Глава 9 Последние дни

Глава 9 Последние дни

24 января 1943 г.

У командира роты обер-лейтенанта Йенсена была такая же «дружная шайка», как и у меня. Он относился к 60-й моторизованной дивизии и ждал нас, чтобы перейти на другую позицию в городе. Он сказал, что в секторе пока не было контакта с противником, однако он ожидался на следующий день, 25 января.

Еще он рассказал мне и показал, что позиции раньше были летними квартирами частей снабжения и не могут выдержать тяжелого артобстрела. Поскольку все лето мы вели бои в восточном направлении, эти убежища были грамотно встроены в обратные скаты, но теперь, когда нам приходится обороняться на запад и север, они оказались на переднем скате – как на тарелке. Каждый вход открывался в сторону противника так, что, если он атаковал днем, мы сидели бы, как в мышеловках. Если днем топить печи, это выдаст наше расположение и приведет к уничтожению землянок.

Обер-лейтенант Йенсен также сообщил, что с соседом справа не было связи два дня, поскольку его солдаты отступили в город. В любом случае это была разношерстная толпа солдат, одетых в самые разные униформы.

Я попросил Йенсена подождать выдвигаться до утра, потому что нам всем отчаянно нужно было поспать. Он согласился. Вскоре после этого мы все заснули глубоким – почти мертвым – сном.

25 января 1943 г.

06.00 утра.

Обер-лейтенант Йенсен со своими людьми ушел с позиции. Снаружи было тихо. С Павеллеком, Аугстом и Купалом мы тщательно изучили сектор. На правом фланге мы нашли большую низину, в которой была выкопана большая землянка. Она не годилась для обороны: оттуда не было никакого обзора поля боя. Туда отнесли наших товарищей, непригодных для боя. О них заботились санитатс-унтер-офицер Пауль и два медика.

Другие сооружения находились непосредственно на линии обороны, некоторые на полпути вверх по склону, чуть выше дна долины, остальные ниже, у самого ручья.

Аугст и Купал получили по сектору. Аугст расположился справа от меня, а Купал – слева. Я решил, что мой командный пункт будет там, где линия обороны поворачивала на юг почти под прямым углом. Это была открытая позиция. Но оттуда я мог видеть весь сектор, что было для нас очень важно. Большинство солдат в моей теперешней роте не имели боевого опыта и пришли в роту всего несколькими днями раньше. Мы все были в очень плохой физической форме. Те немногие солдаты, на кого я мог положиться, были 12–15 товарищей из старой части – силезцы и несколько судетских немцев. Я держал их в непосредственной близости в двух землянках справа и слева от командного пункта.

Если русские появятся в ближайшие несколько часов, мы не сможем позволить себе быть обнаруженными, а будем вести наблюдение из землянок. Но, когда стемнеет, нужно будет распределить часовых по всему сектору, чтобы не оставить незамеченным просачивание противника и объявить тревогу. Лишь тогда я пущу в ход свою «пожарную команду». Эти люди были в постоянной готовности, но освобождены от патрульной службы. У солдат справа от меня был наш единственный пулемет.

День был морозным и ясным. У солдат были мои указания построить блиндированную огневую позицию 80 см в ширину и метр в высоту, между дощатой стеной и местом для сна, расширяющуюся в сторону входа. Доски для обшивки брались с задних стен блиндажей. Мы врылись поглубже в склон. На засыпку стен пошла выкопанная почва – к счастью, песчаная. Первые слои были мерзлыми, но мы смогли пробиться глубже. Так мы создали боковой ход, который защитит нас от пулеметного и ружейного огня. Через небольшие амбразуры можно будет стрелять стоя. Нам приходилось беречь патроны, так что я отдал приказ стрелять только в крайнем случае.

Марек восстановил связь со штабом гауптмана Краузе. С ним пришли Неметц и те двое, которых я отправил с контейнером. Ко мне проложили телефонную линию от командира сектора.

26 января 1943 г.

