ДЕТСТВО

ДЕТСТВО

Поскольку человеческая личность формируется под влиянием двух факторов - его природных, наследственных свойств и особенностей и воздействия, влияния окружающей среды, то мне нельзя не начать с описания моего раннего детства, когда это влияние было особенно сильно (как и его последствия). Я убеждён в том, что кое-что, привитое с детства, остаётся на всю жизнь.

Детство - счастливая пора моей жизни. Родители сделали всё для меня и моей сестры, чтобы создать условия всестороннего выявления и развития как физического, так и духовного нашего облика.

Отец, многогранно одарённый человек, казалось бы, уделял мало времени нашему воспитанию. Однако теперь я не могу переоценить его влияние на меня. Несколько его слов, две-три фразы, как бы случайно брошенные, причём весьма резко, запоминались и помнятся до сего времени.

С трёх лет физическое воспитание, любовь к музыке и рисованию, к природе (в том числе и живой), поощрение к самостоятельным, самым различным занятиям, развлечениям и увлечениям, особенно к творческой деятельности, достигались той свободой, предоставленной ребёнку, и доверием к нему, которые не всякий, может быть, оправдает.

Нельзя было не увлечься тем, чем увлекался отец. Многогранно одарённый человек, он увлекался не только своей профессией, а, с большой страстностью, и многим другим.

Мать умела и успевала находить время абсолютно на всё. Она была очень начитанной женщиной, всесторонне интересовавшейся жизнью и поражала своей неутомимой энергией. Меня всегда поражала её способность находить время для чтения: она буквально «глотала» книги. Особенно большой след она оставила в нашем с сестрой духовном развитии своим захватывающим выразительным чтением. Мать еле успевала снабжать меня всем необходимым для рисования и прочих видов художеств. Это был волевой человек и образцовая семьянинка.

Совершенно исключительное влияние и след на всю мою жизнь оставила природа. Мне посчастливилось жить летом и зимой среди природы до самого начала моей профессиональной деятельности. Её очарование(Здесь и далее выделено М.М.Громовым. - Прим. ред.) наделило меня на всю жизнь чувством прекрасного и сделало романтиком даже в освоении техники и в других серьёзных делах.

Наконец, исключительную роль в моём воспитании сыграла предоставленные мне родителями, особенно отцом, свобода и самостоятельность, а это, несомненно, способствовало развитию творчества, инициативы и потребности к работе. Вспоминаю, что поощрение отцом разносторонности и многообразия физических увлечений и упражнений не могло не развить очень нужное, а может и одно из главных для моей будущей профессии, качество - способность к быстрому освоению координации движений (действий) и быстроту реакции. В этом-то и заключён смысл рассказа о детстве. Именно от этого и зависело моё быстрое и успешное освоение полётов. Первый самостоятельный вылет я совершил через 1 час 43 минуты полётов с инструктором, в то время как мои сверстники вылетели самостоятельно лишь через 2 часа 45 минут полётов с инструктором.

Не могу обойти молчанием происхождение нашей фамилии - Громовы. Предание это передавалось из поколения в поколение. Мне его рассказал отец. Во Владимирской губернии один мужичок пахал землю, распевая песни. Проезжавший мимо барин, услышав его голос и само исполнение, забрал его в Петербург и определил в певчии в какой-то собор. Новый певчий поражал силой своего голоса. Когда он брал «форте», то звенели стёкла в соборе. Там и дали ему фамилию - Громов. Позже он был даже возведён в какой-то духовный сан. Несколько поколений наследовали духовное звание, но последующие стали гражданскими чиновниками.

Сейчас, когда я пишу эту книгу, я ясно вижу, что в моём духовном облике унаследованы некоторые характерные черты и отца и матери. Отцовских, правда, больше. «Яблочко от яблоньки недалеко падает».

Отец мой - Михаил Константинович Громов - рос и учился в Твери, в семье дворянской интеллигенции. Во время учёбы в среднем учебном заведении у него проявились большие способности к музыке и рисованию. Человеком он был творчески одарённым. Десяти-одиннадцати лет, услышав на городском бульваре музыку, он прибегал домой и очень точно воспроизводил на скрипке услышанное. В 8-м классе гимназии он нарисовал стрельца, да так хорошо, что его картина была вывешена в актовом зале гимназии. Вспоминаю, что все Громовы обладали в какой-то степени способностями к рисованию.

