ГЛАВА 4

ГЛАВА 4

Ведь для меня, где ты — там целый мир[14]

Шекспир родился через пять лет после коронации Елизаветы I, и большая часть его жизни пришлась на время ее своевластного и в то же время полного ограничений и неуверенности правления. Ее главной заботой было упрочить престиж страны (и собственное положение), и все силы своей властной и неординарной натуры она направляла на то, чтобы избежать гражданских волнений и внешних конфликтов. Превыше всего Елизавета страшилась беспорядков и начинала военные действия только в крайнем случае. К тому же государство во главе с незамужней королевой было по сути своей нестабильно, в особенности когда она придумала сталкивать лбами своих фаворитов. Однако Елизавете удалось расстроить или предотвратить ряд заговоров, ставивших целью свергнуть ее с трона. Ее нетерпение, а зачастую нерешительность расширили горизонты страны. То была эпоха открытий, торговли, устроенной по-новому, и литературы. Теперь ее называют «эпохой Шекспира». Однако нет оснований полагать, что самому Шекспиру его время было так уж по душе. Мы знаем, что детство его прошло в совсем другом мире.

Стратфорд расположен на северном берегу Эйвона. Река была самой приметной деталью в пейзаже, включавшем в себя деревья, фруктовые сады и огороды. Когда случались паводки — зимой ли, летом ли, — шум воды доносился до каждой улицы. Леланд пишет, что люди, пытавшиеся пересечь Эйвон в момент паводка, «рисковали жизнью». Например, летом 1588 года Эйвон в течение восьми часов поднимался на три фута в час. На деньги видного местного дворянина, сэра Хью Клоптона, построили каменный мост, который дожил до наших дней. Но половодье увековечено и иным способом. Ни один из елизаветинских драматургов не упоминал реку столь часто, как это делал Шекспир; и в двадцати шести случаях из пятидесяти девяти упоминается река, вышедшая из берегов. Река была частью его воображения. В «Обесчещенной Лукреции» есть необычный образ водяного вихря, уносимого течением в том же направлении, откуда его принесло; это феноменальное явление можно увидеть, стоя у восемнадцатой арки каменного моста в Стратфорде. Огороженный стенами мост спускался к Бридж-стрит, которая пересекала центр города. Вместе с другими шестью или семью улицами она образовывала район, состоявший из 217 домов, где обитало две сотни семей; население Стратфорда в конце шестнадцатого века насчитывало около девятнадцати сотен жителей. Улицы сохраняли свой средневековый облик, который и поныне заметен на Шип-стрит, Вуд-стрит, Милл-Лейн[15] и Ротер-стрит[16]. Однако, судя по способу постройки, дома были сравнительно новые: большинство возведено в пятнадцатом веке. Материалом служили дубы, сваленные в соседнем лесу, строили испытанным способом: плотно пригнанные доски обмазывались глиной. Фундамент делался из древнего известняка, добытого в соседнем Уилмкоте, родных местах Мэри Арден, крыши крыли соломой. Окна не стеклили, но защищали толстыми деревянными брусками. Такое жилье было «местным» до последней деревяшки.

Воды в городе хватало: ручьи и ручейки бежали вдоль улиц, образуя колодцы, пруды, лужи и сточные канавы. Через два дома от Шекспиров стояла кузница; воду для нее брали из ручья, прозванного Болотом. Шекспира всю жизнь сопровождал звук текущей воды. На достаточно широких улицах Стратфорда вполне могли разъехаться две телеги, но это не мешало грязи, отбросам и канавам с нечистотами заполнять основную их часть. Улицы по краям были вымощены досками или булыжником, но что угодно могло проплыть посередине. Кроме того, на них наступали неосвоенные пространства с беспорядочно проложенными временными дорогами.

