времен Античности. Сад — это место, из которого происходит жизнь, в котором и из которого разворачивается время — пространство. Отражено это и в русском фольклоре: «Стоит сад, в саду двенадцать гряд, на гряде по четыре борозды, на борозде по семь кочней». Книга Лихачева содержит интереснейший материал о семантике садов в разные эпохи, о связи их с идеологией и культурой, о единстве сада и стиха.

Несмотря на уникальность — и в то же время актуальность книги, отзвук она нашла не сразу. За довольно долгое время на нее не появилось ни одной рецензии. Видимо, строгих рецензентов настораживало «легкомыслие» Лихачева, вдруг написавшего книгу совсем не о том, чем он занимался всю жизнь и на чем сделал себе имя. Лихачев рискнул покинуть свое «насиженное место» и совершить смелое путешествие абсолютно в другую область. Конечно, он не потерял свою репутацию, но рисковал ею. Ревнители «чистой науки» могли теперь попрекать Лихачева во всеядности, в популизме, дилетантстве и т. д. Официально никто об этом не говорил, но затянувшееся надолго молчание было достаточно красноречиво. На самом же деле книга Лихачева была весьма содержательна. Только он мог, дерзко покинув узкое ложе своей науки, увидеть все с высоты, показать связь своей узкой «науки о словах» с жизнью во многих ее проявлениях и даже доказать великую необходимость этой связи.

Первую рецензию на эту книгу — «Поэзия садов» — и современное ландшафтное искусство написал Ю. И. Курбатов, тогда уже член-корреспондент Российской академии архитектуры и строительства, доктор архитектуры. Именно он подчеркнул значимость книги Лихачева для современной жизни, когда стремление архитекторов (и не только их!) к абсолютной новизне и разрыв с культурой прошлых эпох привели к созданию бедного художественного языка, лишенного метафор, знаков и символов — неотъемлемых элементов культурной самобытности и духовного содержания. Книга Лихачева касалась не только ландшафтной архитектуры — она говорила о необходимости культурного насыщения всех сфер жизни!

«Таким образом, — пишет Ю. И. Курбатов, — вольно или невольно была обозначена сверхактуальная проблема соотношения интеллектуальной модели (содержания) и формы — на примере садов и парков».

И где нет содержания — там бледнеет и исчезает форма. «Идейное содержание» необходимо всюду — хотя невежественные люди перестали уже понимать: какое «идейное содержание» может быть в обычном сквере или доме? На самом деле — оно необходимо, и чем оно необычнее и богаче, тем интереснее дом, а значит, и жизнь.

«Иногда, — пишет Лихачев, — „садовые идеи“ появляются впервые за пределами садоводства: в поэзии и живописи, но также в философии, физике и даже в политике…»

«Пейзажный парк, — пишет Лихачев, — был отражением английского либерализма».

«И для всех искусств, — утверждает Лихачев в этой книге, — существует общее культурное поле и общее влияние».

Курбатов в своей статье акцентирует мысль о том, что «в сдерживании атаки мертвенных „техногенных тенденций“ огромное значение приобретает ландшафтная архитектура, в силу своей специфики и особенностей своих материалов обращенная к человеку и природе».

«Именно поэтому, — утверждает он, — книга Лихачева будет полезна и в XXI веке».

Приведем несколько отрывков из нее — где особенно ощутимо показана необходимость идейного насыщения жизни на примере истории садов:

«Скрытую символику имеют сады нового времени. Знаменитая трехлучевая композиция садов Версаля… аллеи символизировали собой солнечные лучи, расходящиеся от площади со статуей Аполлона — некоей ипостаси не только солнца, но и самого „короля-солнца“ Людовика XIV».

«В эпоху Средневековья внутренние монастырские сады делились аллеями крестообразно на четыре зеленых кабинета, а в центре схождения аллей (то есть в центре креста) находились либо колодец, либо фонтан, либо дерево (символ вечной жизни), либо сажался куст роз, символизирующий Богоматерь».