Рано утром, еще до рассвета, мой шпис Бигге прислал нам пайки. Мы получали 100 граммов хлеба на голову, но только на солдат, официально приписанных к 1-й роте, которая все еще насчитывала 24 человека. Каждому из них выдали по две банки «шока-колы» (уникальный шоколад, появившийся в 1935 году, из какао, кофе и экстракта орехов кола. Сильно тонизировал организм, а небольшое (0,2?%) количество кофеина повышало реакцию и сосредоточенность. Упаковывался в небольшие круглые жестянки. – Прим. зарубежного издателя ). Один 25-граммовый шарик шоколада нужно было делить на шестерых. Пять граммов жира, что получил каждый, шел на кухню, чтобы в жидком супе было хотя бы несколько жиринок. Это был очень жидкий суп – вода с вареным конским фаршем.

Откуда снабжались остальные – кто попал в роту в последние дни, – не могу сказать. Все, что я мог сделать, – это позвонить гауптману Краузе и попросить о них позаботиться. Понятия не имею, где находился Бигге и его полевая кухня. Также не знаю, где был командный пункт моего командира сектора. В снабжении мы полностью зависели от товарищей, прячущихся где-то в развалинах города у нас за спиной.

К полудню показались первые русские. На них была камуфляжная одежда, они стояли на виду, внимательно осматривая все вокруг. Они спустились по противоположному склону. Их было двенадцать. Мы сидели тихо. Павеллек, Неметц и я стояли за изгибом хода сообщения и смотрели, как они подходят. До них было еще около 150 метров.

– Юшко, ты берешь тех, что спереди. Неметц, твои справа; я возьму тех, что слева. Цельтесь точнее, в центр цели. Попасть нужно с первого выстрела! Потом берите тех, что сразу за ними. Потом остановитесь и ждите дальнейших указаний. Управляйте огнем как можно лучше.

Наши винтовки были в хорошем состоянии.

– Готовы?

– Готовы!

– Огонь!

Три винтовки разорвали тишину окопа. Три самых передовых солдата были убиты и упали в снег. Остальные немедленно залегли, но на восходящем склоне представляли хорошую мишень. Мы сразу перезарядили оружие.

– Следующие! Готовы? Огонь!

Снова короткий лай наших винтовок, и снова мы попали.

Остальные как можно быстрее отступили за холм. Мы снова были в контакте с противником. Противник теперь знал, что Nemtsе держат здесь оборону. Он будет осторожнее; этот случай сказал ему, что мы настороже. Я доложил о происшествии по телефону.

Было важно, чтобы мы стреляли одиночными прицельными выстрелами, не выдавая своей позиции. Я был убежден, что противник не заставит нас долго ждать своего ответа. Через пару мгновений мы отметили первые разрывы мин и снарядов. В основном артиллерийские снаряды падали в нескольких сотнях метров за нами, а мины, выпущенные из минометов, ложились ближе. «Иван» еще не засек нашу позицию. Это бы для нас плохо кончилось. В бинокль я внимательно осматривал местность. Глаза уставали от постоянного высматривания врага в этой мерцающей белизне. Несколько раз мне казалось, что я что-то вижу, но глаза меня обманывали. Через какое-то время я перевел взгляд на позиции, чтобы увидеть: не изменилось ли что-то. Глаз зацепился за что-то движущееся. Трудно было выделить это белое на окружающем снегу. Это что-то продвигалось к упавшим по несколько сантиметров за раз. Я опустил бинокль и попытался разглядеть это невооруженным глазом. Теперь я видел. Не отводя глаз от цели, я схватил карабин, поднял его и прицелился, затем засомневался и взглянул снова. Когда я выстрелю, я должен попасть с первого выстрела. Лишь лицо солдата, ползущего в снегу, было темнее снега. Он был легкой мишенью! Я вернулся на огневую позицию за изгибом хода, уже доказавшего свою полезность при первом контакте с противником. Казалось, прошла вечность, пока я не отважился на выстрел. Потом я осторожно потянул спуск, и пуля заставила темное пятно остановиться.

До наступления темноты со стороны противника ничего не было видно. Были выставлены наблюдатели, снова получив напоминание немедленно поднимать тревогу, если они заметят что-то подозрительное. Лейтенант Аугст доложил, что справа от него никем не занятая дыра.

Мы растопили плиту, чтобы ночью в блиндаже было хоть какое-то тепло. Командиры взводов получили приказ экономить дрова и жечь их только по необходимости.