После гимназии отец поступил в Московский университет на медицинский факультет. Каникулы он обычно проводил у своих родных в Твери, где и встретился с моей матерью - Любовью Игнатьевной Андреевой.

Она была из крестьянской семьи. Мой дед, её отец - Игнатий Андреевич Андреев - был малограмотным, он мог лишь ставить свою подпись; а бабушка, любимая моя - Домна Спиридоновна - была совсем неграмотной. Жили они в 25 километрах от Твери, в сельце Терёбино. Из десяти их детей мать моя родилась вторым ребёнком и, когда подросла, убежала из дому в Петербург, чтобы получить образование. Там она окончила акушерские курсы, вернулась в Тверь и повстречалась с отцом. Вскоре они тайно обвенчались. Тайно, потому что это был «неравный» брак. Узнав об этом, родные отца отвергли тогда их брак и ничем не помогали сыну-студенту. Отец зарабатывал уроками, а мать - акушерством. В эти времена им было очень трудно жить с двумя детьми: у меня была сестра Софья, на полтора года старше меня. Когда я родился, меня укладывали не в детскую кроватку и не в коляску, а в бельевую корзину.

Родители мои «стали на ноги» лишь тогда, когда отец окончил университет и стал военным врачом, получив направление по службе в Калугу. С этих пор финансовые дела семьи стали поправляться.

Я помню себя с трёх лет: помню, как, держась за руку матери и гуляя по улицам Калуги в синей поддёвке, подпоясанной красным кушаком, я распевал свою любимую песню «Потеряла я колечко, потеряла перстенёк…»; помню, как мы ходили с матерью в гости, где у меня завелась нежная дружба с четырёхлетней девочкой. Её звали Надюсей. У Надюси была игрушка, совершенно меня покорившая: серый конь, на которого можно было садиться верхом и качаться, как на кресле-качалке. С той ранней поры страсть к лошадям вспыхнула и зажглась непреодолимо.

Вскоре из Калуги отца перевели по службе в военный городок Мыза-Раёво, в полутора километрах от станции Лосиноостровская (её иногда называли Лосинка). Мне было тогда три с половиной года. По приезде на станцию меня, сонного, отец взял на руки и перенёс из поезда в казённую пролётку, а мать вела сестрёнку за руку. Было темно, шёл мелкий осенний дождь. В одном километре от станции был переезд через железную дорогу на её правую сторону (от Москвы), а дальше я заснул и проснулся на другой день уже в городке Мыза-Раёво. С той поры знакомство с семьёй Надюси продолжалось лишь в письмах и редких их приездах в Москву. Несколько позже, когда я уже научился писать (лет в семь), мои чувства к Надюсе ещё сохранялись. Я послал ей как-то открытку, на которой был изображён малыш, вроде меня, гадавший на ромашке, обрывая лепестки цветка: «любит - не любит». Она ответила мне тоже открыткой, на которой девочка вынимала из ушка серёжку со словами: «Для милого дружка - серёжка из ушка». Но потом эта милая детская дружба постепенно угасла…