Свиньям, гусям и уткам не полагалось свободно разгуливать по городу, но об их присутствии свидетельствовали многочисленные загоны на каждой улице. «Добрых», как тогда выражались, домов было много, но были и лачуги бедноты, и крытые соломой амбары, и развалюхи. В городе имелись указывавшие истинный путь человечеству кресты из камня, позорный столб, колодки и место для порки тех, кто шел наперекор городской власти (в городское правление входил и отец Шекспира). Была здесь и тюрьма, и конструкция, получившая название «Клетка», а также позорный стул[17]. Все это мало напоминало «тюдоровскую идиллию». От гравюр с изображением Стратфорда — его мельниц, креста на базарной площади, церкви и часовни — веет тишиной и покоем. На нас смотрит мир, населенный простыми тружениками и торговцами в живописных костюмах. На первых фотографиях город тоже выглядит сверхъестественно пустым и тихим, людей на широких улицах почти не заметно. Они не отражают ту напряженную и суетливую жизнь, какая в действительности окружала Шекспира.

За каждой отраслью закреплялось свое место. Свиньи продавались на Свайн-стрит, лошади — на Черч-уэй; торговцы шкурами раскидывали товар на перекрестке у Ротер-маркет, тогда как солью и сахаром торговали на Корн-стрит. Скобяные и веревочные изделия можно было найти на Бридж-стрит, а мясники занимали верхнюю часть Мидл-роу. Существовали отдельные рынки для продажи пшеницы, скота, тканей. Когда Шекспир в зрелые годы вернулся в Стратфорд, прямо возле дверей его дома располагался сырно-масляный рынок.

К четырем часам утра город пробуждался, к пяти улицы наполнялись людьми. Торговцы и работники завтракали в восемь и обедали в полдень; работу заканчивали в семь часов вечера, после четырнадцатичасового трудового дня. Закон о ремесленниках, принятый в 1563 году, разрешал, однако, один час послеобеденного сна. Выходных не было, за исключением праздников.

Многие стратфордские ремесла существовали веками. Судя по списку занятий 1570–1630 годов, в городе было двадцать три мясника, двадцать ткачей, шестнадцать башмачников, пятнадцать пекарей и пятнадцать плотников. Это были основные» профессии; городские жители (к примеру, отец Шекспира) могли входить в самые разные цехи. По основному роду занятий Джон Шекспир был перчаточником, одним из двадцати трех в городе; но зарабатывал он на жизнь еще и торговлей шерстью, и ростовщичеством, и изготовлением солода. В Стратфорде традиционно варили пиво и продавали эль; этим занимались не менее шестидесяти семи хозяйств.

И все же все городские ремесла, как и экономика города в целом, подчинялись более важному ритму сельскохозяйственного года: в феврале пахота и сев, в марте прополка, в июне сенокос, в августе сбор урожая, в сентябре молотьба и в ноябре забой свиней. И еще лошади, овцы, свиньи, рогатый скот, пчелы. Пашни и непахотные земли, луга и пастбища. «Да, вот еще, сэр, чем же мы засеем ту большую пашню — пшеницей?» — спрашивает слуга у судьи Шеллоу во второй части «Короля Генриха IV». — «Да, красной пшеницей, Деви»[18]. Шекспир, безусловно, понимал язык земледелия.

В 1549 году Стратфорд, входивший до того во владения епископа Вустерского, перешел к Джону Дадли, графу Уорику; в этом смысле город был секуляризован. В 1553 году Стратфорду была пожалована грамота, по которой прежние члены Гильдии Святого Креста становились олдерменами; их оказалось четырнадцать; из них следовало выбрать бейлифа, или мэра. Олдермены выбирали еще четырнадцать человек, и вместе они составляли городской совет.

Члены совета встречались в старой ратуше возле часовни. В их обязанности входило наблюдать за мостом, школой и самой часовней; доходы от собственности, ранее принадлежавшей гильдии, шли теперь на содержание городского совета. Хотя многие сожалели о конце церковной власти, это знаменовало начало самоуправления. Бейлиф и избранный олдермен стали мировыми судьями, заменив судей церковных. Эти самые уважаемые горожане назначали двух казначеев и четырех констеблей. Таким был мир, где отец Шекспира вполне для своего времени преуспевал; и это не могло не отразиться на детстве сына.