«В европейских садах вплоть до середины XIX века устраивались лабиринты… Первоначально лабиринты изображались на стенах церквей как символы тех противоречий, к которым приходит ум человека, не озаренный Священным Писанием. После их выкладывали мозаикой на полу храмов (в Шартре — в 1225 году, в Реймсе — в 1250-м), и по извивам их проползали на коленях богомольцы, заменяя этим далекие обетные паломничества. Наконец, тот же мотив начали применять в садах, так как на небольшом сравнительно пространстве получалось много места для прогулок. Петр I устраивал лабиринты во всех своих наиболее значительных петербургских садах. Петр любил завести в лабиринт своих гостей и заставить их самих из него выбираться… До XVII века на Руси лабиринты в садах неизвестны».

«…B семантической системе различных стилей самое разнообразное назначение имели эрмитажи — подчас очень отдалявшиеся от своего основного назначения — служить местом обитания отшельника (эрмита)… В Царском Селе было два эрмитажа — Эрмитаж, построенный Растрелли, и Грот».

«Сад часто в Средние века уподобляется книге, а книги (особенно сборники) часто называли „садами“, „вертоградами“, „лимонисами“ или „лимонариями“. Сад следует читать, как книгу, извлекая из него пользу и наставление. Труд писателя на Западе в Средневековье уподобляется труду садовника, который высаживает цветы. Уподобление литературного произведения саду есть у Платона в „Федре“. Здесь Сократ говорит о „садах из букв и слов“».

«Из русских монастырских садов за пределами монастырских стен, сведения сохранились… о Кедровой роще Ярославского Толгского монастыря… На одном из кедров в особой часовенной пристройке помещалась Толгская икона Божьей Матери… по преданию, чудотворная икона найдена на этом кедре».

«В позднее Средневековье на Западе появились „сады любви“, предназначавшиеся для любовных уединений, а также просто для отдыха от шумной придворной жизни. Здесь занимались музицированием, рассказывали различные истории, читали книги, танцевали, играли в шахматы…. Прекрасное описание позднесредневекового сада содержится в Третьем дне „Декамерона“».

«В эпоху Ренессанса… сады часто соединялись с учебными и учеными учреждениями (знаменитые „сады для занятий“ в колледжах Оксфорда и Кембриджа)».

«Одним из самых характерных для Романтизма был переход от счастья к грусти и от грусти к счастью… С середины XVIII века начинается культ надгробных памятников среди природы. В садах можно увидеть памятники знаменитым людям, возлюбленным, любимым собакам и лошадям».

«Сад всегда должен был давать представление о богатстве Вселенной. В средневековых садах Западной Европы появились цветы, вывозившиеся крестоносцами с Ближнего Востока, а в эпоху Ренессанса и барокко увлечение экзотическими цветами приобрело характер мании…»

«В садах средневековых замков выращивались как лекарственные травы, так и ядовитые травы для украшений и имевшие символическое значение… Особое значение придавалось душистым травам. Одной из причин этого было то, что замки и города были полны дурных запахов, объяснявшихся плохими санитарными условиями».

«Хотя „Цветы зла“ Шарля Бодлера написаны в традициях „книг-садов“, прокуратуре не понравился аромат „болезненных цветов“, автор в 1857 году был осужден „за оскорбление морали и добронравия“ (прокурор требовал осуждения „за оскорбление религии“) и приговорен к тремстам франкам штрафа. Многое в этом саду повторяет устройство былых садов — с точностью до наоборот. Здесь есть фонтан, но из него струится кровь („Фонтан крови“). Здесь слышны молитвы, но они обращены к Сатане… Это сад, из которого надо бежать, как из цирцеиных садов, „дабы не стать скотами“»…

Лихачеву был дан дар — внезапно выйти из однообразного русла прежних исследований, найти неожиданный, красивый поворот, затронуть тему, интересную более широкому кругу, нежели круг узких специалистов. Не каждому, даже очень способному ученому, присущ такой дар. Лихачеву это было дано. Поэтому его имя известно столь широко. Он мог, не покидая сферы науки, вызвать своими книгами огромный интерес.