На этом я прервал писание, чтобы чуть передохнуть. Взглянув на пришедшую почту, я увидел письмо. Оно было получено редакцией журнала «Наука и жизнь», которая любезно переслала его мне. Написала это письмо женщина, жившая в той же даче (на втором этаже), в которой проживала наша семья последнее время на Лосиноостровской. Соседка, прочитав в журнале «Наука и жизнь» небольшую статью обо мне - «Начало пути» - вспомнила те времена, красоту природы, окружавшей тогда Лосинку, Останкино, Свиблово и выразила пожелание поставить на даче, где мы проживали, мемориальную доску. Но это неосуществимая мечта… Прошло 70 лет. Теперь на этом месте стоят многоэтажные жилые дома, а вместо Лосинки вырос город Бабушкин (В настоящее время город Бабушкин входит в состав Москвы.). А в те времена станция Лосиноостровская размещалась в маленьком деревянном домике, и были две низенькие платформы, возле которых останавливались пассажирские поезда. Лосиноостровская была большой, сортировочной станцией. Почти рядом со станцией находился домик, в котором жил начальник станции Переслегин со своей семьёй. На левой стороне железной дороги было несколько дач и одна лавка. На правой стороне, напротив станции, стоял небольшой деревянный домик, который со всех сторон окружал только лес. В этом домике жил начальник железнодорожного движения станции - старичок-немец со своей супругой и сыном - «вечным студентом» Артуром. Фамилия их была Гаузе. Я пишу об этих фамилиях, так как в 1975 году случайно на отдыхе в пансионате меня вдруг остановил один генерал и спросил: не говорит ли мне что-либо фамилия Переслегин? Я посмотрел на него внимательно и, так как он очень похож на своего отца, узнал в нём сына бывшего начальника станции Лосиноостровская. Прошло более 65 лет с тех пор, как мы не виделись. Мы были, конечно, рады такой неожиданной встрече и вспоминали те давние времена - родителей, родных, станцию с её сторожем Баландиным с широкой бородой-«лопатой». Баландин давал один звонок (в специальный медный колокол) перед подходом поезда к станции, два звонка - при остановке поезда и три звонка - когда все пассажиры должны были сесть в поезд. Свисток паровоза был последним сигналом к отправке. Первый звонок был очень кстати и удобен особенно зимой. Греющиеся в помещении станции знали, когда было пора выходить к поезду. Вспоминали мы с Переслегиным многие семейные встречи, праздники с ряжеными. Вспомнили, как однажды Артур, парень громадного роста, нарядился в женское платье, надев шляпу с торчащим кверху большим пером. И вот эту «даму» вёл под «ручку» кавалер ниже «её» чуть ли не вдвое. Контраст в росте вызывал смех, когда они прогуливались по платформе мимо людей, ожидавших поезд. Все знавшие Артура любили его как балагура, первого весельчака и остроумного человека. Расстались мы с Переслегиным, обменявшись адресами и пожелав друг другу здоровья. В нашем возрасте все разговоры заканчиваются пожеланиями одного и того же…

Передышка кончилась, и я снова могу продолжить свой рассказ, прерванный небольшим отступлением.

Военный городок Мыза-Раёво был расположен на базе бывшей старинной усадьбы. Возле неё находился старый парк с двумя искусственными прудами и великолепными, уже старыми, липовыми и берёзовыми аллеями. Менее чем в одном километре от нашего жилья был большой пруд, в котором водились караси… Окружающая природа была девственна и живописна!

Отец мой ещё со студенческих лет был силачом и отличным гимнастом. В его комнате всегда висели трапеция и кольца, а в углу комнаты лежали гири. Когда он проделывал различные упражнения и трюки, я взирал с удивлением и страстностью, и желание подражать ему было во мне непреодолимо. Гениальный И.М.Сеченов пишет, что «подражательность вообще есть свойство, присущее всем без исключения людям, притом пронизывающее всю жизнь, и в зрелом возрасте в страшно сильной дозе…» Да, он, как всегда, прав. Я думаю, и я «обезьянничал», тем более что отец «подначивал» меня и иногда говорил:

– А вот «лягушку» тебе на трапеции ни за что не сделать!

Или:

– А вот такого упражнения с гирей тебе не сделать! (конечно, с соответствующим весом).

Я старался, как мог, и многое мне удавалось. Отец, как врач, твёрдо был убеждён, что здоровый ребёнок не может «надорваться». Он говорил, что таких случаев в жизни не было, и быть не может. Особенно это относилось к ребёнку, у которого защитная реакция чрезвычайно сильна. С такой точкой зрения не все согласятся. Но вот И.М.Сеченов пишет: «Кто знает, как ребёнок пускает в ход все заученные им движения, причём пускает их с непостижимой для взрослого энергией?» Я - живой пример правоты их мнений.

Летом мы, ребята, увлекались различными спортивными играми, бегали наперегонки, играли в «чижика», в лапту и т.п. Чарующее влияние природы было постоянным и очень сильным! С ранней весны мы собирали цветы; затем поспевала земляника, за ней - лесная малина, а там появлялись и грибы. Не сразу можно ответить, что может быть увлекательнее и прекраснее такого общения с природой…

Шло время. Довольно рано отец подарил мне перочинный нож, объяснив его назначение и как нужно им пользоваться. Этот универсальный инструмент пришёлся мне по вкусу. Правда, я иногда всё же обрезался, но без него мне, мальчишке, было как без рук. Я делал то «чижика», то мельницы над весенними ручьями, то лук со стрелами, удочки… В результате мои руки обрели ловкость и осторожность, а это - путь к мастерству.

