«Писано моею рукою грешною»

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

«Писано моею рукою грешною»

Поражает смирение, с каким Аввакум переносил выпавшие на его долю тяжкие испытания. «Не знаю, как коротать дни, — писал он. — Слабоумием объят и лицемерием, и лжею покрыт есм, братоненавидением и самолюбием одеян, во осуждении всех человек погибаю. И мняся нечто быти, а кал и гной есм, окаянной, прямое говно. Отовсюду воняю и душею, и телом. Хорошо мне жить с собаками и со свиниями в конурах, так же и оне воняют. Да псы и свиньи по естеству, а я чрез естество от грех воняю, яко пес мертвой, повержен на улице града. Спаси Бог властей тех, что землею меня закрыли! Себе уже воняю, злая дела творяще, да иных не соблажняю. Ей, добро так!»

Литературное творчество (если это слово вообще применимо к тому, что написано не чернилами, а кровью сердца) стало для пустозёрских узников единственной отдушиной в ужесточившихся после второй «казни» тюремных условиях. Хотя возможности творить были для них сильно ограничены. По-прежнему не хватало бумаги. «Дорого столбец сей куплен, неколи много писать, писано же лучинкою», — сообщает Аввакум в своём письме к семье на Мезень. «Писано в темнице лучинкою кое-как»… «Мелко писано, бумашки нет»… «Хотел писать, да бумаги не стало», — писал диакон Феодор в «Послании к сыну Максиму». И далее: «Еще Бог прислал бумашки: пишу свидетельства от многих Святых Писаний…» Поэтому многое приходилось сначала сочинять в уме и лишь потом, при появлении благоприятной возможности, записывать на бумаге. Но, с другой стороны, в такой сложной ситуации оттачивался стиль пустозёрских «сидельцев», отсекалось всё лишнее, второстепенное, несущественное.

Именно в этот период Аввакумом были созданы основные его произведения, и именно творчество вкупе с непоколебимою верой и ежедневным молитвенным правилом помогало ему не только выжить, но и сохранить человеческий облик, разум и память в поистине нечеловеческих условиях пустозёрского заточения.

Без сомнения, самое известное произведение Аввакума — это его автобиографическое «Житие», написанное в 1672–1675 годах по «понужению» его духовного отца инока Епифания. Обычно жития писались после смерти святых подвижников на основе преданий и воспоминаний непосредственных участников событий. Здесь же в качестве жития были представлены собственноручно написанные Аввакумом воспоминания о своей жизни.

В биографической части «Жития» Аввакум пространно повествует о событиях нелёгкой судьбы, выпавшей на его долю и на долю всей его семьи, рассказывает о различных этапах своей многотрудной жизни, о вынесенных тяготах и мытарствах, о необыкновенных видениях и чудесах, бывших с ним, живописует сложную обстановку религиозных споров в русском обществе середины XVII века. Он создаёт выразительную галерею лиц разных сословий (от царя и патриарха до крестьян), которые непосредственно соприкасались с автором на разных этапах его жизненного пути. «Житие» протопопа Аввакума представляет собой новую страницу в истории русской литературы в целом. Будучи строгим традиционалистом в церковной области, Аввакум выступает в области литературы как новатор. Прежде всего на фоне предшествующей литературной традиции выделяются его стиль и поэтика. Язык Аввакума — подчёркнуто разговорный («занеже люблю свой русский природный язык, виршами философскими не обыкл речи красить»). Он лишён утончённых изысков, но при этом удивительно точен, правдив и впечатляюще образен. Аввакум широко использует народную речь даже в сюжетах, затрагивающих вопросы догматики. По ходу довольно пространного повествования он свободно варьирует приёмы рассказа, внутреннего диалога и полемики.

«Житие» сохранилось в трёх авторских редакциях, две из которых дошли в автографах (один найден В.Г. Дружининым, другой — И.Н. Заволоко). Существует также найденный В.И. Малышевым Прянишниковский список — отредактированный в XVIII веке текст самого раннего варианта «Жития», не дошедшего до нашего времени, и две позднейшие переработки произведения.

