Глава пятьдесят четвертая
Глава пятьдесят четвертая
1
Этим летом все было не так, как обычно. Было много салютов, праздников и встреч… и много слез, потому что не вернулись те, кого ждали матери и жены. И, должно быть, никто не уезжал из Москвы отдыхать этим летом в дома отдыха и санатории.
Люди предпочитали оставаться дома.
Дома — вот понятие, которое обнимало этим летом всю столицу.
И на улице тоже был дом. Вся Москва была этим летом как один большой дом, как одна квартира, объединенная коридорами улиц. Только без крыши над головой.
Впрочем, все привыкли во время войны не видеть крыши над головой. И те, кто воевал и мерз в окопах, и те, кто дежурил на чердаках во время бомбежек.
Теперь в мирном небе все чаще вспыхивали и гасли мирные звезды салютов.
Война кончилась.
— Итак, мы достигли победы и дорвались до настоящей работы, — сказал однажды Лихачев.
Сказано это было в московской квартире за столом, где собралась вся семья в воскресный день. Мать громко вздохнула.
— Дорвались до работы. Отвоевались. Только и слышишь. Ты лучше в санаторий поехал бы. Отдохнул. Иван Алексеевич, это я тебе говорю. На кого стал похож!
— Отдыхать нам рановато… Есть у нас еще дома дела, — отвечал он словами популярной песпи.
Дела, которые директору завода предстояли, касались теперь прежде всего устройства жизни заводского коллектива.
Люди возвращались из армии, из эвакуации на завод. Приезжали старики, собирались небольшими группами, ходили по знакомой территории бывшего заводского пустыря или сидели на бревнах, заготовленных строителями, и, как положено ветеранам, предавались воспоминаниям.
Главным звеном становилось строительство жилья.
«Иначе нам не расти!» — говорил Лихачев на заводской партконференции.
Он требовал жилья для демобилизованных красноармейцев.
В конце войны в районе завода было построено уже изрядное количество жилых домов. Окна смотрели в окна.
Старики говорили:
— Раньше здесь роща была. Сюда бабы землянику ходили собирать. Ну и мы ходили. В обеденный перерыв Иван Алексеевич придет, бывало, и спрашивает простецким таким тоном: «Ну как живете, мужики?» — «Как живем, — говорю, — сам, поди, видишь. Так вот и живем. То надо и это надо. Никак не знаем, с чего начинать. Жена говорит — экономить будем, а какой я, правду сказать, был эконом. Есть — так давай, а нет — так и зубы на полку». — «А как Вовка?» — спрашивает. Он и детей-то наших знал по именам. «Вовка, — говорю, — перед войной в техникум подался, теперь из армии вернулся, полный кавалер орденов Славы».
— Когда я пришел на завод, Симоновна сплошь была одноэтажная, деревянная, — подхватывал другой. — А теперь все соседи построили дома, и «Динамо», и Па-рострой, и Трубосоединение, три школы, техникум. Война нас подвела, а то бы мы сейчас вот какие были, на лягушке не обскачешь.
Сейчас уже трудно восстановить подробности таких бесед, но, судя по воспоминаниям (па заводе сохранилась по сей день горьковская традиция — «кабинет мемуаров»), Лихачев иногда приходил сюда, в район строительства, в первые послевоенные дни, садился на скамеечку запросто, слушал, о чем говорят, и сам говорил.
— Надо товарищам начальникам цехов не рабочую силу у директора выпрашивать, а производительность труда повышать, драться за порядок, за дисциплину!
— Молодежь нужно выдвигать, — говорили ему.
— Кого выдвигать — подскажите. Мы и так всех товарищей, которые мало-мальски подают надежды, выдвигаем. Выдвигаем, обучаем, возимся с ними и лаской и таской, а не успеешь оглянуться — ушли с завода. Сколько мы уже на заводе вырастили и генералов, и директоров, и профессоров.
— Иван Алексеевич, план дают не генералы и не профессора.