Бигге снова прислал жидкий суп и 100 граммов хлеба на человека. Теперь «шока-колы» было только полторы банки. Связисты вышли на линию, порванную артиллерийским огнем.

Наверное, еще не наступила полночь. Снаружи падал снег. Часовой поднял тревогу: «Русские!» Крик подействовал на нас, как удар тока. Мы похватали винтовки и нахлобучили каски. Мгновенно мы выскочили наружу. У самой землянки слышалась стрельба. Рвались гранаты, жужжали рикошеты. Противник перебрался через ручей и штурмовал последний склон. Мои товарищи отчаянно защищались, даже слабые дрались снаружи.

– Герр гауптман, смотрите! Они и сзади!

Быстрый взгляд через плечо показал, что Павеллек не ошибся. Шестеро русских бежали вниз по склону за нашей позицией. Они еще думали, что их не заметили.

Последний пулемет с барабаном патронов внесли прямо в окоп, открыв огонь по приближающемуся врагу. Одним прыжком я оказался у стрелков, выхватил пулемет и крикнул: «Юшко, сюда!»

Он мгновенно понял и прибежал, чтобы уложить пулемет на плечо, крепко держа за сошки, и раздалась первая прицельная очередь. Рат-та-та-та-та, и снова – рат-та-та-та. Они лежали! Я видел, как один еще бежит, остальные лежат.

Теперь мы развернулись на 180° и прочесали склон. А ну, давай! «Иван» этого не ожидал. Те, кто еще мог бежать, исчезли так же неожиданно, как и появились.

Убедившись, что опасность миновала, я позволил всем часовым вернуться в землянки. У нас было восемь раненых и двое убитых. Раненых отнесли в медицинский блиндаж к унтер-офицеру Паулю. Убитых отнесли в пустой окоп.

Павеллек, Неметц и еще двое попробовали удостовериться, сколько нападавших лежит перед нами и за нами. У них еще была задача принести все оружие и патроны убитых вражеских солдат. Когда они вернулись, Павеллек доложил:

– У ручья лежат восемь русских. Мы принесли четыре автомата с патронами, четыре винтовки и шесть гранат. Что до еды, у них было несколько сухарей в сухарных сумках и немного махорки .

Вскоре вернулся Неметц:

– Над нами на склоне пятеро метрах в 20–30 отсюда. Мы принесли три автомата, две винтовки, патроны и четыре гранаты, а еще пару кусков черствого хлеба и немного табаку.

Оружие, патроны, хлеб и табак распределили по взводам. Я убедился, что каждый получил свою долю. Это был скорее символический жест, чем что-либо еще, – я не хотел, чтобы кто-то был обделен.

Как было указано, мои солдаты оставили убитых русских лежать, где лежали. Днем русские не смогут ничего сказать о том, где мы находимся.

Павеллек сказал, что один из врагов, лежавших у ручья, был тяжело ранен. Он по-русски молил нас помочь ему: «Товарищ, у тебя тоже есть мать, помоги!»

Павеллек скрипнул зубами:

– Эта поганая война! Как я ему помогу? Мы сами подыхаем, и я не знаю, что делать со своими ранеными!

Я хорошо понимал моего Юшко. Эти люди вышли с заданием вывести нас из боя. Хотели они того или нет – у них не было выбора, как и у нас и у любого солдата на свете. Бой человека против человека врукопашную обычно кончается смертью. Поговорив с врагом, ты понимаешь, что гуманность к другому не умерла. Симпатия, жалость к этой жалкой твари. Он хотел помочь, но не мог – не дал долг по отношению к своим товарищам. Я попытался поставить себя на место противника. Не нужно было большого воображения, чтобы понять, что изгиб балки, где располагался мой командный пункт, – важная точка обороны. Противник верно рассудил, что центр сопротивления находится здесь. Семеро убитых за прошедшие дни показали, что мы не собираемся сдаваться без боя. Так что ночью двумя штурмовыми группами он попытался достичь того, что не смог сделать днем: первая группа – идущая с фронта – отвлекает нас, а вторая просачивается через незанятый сектор справа от нас. У них почти получилось, но Павеллек, этот славный малый, в последний момент заметил их.

27 января 1943 г.