Этот, без сомнения, выдающийся памятник древнерусской литературы и одновременно старообрядческой богословской мысли был опубликован лишь в 1861 году. До этого «Житие» распространялось в рукописных списках, которые тайно переписывались в старообрядческих монастырях и скитах. Главное произведение Аввакума представляет величайшую ценность и как свидетельство о жизни священномученика и исповедника древлеправославной веры, и как исторический источник, характеризующий русское общество середины XVII века в его отношении к Никоновым новинам. Творчество протопопа Аввакума оставило заметный след в русской литературе и культуре XIX–XX веков. О нём неизменно высоко отзывались такие разные писатели, как Л.Н. Толстой, И.С. Тургенев, Ф.М. Достоевский, В.М. Гаршин, И.А. Гончаров, Н.С. Лесков, Н.Г. Чернышевский, И.А. Бунин, Д.Н. Мамин-Сибиряк, А.М. Горький, С.В. Максимов, Л.М. Леонов, А.Н. Толстой и другие. Аввакумовское «Житие» было переведено на многие языки мира.

В те же годы, что и «Житие», Аввакумом была написана «Книга бесед». В ней нашли отражение его взгляды на современные события. «Книга бесед» включала в себя 10 глав: 1. Повесть о страдавших в России за древлецерковная благочестная предания; 2. Об образе Креста Христова; 3. Об иноческом чине; 4. Об иконном писании; 5. О внешней мудрости; 6. О днях поста и мясоястия; 7. О старолюбцах и новолюбцах; 8. Об Аврааме. 9. Толкование на 87–88 зачало Послания к римлянам и 23 зачало Евангелия от Иоанна; 10. Беседа о наятых делателях. В старообрядческой среде «беседы» Аввакума объединялись в сборники, но ни один из них не содержит полного текста. Эти беседы Аввакум по мере написания отправлял вместе с сопроводительными письмами своим единомышленникам — «всем горемыкам миленьким на всем лице земном», «старице Мелании с сестрами и подначальною Анисьею», «тричисленной единице» (Морозовой, Урусовой и Даниловой).

«В этом сочинении, — пишет А.Т. Шашков, — …церковная реформа предстаёт как возврат от евангельского учения к ветхозаветным установлениям и порядкам, происшедший под влиянием римлян и греков, в разное время отступивших от “истины”, что и является предвестием Второго Пришествия и Страшного Суда. В условиях открытого наступления зла, когда особенно остро встаёт необходимость выбора пути (“узкого” — к Богу, “широкого” — к диаволу), человек, несмотря на его двойственную природу, всё же способен проявить свою подлинную сущность, предпочтя греховному миру, захваченному антихристом, духовное делание в доме Бога».

Аввакум призывает своих единомышленников — «малых избранных» — хранить истинную веру и не бояться телесной смерти:

«…Молю убо аз, юзник, вас всех страждущих о Христе: претерпим мало здесь от никониян, да Бога вечно возвеселим. С Ним и мы возрадуемся: ныне же в зерцале и в гадании, таможе со Христом лицем к лицу. Ныне нам от никониян огнь и дрова, земля и топор, и нож и виселица; тамо ангельския честь, и вечное возрадование. Яра ныне зима, но тамо сладок Рай. Болезнено терпение, но блаженно восприятие. Да не смущается сердце ваше и устрашается. Слышите Господем реченное: “блажени плачущии, яко тии утешатся” [70], и: “многими скорбьми подобает нам внити в Царство Небесное” [71]. Не начный блажен, но скончавый: “претерпевый до конца, той спасен будет” [72]. Всяк верный не развешивай ушей тех и не задумывайся: гряди со дерзновением во огнь и с радостию Господа ради постражи, яко добр воин Исус Христов правости ради древних книг святых! И мы с тобою же, вкупе Бога моля и Пречистую Владычицу нашу Богородицу и всех святых, уповаем, конечно: не оставит нас Господь и Богомати. Аще они нас и мучат и губят, а сами дрожат; шлюсь на их совесть нечистую. А праведник, уповая, яко лев рыкая, ходит, не имать попечения ни о чем, токмо о Христе. Станем, братие, добре, станем мужески, не предадим благоверия! Аше и покушаются никонияне нас отлучити от Христа муками и скорбми: да статочное ли дело изобидить им Христа? Слава наша Христос, утвержение наше Христос, прибежище наше Христос».