— Я понимаю, — вздыхал он. — Это тяжело заставлять людей выполнять план и в то яге время осваивать новые машины. У меня тоже есть опасения, что можем не сдюжить. Провалим программу. Как вы думаете?
И раздавалось в ответ:
— С чего это провалим?! Пожалуйста, Иван Алексеевич! Нами располагайте.
Теперь это были бойцы перед лицом командира, потому что он был настоящим командиром. Он не говорил ни одного лишнего слова, не делал ни одного замечания, но одного его появления здесь было достаточно для того, чтобы проявилась, стала очевидной государственная важность работы, им выполняемой, не только в Верховном Совете, в МК, в Моссовете, но и здесь, да пустыре возле завода, где была когда-то Тюфелева роща, излюбленное место встреч обитателей старой Симоновки.
В эти дни начальник крупного цеха «Мотор-1» Владимир Петрович Иванов, молодой талантливый инженер, орденоносец и лауреат, позволил себе грубость по отношению к старому мастеру, пенсионеру, пришедшему в цех с функцией обычного контроля. Мастер пришел проверить движение одной из деталей мотора на конвейере.
Начальник цеха не пожелал с ним разговаривать.
Нет, это не было какой-либо особой грубостью. Просто он отправил старика к своему заместителю, сказав:
— Пожалуйста, не мешайте работать.
Как будто бы в этих словах не было ничего из ряда вон выходящего. На заводе слово «драться» с легкой руки Лихачева имело чрезвычайное распространение — «драться за программу», «драться за новаторство», «драться за свою марку», «драться за чистоту». Здесь, где обычно резко и непримиримо критиковали друг друга, употребляя крайне решительные выражения, можно было бы этого и не заметить.
Оказывается, нет. Манера разговаривать друг с другом по «неписаным законам» завода отличалась скрытой уважительностью, которая всегда возникает между людьми, делающими одно общее настоящее дело.
Почему? Это тонкое обстоятельство и послужило поводом для статьи в заводской газете и обсуждения ее на парткоме завода.
В день, когда вышла эта газета с заметкой «Бестактность или бюрократизм?», на Владимире Петровиче, что называется, лица не было. Ему пришлось много раз давать объяснения по поводу своего бестактного поступка и секретарю парткома Девыкину, и Ивану Алексеевичу Лихачеву.
Он выслушал много горьких истин о своей грубости, зазнайстве и неумении в качестве руководителя найти должную линию поведения.
— А что я такого сделал? — попробовал возражать Владимир Петрович. — У нас как бывает: тебе говорят ангельским голоском: «Да, да, конечно… Извините… Мы разберемся!» На самом деле палец о палец не ударят, с чем пришел, с тем и ушел. Разве так не бывает?
— Бывает, — отвечал Лихачев спокойно. — Очень часто бывает.
— Но что же я такого сделал, Иван Алексеевич? Невежливо сказал?
— Что такого ты сделал? — повторял Лихачев. — Не понимаешь? А если бы к твоему отцу такое пренебрежительное отношение проявили здесь, у нас на заводе? Что бы ты сам сказал?
Отец Володи Петр Иванович Иванов проработал на заводе 40 лет. Володя ходил сюда на новогодние елки, на детские утренники. В школе был вожаком у ребят, потом учился в заводском учебном комбинате, работал слесарем и хорошо зарекомендовал себя. Отсюда же его отправили в вуз. Когда Владимир Петрович окончил МВТУ, Лихачев — смело назначил его начальником цеха «Мотор-1».
Лихачев любил Владимира Петровича и верил в него. Но на этот раз ничто не мешало ему возмущаться.
— Приходили к нам разные мастера, и с образованием и без образования, — говорил он на партийном комитете, — но я их всех на одного Семена Ивановича не променяю. Он тридцать лет на производстве оттрубил, он тут каждый гвоздь знает, и я не разрешу, чтобы Володька ему место показывал.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.