Стратфордский позорный столб, не говоря о тюрьме и позорном стуле, дает основание предположить, что и сам образ жизни в городе находился под тщательным контролем. Вошло в обычай изображать Англию времен Елизаветы I «полицейским государством», но такой подход устарел. Однако это был мир строгой и почти патриархальной дисциплины. Иными словами, управляли им все еще по средневековым канонам. Остро ощущалась разница между слоями общества; в силе был тот, кто владел землей. Таких принципов неуклонно придерживался и сам Шекспир. Это был мир привилегий и покровительства, привычных предписаний и местного правосудия. Каждого, кто отзывался неуважительно о городском чиновнике или не повиновался распоряжениям властей, препровождали в камеру на три дня и три ночи. Никто не мог приютить чужеземца без разрешения мэра. Слугам и подмастерьям не позволялось выходить из дому после девяти вечера. Игра в шары разрешалась в строго определенные часы. По воскресеньям полагалось ходить в шерстяной шапке и обязательно посещать церковь не реже чем раз в месяц. У жителей Стратфорда не было тайн — это было открытое общество, в котором каждый знал о делах других, семейные или супружеские проблемы становились немедленным достоянием всей округи. Не было никаких признаков «частной» жизни, в том смысле, в каком ее понимают сейчас. Не случайно среди достижений Шекспира критики отмечают то, что в его пьесах впервые вводится понятие индивидуальности. Ему остро не хватало этого в родном городе.

Считается, что природа и атмосфера города за время жизни Шекспира не претерпела изменений и оставалась прежней до середины девятнадцатого века, но это неверно. Новые сельскохозяйственные методы привнесли свои проблемы; огораживание общинных земель и бурное развитие овцеводства вытеснили многих крестьян с их наделов. На городских улицах появлялось все больше бродяг и батраков, оставшихся без дела. В 1601 году надзиратели Стратфорда отметили семь сотен бедняков, и большей частью это были работники, пришедшие из окрестных деревень. Миграция бедноты также увеличивала подспудное социальное напряжение. Между 1590 и 1620 годами резко возросло число «серьезных преступлений», разбиравшихся в суде графства.

Наличие безземельных и безработных людей обострило проблему, которая в то время казалась неразрешимой. Как спасти бедняка от еще большей нужды? Это был период повышения цен. Сахар стоил i шиллинг и 4 пенса за фунт в 1586 году, 2 шиллинга и 2 пенса в 1612-м. Ячмень продавался по 13 шиллингов и з пенса за четверть в 1574-м, а к середине 1590-х годов цена на него поднялась до i фунта 6 шиллингов и 8 пенсов.

В связи с ростом населения снизилась оплата труда наемных работников. Каменщикам платили i шиллинг и i пенс в день в 1570 году, а тридцатью годами позже, когда цены резко повысились, они зарабатывали всего i шиллинг. Положение усугубилось после четырех неурожайных лет, начиная с 1594-го; во второй половине 1596 года и в первые месяцы 1597-го в Стратфорде часто случались смерти от недоедания. Это было голодное время. «Хлебные бунты» горожан в «Кориолане» не были плодом воображения.

Хотя дохода бедняков едва хватало на жизнь, йомены и землевладельцы неуклонно богатели. Рост населения и особенно спроса на шерсть способствовал размаху продажи земли. Это был легкий способ обогащения, который пришелся по душе и самому Шекспиру. Фактически экономические сдвиги, столь невыгодные для бедняков, сулили ему большую прибыль. Он не испытывал никаких угрызений совести по этому поводу и устраивал свои финансовые дела с той же хваткой, с какой начал театральную карьеру. Но он понимал, что происходит.

Так или иначе, характер новой светской экономики делался все заметнее, и много исследований посвящено тому, как отражен у Шекспира переход от Средневековья к началу современного исторического периода. Что случается, когда старые устои веры и власти под запретом, разорваны связи и не выполняются обязательства? Так Лира сменяют Гонерилья и Регана, а Дункана Макбет. Все резче обозначилось и несоответствие между обычаями — утонченными культурными и народными; Шекспир был, возможно, последним английским драматургом, в чьем творчестве сочетались две культуры.