В шесть лет я уже научился плавать и уходил с ребятами на дальний пруд купаться. Мать сильно беспокоилась, а отец, наоборот, всегда поощрял мою самостоятельность. Я как-то случайно услышал разговор матери с отцом. Она сетовала, что я убегаю на пруд с ребятами, забывая даже спросить разрешения.

– Ведь это может плохо кончиться! - говорила она.

Но отец ей ответил:

– Видимо, мал ещё, поэтому заиграется и забывает спросить разрешения. Что же поделаешь! Ведь если он «утечёт», то ничем уже не поправишь, а вот при возвращении надо объяснить, что ты волнуешься, когда не знаешь, где он. Нужно, чтобы ему стало стыдно. Но разрешать всё же нужно, это дело полезное, пусть растёт здоровым и смелым.

Такие слова почему-то запоминаются на всю жизнь…

Однажды вечером отец взял меня с собой прогуляться на «большой» пруд. Он захватил с собой старое шомпольное ружьецо, а я взял сачок для ловли рыбы. Подойдя к самому пруду, я спустился к ручью, впадавшему в пруд, чтобы не мешать отцу, решившему поохотиться на уток, и стал ловить пескарей. Вскоре раздался выстрел. Я не вытерпел и побежал к отцу посмотреть, что там происходит. А он подстрелил утку и, ликующий, шёл мне навстречу. На меня это произвело сильное впечатление, особенно после того, как он взволнованно рассказал, как ему это удалось сделать.

На другой день, когда отец был на службе, я взял ружьё, стоявшее в углу кабинета отца, и начал его заряжать по всем правилам, так как видел всю эту операцию, проделываемую отцом, не раз. Надев, наконец, пистон на капсюль, я вышел на улицу и, прицелившись в полено, стоявшее около забора, спустил курок… Осечка!

Я перепугался, думая, что я что-то перепутал. Но нет, я всё делал, как и отец. Тогда я поставил ружьё на место. Вечером отец хотел прогуляться с ружьём. Когда же он взял его в руки, то обнаружил, что под курком находится пистон, и понял, что ружьё заряжено. Он вышел на улицу, прицелился в то же самое полено и… раздался выстрел. Отец осмотрел полено, поражённое дробью. К моему страху, а более - к моему удивлению, отец, ликующий, пошёл к матери и рассказал ей об этом происшествии. Я потом узнал, почему у меня была осечка: я неплотно надел пистон на капсюль. Отец же подозвал меня и сказал:

– Ну молодец! Ты правильно зарядил ружьё. Только в следующий раз делай это с разрешения.

Мне тогда было 7 лет. Через несколько дней отец подарил мне маленькое малокалиберное ружьецо «Монте-Кристо». Вручая мне ружьё, отец предупредил меня обо всех мерах предосторожности при обращении с ним, которые необходимы для безопасности окружающих и меня самого.

Может быть, не все согласятся с таким методом воспитания… Но отец, видимо, считал меня уже достаточно подготовленным для этого и он не ошибся.

Различные игры и занятия продолжались не только летом, но и зимой. Отец и мать всегда подсказывали, чем можно было бы увлечься.

В военном городке Мыза-Раёво зимой мы расчищали ближний прудок, когда он замерзал, и катались на коньках, а в лесу ходили на лыжах. Своими руками взрослые и дети строили деревянную (на столбах) гору, поливали её водой и катались с неё на санках всех размеров, в одиночку и по несколько человек. Катались с увлечением все - от мала до велика.

Не могу не упомянуть и о зимних вечерах того времени. В этом городке я был ещё в дошкольном возрасте. Лет с шести, видя, как отец рисует, пишет маслом или акварелью, я так пристрастился к рисованию, что это увлечение занимало у меня иногда целые вечера. И я преуспевал в этом занятии. В юношеском возрасте я уже мог нарисовать портрет за 20-30 минут.