Принц Чарльз пришел в восхищение от книги Лихачева и пригласил его, в сопровождении дочери Людмилы, приехать и ознакомиться с садами, которым он уделял много внимания. Принц Чарльз был истым англичанином — лишенным чванства, корректным, внимательным собеседником. Многие замечательные принципы английской жизни оказались чрезвычайно близки Лихачеву, и он, вернувшись, много рассказывал о них: ему английский стиль жизни был близок. В письме своему старинному другу Сигурду Оттовичу Шмидту он писал 14 июля 1995 года:

«…У принца Чарльза было очень интересно. Он подарил большую книгу о своих садах и хозяйстве. Мы были у него на западе Англии в Хайпроуводе, осматривали с ним его хозяйство, которое он стремится сделать чистым, без удобрений… Чарльз собирается посетить Болдино, а также Нижний, Ярославль. Он слывет в Англии русофилом. Вообще он произвел приятное впечатление скромного и культурного человека».

Этих милых черт, которые Лихачев так ценил, он не находил среди российских «хозяев жизни», «друзей народа», как саркастически называли в России вождей, новых и старых.

Символично, что и Пушкин, «познакомивший» Лихачева с принцем Чарльзом, тоже очень тонко чувствовал связь поэзии и садов, начиная с дней юности, «когда в садах Лицея я беззаботно расцветал», и в «Воспоминаниях в Царском Селе» — «Сады прекрасные, под сумрак ваш священный вхожу с поникшей головой…» и далее:

…Раскаяньем горя, предчувствием беды,

Я думал о тебе, предел благословенный,

Воображал сии сады.

Есть и стихи, целиком посвященные саду… И какой это совершенный текст!

Вертоград моей сестры,

Вертоград уединенный;

Чистый ключ у ней с горы

Не бежит запечатленный.

У меня плоды блестят

Наливные, золотые;

У меня бегут, шумят

Воды чистые, живые.

Нард, алой и киннамон

Благовонием богаты:

Лишь повеет аквилон,

И закаплют ароматы.

Да, сад — это модель жизни, отражение ее. И книга «Поэзия садов» «отразила» одно важное событие в жизни Лихачева — как раз связанное с парками Пушкина, «садами Лицея».

Когда встал вопрос о вырубке разросшихся деревьев перед Екатерининским дворцом в Пушкине, Лихачев выступил в защиту этих деревьев. Охрану истории он понимал широко: выросшие деревья — это тоже история. Хотя формально правы были сторонники вырубки: парк перед Екатерининским дворцом был вначале сделан французским, регулярным, деревья в нем должны быть невысокие, фигурно подстриженные и не закрывающие перспективы.

Лихачев написал статью в самую популярную питерскую газету тех лет — «Ленинградскую правду». Статья была обращена не к узкому кругу специалистов, а к широким массам. Здесь он отошел от обычной сдержанности, дал волю эмоциям. Он писал о «памяти деревьев», увидевших столько исторических событий в окнах дворца: «Единственные свидетели!» Он писал о прошедших здесь боях Великой Отечественной, об осколках, застрявших в стволах… Можно ли спиливать нашу с вами историю?

У Лихачева был темперамент бойца, общественного деятеля, и его слово могло воздействовать не только на членов ученого совета. Статья, несмотря на остроту, понравилась главному редактору Куртынину, и он ее напечатал. Всегда, когда Лихачев говорил с трибуны со страстью, с душой, на актуальную тему, интересующую многих, выступления его имели широкий резонанс.

Лихачев был приглашен на заседание Градостроительного совета, посвященного судьбе парка. По имеющимся воспоминаниям, здесь Лихачев выступал более сдержанно. Для серьезных специалистов, входящих в Градостроительный совет, нужны были обоснованные научные аргументы. Лихачев говорил о меняющемся времени, о том, что царские регулярные сады ушли вместе с той эпохой, где были цари, садовники и т. д. И искусственно вернуть, а тем более — постоянно поддерживать ту эпоху — невозможно и не нужно. Аргументы его никого не убедили. В каждой области есть свои корифеи, и их оскорбляет, когда посторонние вторгаются в их область. Лихачеву было мягко указано на то, что не стоит вторгаться в дела, в которых он не является специалистом.