Остаток ночи прошел без происшествий. С первыми рассветными лучами часовые вернулись в свои норы. Печи остыли. Ничто не указывало на то, что в этих норах держат оборону германские солдаты: люди с тяжелым чувством неясности своего будущего и готовые защищаться до последнего. Мы постоянно сменяли друг друга на наблюдательном посту. Беспокойство, как бы нас не взяли врасплох, не давало мне спать. Я знал, что мои товарищи смотрят на меня, и не мог позволить себе проявить слабость. Чувство ответственности держало меня и давало силы не отчаяться. Большую часть времени я проводил с обоими наблюдателями, исследуя местность в бинокль. Я сосчитал мертвых нападавших. Их было пятнадцать. И еще пять лежало на склоне над нами, итого двадцать.

Артиллерия и минометы снова начали концерт. Вскоре телефонную линию снова перебило. Мы снова были предоставлены сами себе. Вскоре после полудня по нам стали стрелять противотанковые пушки с направления балки у Городища. Выстрелы были направлены вдоль позиций на дне долины. Мы лежали тихо, чтобы не выдать себя. Пуля, направленная в наш командный пункт, застряла в боковом ходе. От балки Городища показались солдаты. Они пытались спровоцировать нас на стрельбу. Но мы знали вчерашний приказ: стрелять только при крайней необходимости. Три пули из моей винтовки, не прошедшие мимо цели, заставили остальных повернуть и оставили русских гадать, откуда стреляли.

Мы были наготове, непрерывно осматривая местность. В течение дня обстрел вражеской артиллерии был тяжелым, но неприцельным. Противник не знал, где мы прячемся. Я не верил, что наш блиндаж выдержит прямое попадание. Лучшую защиту от снарядов представляла часть блиндажа, вырытая для этого, с боковым ходом.

После наступления темноты дозорные вышли наружу. После долгого наблюдения из блиндажа мы почти ничего не видели. В печах срочно раздули огонь. При температуре снаружи между –30° и –40° норы за день выстывали быстро. А поскольку мы не могли выйти, мы все быстро замерзали. Но для нас они были жизненно необходимы, без них мы были беззащитны и были во власти погоды. Без своих нор мы не могли оказать и самого слабого сопротивления.

28 января 1943 г.

Я сказал солдатам, что приду к ним утром и проведу у них весь день. Потом мы пройдем по оставшимся землянкам, или, скорее, бункерам. Мы почти не разговаривали; все знали, как серьезно положение. Если только я мог заговорить пустые желудки моих истощенных товарищей. Они несли службу, не ропща.

Когда мы вернулись на командный пункт, нас уже ждали наши так называемые пайки. На этот раз они состояли из полутора буханок на 24 человека, половины банки «шока-колы» и теплой похлебки с несколькими кусочками конины. Откуда брались пайки для более ста других моих подчиненных, было для меня неизвестно. Снабженцам явно до сих пор не удалось утрясти состав частей. [Но] количество и качество не отличались от нашего.

В любом случае мы тщательно разделили жалкие крохи. Разносчики еды из взводов ушли. Я был готов проглотить первую ложку «похлебки», когда в моей землянке появился обер-ефрейтор. Я мгновенно увидел, что он из моего старого полка. Он выглядел хуже, чем почти все мои солдаты.

– Герр гауптман, я обер-ефрейтор Гюбнер, бывший ординарец обер-лейтенанта Бёге. Вы меня помните?

– Да, я тебя помню. Что ты здесь делаешь?

– Герр гауптман, я ничего не ел пять дней!

– Как это?

– Я был ранен и отправился в госпиталь в Сталинграде. Там все переполнено. Мне сказали искать свою часть и доложиться там, потому что у них для меня пайка не было. Я пошел и стал искать здесь, но ни в одной части мне не дали поесть, везде все то же самое: «Прости, у нас самих ничего нет». Наконец, я нашел здесь вашу часть!

– И у нас тоже ничего нет, – сказал мне Павеллек.

– Вы не можете оставить меня голодать! – Это был крик человека, близкого к сумасшествию. Никогда не забуду этого измученного взгляда, заплаканного лица, этой безнадежности. Я не мог есть суп перед ним.

– Возьми мой суп, у нас больше ничего нет. Ты останешься с нами и войдешь в группу Диттнера.

Гюбнер хотел проглотить суп в один присест.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.