А иной раз вечером отец брал в руки гитару, а я - балалайку или трёхрядную гармошку, и мы задавали концерт в чисто русском стиле. Отец играл на всех инструментах, какие только были в доме: на пианино, скрипке, на гармошке, гитаре, балалайке… Но только как дилетант: он никогда не учился музыке специально. Я склонен думать, что его родители неправильно определили его будущую профессию. Мой дед (по отцу) говорил своему сыну: «Поп, доктор и математик никогда не пропадут в жизни». Все остальные профессии он считал ненадёжными. Вот отец и стал доктором. Но он занимался не только врачебной деятельностью. Я его помню всегда увлекающимся человеком. Одно время, в молодости, он увлёкся столярным мастерством и смастерил почти всю обстановку для своего дома. Очень хорошо помню его буфет, письменный стол, сделанный с большим вкусом и мастерством, с инкрустацией из разноцветной фатры. А какие игрушки он мастерил для меня! Крестьянскую телегу в полметра длиной (это без оглоблей!), тарантас, да с каким искусством! Конюшню сделал из фанеры - с двумя денниками и сеновалом на втором этаже. Отец знал о моём увлечении лошадьми - и живыми и игрушечными. Было очень интересно наблюдать, как отец выпиливал лобзиком по фанере. Помню, он сделал как-то аптечку, очень изящную, и дверцы её украшал выпиленный рисунок на голубом фоне. Конечно, и я заразился этим делом, да и игрушки тоже любил делать сам.

Однако после столярного дела отец переключился на слесарное и, освоив его, сделал самоточку для мелких работ. Сделал он её на плохоньком старом токарном станке, купленном по случаю. Конечно, он обзавёлся самыми разнообразными инструментами. Всем этим он разрешил пользоваться и мне. Я сделал пушки, выточенные на токарном станке. Они отлично стреляли крупными дробинами по карточным домикам и разным игрушкам. Могу сказать, что все эти самостоятельные занятия привили мне вкус и любовь к разнообразному самостоятельному творчеству и овладению в известной мере мастерством.

Позже отец увлёкся самодельными радиоприёмниками. В то время существовали только приёмники детекторного типа (самые примитивные). Отец начал их делать по каким-то книжицам, как только появилось на свет радио. Всем этим он так увлекался, что когда поздно вечером его вызывали к заболевшему, он с огорчением бросал своё занятие и шёл помогать больному.

Нужно сказать, что отец был очень человеколюбив и часто в ночную пору, несмотря на свой пожилой уже возраст, поднимался с постели и отправлялся в потёмках на помощь больному. Он никогда не спрашивал, кто вызывает, а только спрашивал, где живёт больной и куда идти. Отец пользовался большой любовью и уважением. На Лосиноостровской его знали очень и очень многие. Я и теперь ещё встречаю знакомых моего возраста, которые помнят его. Это дети, которых он лечил когда-то. Отец любил их, и его обращение с ними оставило о нём добрую память. Вспоминают ещё, что он был очень хорошим диагностом.

Мои психологические особенности унаследованы во многом от моего отца. Они, к счастью, упали на благодатную почву, но я уверен, что если бы я не старался закрепить в себе унаследованные от него полезные качества, то вряд ли смог бы пролетать столько лет в тех условиях, которые сопутствовали мне в то время. Для отца были характерны контрасты в психологическом облике и в настроении. Они передались и мне.

Как-то за чашкой чая у нас с женой зашёл разговор о частушках, о песнях, затем о стихах, которые пелись в давние времена. И мы пришли к мнению, что русских людей в жизни всегда сопровождают песни, особенно при встрече с друзьями, знакомыми, в домашней обстановке. И вспомнились мне песни и стихи, которые я слышал от отца в те времена, когда я был ещё ребёнком. Помню, например, как в кругу родственников, конечно за столом и после трапезы, пелись студенческие и другие песни: «Из-за острова на стрежень», «Не осенний мелкий дождичек…» и т.п.

Часто исполнялась песня «Бурные, как волны, все дни нашей жизни…», заканчивавшаяся припевом:

По маленькой, по маленькой,

Помолимся творцу

И к рюмочке приложимся,

А после - к огурцу!

Или:

От зари до зари, лишь зажгут фонари,

Там студенты толпою шатаются…

с припевом «Лё-ле-чум, ля-ля-ля; лё-ле-чум, ля-ля-ля; лё-ле-чум, ля-ля-ля-ля-ля-ля».

Но особенно отец любил песню «Бывали дни весёлые, гулял я, молодец…».

Однако по этим песням нельзя вполне судить о его вкусах и интеллекте. Отец любил и серьёзную классическую музыку, и поэзию, а особенно - философию. Иногда они с матерью затевали длинные споры на философские темы. Будучи тогда ребёнком, я ничего, конечно, не понимал в их рассуждениях, и поэтому ничего не запомнил. Но вот как я мог запомнить стихи, которые слышал в очень раннем возрасте - это меня самого удивляет. А они явно отражали политические настроения моего отца. Мне запомнилось, что в одном из стихотворений говорилось о том, чем гордились тогда различные страны. Помню лишь такие строки:

Швейцарец - Альп вершинами с их горными долинами,

Швейцарками здоровыми и дойными коровами.