Как часто бывало с Лихачевым, его выступление, посвященное, казалось бы, узкой специальной проблеме, всколыхнуло общество, стало событием политическим.

После его статьи начались даже «народные волнения» в городе Пушкине, народ толпами пошел в парк защищать свои любимые деревья. Лихачев, почти как Пугачев, посеял смуту.

Власти, естественно, были возмущены новой «выходкой» Лихачева. Кроме того, им нравилась идея приведения бурно разросшегося парка в прежний вид: регулярный парк, упорядоченный — идеальная модель власти, парк беспорядочно разросшийся, вольный — символ вольницы, демократии, народности. Это чувствовал и народ, и за это боролся. Власти приняли меры, обычные для «разговора с народом» — ввели войска. Строительный батальон вошел в парк, причем пилить деревья они решались только ночью.

Столь чрезвычайные события не могли остаться безнаказанными. Куртынин был снят с должности с целым пакетом партийных взысканий. Сад, как хотели власти (а в данном случае и Градостроительный совет), был приведен в «регулярный вид», вековые деревья перед Екатерининским дворцом были спилены. Лихачев потерпел поражение. И снова — уже не в первый раз — он оказался «у всех на языке», на неуютном «сквозняке» — его, в который уже раз, осуждали и власти, и некоторые коллеги: опять Лихачеву мало науки, лезет в политику — и чего добился? Деревья все равно спилены. Куртынин был не таким уж плохим редактором, порой даже решительным — и вот, пострадал… Что было делать тут Лихачеву? Оправдываться? Но от этого было бы только хуже — да и не в его это стиле. И он поступил так, как ему свойственно — великолепно, по-лихачевски. Он и не думал никому мстить, и даже дальше спорить. Он решил по-своему: и в этом вопросе, из-за которого разгорелся сыр-бор, сделаться первым, и написать книгу, посвященную именно ландшафтной архитектуре! Ему пришлось нелегко — специалистом он не был и упорно изучал эту науку. Здесь ему очень помогал Юрий Курбатов, как раз привезший из Англии Лихачеву великолепную книгу «Landscape of men». В подборе иллюстраций Лихачеву помогала дочь Мила. И появилась великолепная «Поэзия садов» — принесшая Лихачеву самую громкую славу. Уже есть множество роскошных, высокохудожественных переизданий «Поэзии садов» на всех языках, с замечательными иллюстрациями, великолепными фотографиями, есть очень красивый видеофильм, снятый по мотивам этой книги. Книга, как это часто случалось с книгами Лихачева, посвященными вроде бы узкой проблеме, оказалась крайне актуальна для общества, и не только российского. Лихачев опять угадал, попал в точку: во всем мире как раз начинался важный поворот во всех сферах жизни, от сугубо функционального, уже выдохшегося, приевшегося — к духовно насыщенному, к прежним забытым ценностям, символам и глубоким смыслам, что отражалось и в архитектуре, и в литературе, поэтому книга Лихачева о садово-парковой семантике оказалась в общем движении мировой культуры и имела огромный резонанс. Лихачев, кроме научного дара, был еще наделен чувством общественного, глобального, был литературно, художественно одарен — поэтому его прочли не только филологи и ландшафтники, а аудитория самая широкая: интерес был отнюдь не специальный, а общечеловеческий. Лихачеву была тесна узкая стезя — его дарование было многограннее — поэтому и известность шире. История «Поэзии садов» еще раз напоминает о характере Лихачева, умевшего поражение превратить в победу.

Свою книгу «Поэзия садов» Дмитрий Сергеевич посвятил светлой памяти своей дочери Веры Дмитриевны, трагически погибшей 11 сентября 1981 года.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.