А мы - самодержавием, поповским православием,

Различных царств коронами с остзейскими баронами,

С их собственным достоинством,

Христолюбивым воинством…

Во время русско-японской войны отец нарисовал политическую карикатуру. Она изображала нечто вроде бочки, из которой в одну сторону (японскую) сыплются деньги, а в другую (русскую) - высовывается кукиш.

Помню, что отец не любил общаться со знакомыми (особенно военными), стоящими выше его по чину (званию). Очень он любил людей простых, «небольших». Как ни странно, но и эта его особенность также передалась мне. С малых лет и до сего времени я любил и люблю встречаться с людьми, интересными для меня не высокими чинами, а любовью к искусству, литературе, с людьми увлечёнными, умными.

* * *

Теперь мне хочется сказать, что моя мать тоже оказала на меня немалое влияние. Ещё в дошкольном возрасте, когда отец бывал занят вечерами, она много нам с сестрой рассказывала, как я уже упоминал, а главным образом, очень много и выразительно читала стихи, прозу, подбирая их содержание по возрасту. Особенно хорошо она читала «Вечера на хуторе близ Диканьки» Н.В.Гоголя, «Записки охотника» И.С.Тургенева, Н.А.Некрасова, М.Ю.Лермонтова, А.С.Пушкина… Как сейчас помню, во время её чтения мы с сестрой боялись шелохнуться и слушали, как завороженные…

Мать любила сама убирать квартиру. При этом она всегда пела, как обычно делают все русские женщины и на работе и после работы, а в деревне - и идя на работу.

Как не упомянуть о том, что родители считали важным в нашем воспитании - привить любовь к природе вообще, и к животным в частности. В нашем доме всегда держали собак. С малых лет я отлично изучил, усвоил и понимал их психологию. Только постоянное общение развивает любовь к ним и понимание, даёт то удовлетворение и духовную полноту, которые это общение позволяет оценить. Любое из домашних животных знает, привязано и всецело доверяет человеку, но только своему хозяину.

Люди до сего времени не могут обойтись без них, но только те, кто с ними тесно связан, любят их, умеют ценить, привязаны к ним с необычайной страстью. Собаки… Подумать только - ведь крошку отнимают от мамы в один месяц или не более чем в один месяц и несколько дней и тот, кто ухаживает за его матерью и подкармливает малыша, становится на всю его жизнь его «хозяином». Кому бы его потом не отдали, он помнит своего старого хозяина. После того, как его отняли от мамы, он привыкает к человеку, взявшему его, за три дня. Щенок забывает всех; и мама, и братья и сёстры ему больше не нужны, теперь его хозяин для него божество. Преданность и любовь собаки к своему божеству отмечены не только во всём мире, а даже в анекдоте: «Купи себе собаку - это единственный способ приобрести искреннюю любовь за деньги». Чем дольше вы не являетесь домой, тем сильнее проявляется ласка и любовь, и никогда вы не услышите упрёков: «Ты что, не мог позвонить?», «В Москве разве нет телефонов?…» и т.п. Г.Я.Седов стремился к Северному полюсу, но заболел по дороге и умер на острове Рудольфа. Его любимый вожак - лайка - остался на его могиле и, как его не звали с собой участники экспедиции, был до конца верен своему хозяину. Так и погиб с хозяином…

Когда я однажды входил в лифт со своим фоксом, один пожилой человек при посторонних людях изрёк:

– Скоро в доме собак будет больше, чем людей.

Что можно было ему сказать? Я ответил:

– Чем больше я встречаю таких людей, тем больше мне нравятся собаки.

Все улыбнулись, кроме ворчуна. У него был воротник из меха, который «божество» может приобрести только благодаря его меньшему брату - собаке. «Божество» изобрело ружьё, но для того, чтобы убить, например, бекаса, собака должна найти его, сделать стойку, а затем подвести «божество» чуть ли не к самой птице на расстояние выстрела. Кажется, нет на свете животного с более многоцелевым разнообразием: собака стережёт дом; находит зверя и птицу, чтобы человек мог носить мех и кушать дичь; разыскивает преступников; стережёт границу; приносит почту; зовёт хозяина открыть дверь, если он не слышит звонка; возит поклажу; разыскивает занесённых снегом; помогает слепым… Увы, горожане, живущие поколениями в городе, знают собак только по книгам, боятся их и учат своих детей бояться собак.

Мне 75 лет. Недавно скончалась одна из моих собак, и я поклялся себе, что больше у меня не будет трагедии их потери. Жена принесла её крохой за пазухой: грязную, худую, чёрную, без единого светлого пятнышка, дворняжку. Мы привели её в порядок. С восьми месяцев она ни ко мне, ни к жене не подпускала никого - ни родных, ни двух взрослых фоксов. Выразительнее её глаз и «лица» я никогда не видел. Она не отходила от ног хозяина или хозяйки, когда мы были дома. Переходила вместе с нами из комнаты в комнату. Начиная с восьми месяцев её не за что было наказывать. Однажды она погрызла дверь, когда мы отсутствовали дома. Вернувшись домой, я увидел мелкие щепки и понял, кто это сделал. Очень мягким тоном я спросил:

– Кто же это мог наделать?

Чита (так звали собаку) сконфуженно поджала свой крупный хвост, ушла в гостиную и спряталась под диван. Старые фоксы сделали гордый вид, чтобы показать - какие они умные и, что они совершенно непричастны к совершённому злодеянию. Я разделся, молча убрал мусор, прошёл к себе в комнату и, посмотрев из-за двери под диван, сказал очень ласково:

– А где же это моя хорошая собачка Читанька?

Она тихонько выползла из-под дивана и, прижав уши и, глядя на меня виноватыми глазами, с радостью, виляя своим большим хвостом, тихонечко и доверчиво подошла ко мне просить прощения. Чита так трогательно смотрела на меня, что я погладил её и сказал:

– Ну, мы же друзья и больше не будем делать ничего плохого.

После этого я сел читать газету. В таких случаях Чита подходила к хозяину или хозяйке и, деликатно и осторожно положив голову на колени, смотрела в глаза. В её глазках в это время чуть проглядывали белки. Она спрашивала разрешения сесть на колени.

– Ты - хорошая собака, сейчас можно, иди на колени.

После этого Чита не прыгала, а очень деликатно ставила передние лапы на диван, медленно заносила правую (всегда!) заднюю лапу и деликатнейшим образом переходила на колени, спокойно положив голову либо на колени, либо на подлокотник дивана. После этого никто не мог подойти близко. Если же кто-то приближался, то она издавала сначала слегка визжащий звук, а потом он переходил в рычание. Если я ложился отдыхать, она таким же деликатным образом просила разрешения быть рядом. После полученного разрешения Чита ложилась на ноги, и никто в это время не смел приближаться. Она никогда не позволяла себе ложиться ни на какую мебель, кроме своей постели, которая лежала возле кровати хозяйки. Когда мы уходили, она лежала у двери и дожидалась нашего возвращения. И нужно было видеть своими глазами её молчаливое страдание, которое нельзя передать словами - при нашем уходе, и радость, переходившую в бурю восторга - при возвращении.

Она погибла в страданиях. Моя левая ладонь слышала её последние четыре удара сердца. Чите было всего полтора года. Судьба наказала не только её, но и нас с женой. За что?… Теперь в квартире пусто: подходишь к двери, чтобы вынуть из почтового ящика «Вечёрку», а её ещё нет, и невольно вспоминаешь, что раньше о «приходе» «Вечёрки» «докладывал» кто-нибудь из наших четвероногих друзей. Сколько удовлетворения и сколько трагедии!… Я более не завожу никаких собак после Читы. Они живут в среднем лет 15, а я не уверен, что проживу ещё столько. А отдавать взрослую собаку кому-то после её «божества» - преступно. Преданность нельзя предавать.

Поэтому я и прервал свой рассказ, чтобы пояснить один случай, произошедший в доме родителей. До переезда в военный городок у нас всегда были гладкошерстные фокстерьеры. Как известно, более живых, подвижных и игривых собак не существует на свете. Правда, должен признаться, что все, без всяких исключений, породные, да и беспородные собаки хороши в своём роде и каждая из них, так же, как и все живые существа (в том числе и человек), награждена природой своей индивидуальностью, хотя они имеют и много общего.

В военном городке нашего собачьего семейства прибавилось: у нас появились гончая Бойка и чёрный пудель Пират. Бойка был храбр и драчун отчаянный. Пират всегда прятался от чужих собак под его защиту. Когда отец навещал больных, обе собаки неизменно его сопровождали. Они прекрасно знали, что в домах, где бывает отец, их «угощают» (хотя они всегда были более чем достаточно накормлены). Но в гостях кажется всё вкуснее. Поэтому те дома, где их особенно вкусно угощали, они стали посещать самостоятельно. Не один раз они возвращались домой с письмом, прикреплённым к чьему-нибудь ошейнику. В таких письмах была обычно просьба к отцу навестить больного. Я так подробно пишу о них из-за очень интересного случая, подтверждающего мою мысль о том, что преданность нельзя предавать.

Это случилось с Бойкой. Когда отца по службе должны были перевести из Мызы-Раёво во Владимир, родители решили отдать Бойку нашим родственникам, которые жили на Лосиноостровской. Разговор о передаче Бойки вёлся при нём. Однако отец остался работать в Москве, и мы переехали на дачу в Лосинке. За несколько дней до переезда Бойка неожиданно ушёл из дома и переселился к нашим родственникам. Теперь уже он приходил к нам в гости вместе с родственниками и всегда с ними уходил. Так он и жил у них до конца своих дней. Разве я не прав в своей мысли?

Когда-то помещики обменивали людей на собак. Это вызывало естественный протест и глубокую ненависть к крепостникам. Но это же повлекло за собой у многих людей нелюбовь к преданным животным, ни в чём не повинным. Разве собаки в чём-то виноваты перед людьми? Теперь, наконец, настало время всестороннего расцвета человеческой личности. А это тесно связано с отношением человека к своему другу, на протяжении всей истории человечества доказавшего, что он имеет право носить это звание.

Любовь к животному миру воспитывалась и укреплялась во мне не только через собак. К лошадям неугасимая страсть загорелась во мне где-то с трёх лет, ещё в Калуге. Началось с игрушки, а затем, почти в том же возрасте - с общения с живыми, настоящими лошадьми.

Чтобы донести до читателя атмосферу, в которой проходили мои детские годы, хочу напомнить, что технику в то время представляли только плохой телефон и телеграф. А однажды, в Мыза-Раёво, в 1907 году я впервые увидел автомобиль. Это было иностранное произведение - четырёхместный открытый экипаж, в колёсах - деревянные спицы. У шофёра сбоку висела медная труба с резиновой грушей, которую он нажимал, чтобы звуком разгонять зевак. Поезда тогда двигались со скоростью не более 50 км/час. Паровозы топились углём, а на линиях местного значения - нефтью. На промежуточных станциях в тендер наливалась вода. При этом паровоз подгонял отверстие для налива под трубу водопровода, не стесняясь при этом резко тормозить или дёргать вперёд. При этой операции пассажиры терпели много неприятностей: всё, например, что лежало на столиках и лавках, летело на пол. В связи с этим появился даже анекдот: от резкого торможения пассажир упал с верхней полки. Поднимаясь с пола, он говорит: «Вот хлопнулся, аж машина стала».

Какой фурор, я вспоминаю, производили все технические открытия! На моих глазах появились: автомобиль, радио, телевидение, реактивный самолёт, космический корабль, атомная бомба, пенициллин… Сто с небольшим лет тому назад не могли делать операции с вскрытием брюшины…

Я не буду описывать Москву моего дошкольного возраста. Она описана многими. Из всего, что теперь кажется удивительным, можно вспомнить: как могли люди организовать торговлю парным мясом, сметаной, сливочным маслом, которое стояло на прилавках свежее, только что вынутое из бочек, привезённых в Москву на лошадях (автомобилей тогда ещё не было). Как это можно было сохранить без всяких холодильников (ведь они появились много позже)? В мясных лавках висели целые туши, а при входе обязательно лежал толстый пушистый кот и почему-то вспоминается, как этот рыжий кот слегка блаженно прищуривал глаза, а иногда и просто спал. Но ни один мышонок не осмеливался показать нос в мясную лавку.

В дошкольном возрасте я любил ходить с матерью в мясную лавку. Она была рядом со станцией Лосиноостровская, в ней покупали мясо. 1 фунт стоил 9 копеек. Хозяин лавки Рябышев отчаянно торговался с матерью (тогда это было принято во всех магазинах). Однако торговал успешно: настроил дач, открыл немое кино, магазин. За кассой сидел его старший сын.