В 1673–1676 годах появляется ещё одно крупное произведение Аввакума — «Книга толкований», адресованная его земляку и любимому ученику Симеону Ивановичу Крашенинникову (иноку Сергию). В неё вошли толкования на псалмы, на книги Притчей, Премудрости Соломоновой, пророка Исайи, а также оригинальное аввакумовское сочинение «Что есть тайна христианская, и как жити в вере Христове». Сквозь призму ветхозаветных текстов Аввакум показывает события современности и тем самым даёт им духовную оценку.

В пустозёрской ссылке Аввакум (вероятно, под влиянием бесед с диаконом Феодором) начинает прозревать относительно истинного виновника церковной реформации в России. Толкуя в яркой образной манере псалмы и одновременно проецируя их на современную ему действительность, Аввакум обращается к самому царю и призывает его покаяться за все те злодеяния, виновником которых он стал, начав церковную реформу. «Также бы нам надобно царя тово Алексея Михайловича постричь беднова, да пускай поплачет хотя небольшое время. Накудесил много, горюн, в жизни сей, яко козел скача по холмам, ветр гоня, облетая по аеру, яко пернат, ища станы святых, како бо их поглотить и во ад с собою свести. Но спаси его, Господи, имиже веси судьбами Своими, Христе…»

Ожидая, что Алексей Михайлович покается и вновь обратится к истинной вере, Аввакум, подобно ветхозаветному пророку Нафану, указывает царю всё ещё открытый для него путь покаяния, напоминая на примере царя Давыда и жителей Ниневии о безграничном милосердии Божием:

«Хощещи ли, ин путь тебе покажу? Взри на неввитян. В три дни милость Божию к себе привлекли сицевым образом. Глагола Господь ко пророку Ионе с повелением: “иди и проповеждь ниневвитяном, да покаются, понеже грехи их внидоша во уши Моя; аще ли ни, погибнут пагубою”. Иона же, ведав Божие милосердие, яко милостив бывает кающимся, не восхоте в Неввию итти, но седше в корабль и в Фарсис побеже, да же не солжется пророчество. Став же корабль непоступно на пучине морстей, ветру велию дышущу. Иона же навклиром, еже есть кораблеником, рече: “вверзите мя в море, понеже мене ради не поступит корабль”. Егда же вовергоша, и повеле Бог киту великому, да пожрет его. И бысть три дни и три нощи во чреве китове, прообразуя Христово тридневное погребение в сердцы земли. И принесе его кит жива к Ниневии, граду великому, ему же обхождение седмь дний. В книгах Ионы пророка, в Библии писано. Егда же испусти его зверь, он же проповеда людям, глаголя: “аще не покаетеся, тако глаголет Господь, в три дни погибнете”. И изыде на поле, седе под смерчием, ожидая граду погубления. Людие же умилишася и с ссущими младенцы сосцы матерни три дни постишася и плакавше грех своих, во вретища облекошася и перстию главы своя посыпавше, и скоту не даша пищи и пития. Много их бысть, иже не познаша десницы и шуйцы, больши двунадесяти тем, — сиречь робят тех столько, а старых тех и гораздо много. И виде Бог умиление и покаяние их, раскаявся Владыко и помилова их. Пророк же оскорбися, яко не сбысться пророчество его и уснув, сидя под смерчием, — сиречь древца некакие, — и он, милой, с кручины взвалился под куст и уснул. И взыде об нощь тыковь над главою его, красна и лепа. Он же возрадовахся и возвеселихся о ней. И повеле Господь червю ночному подгрызти: и изсше из корени. Пророк паки оскорбися о ней. И глагола ему Господь: “како ты, Иона, ни садил, ни поливал тыковь сию, — об нощь возрасте, об нощь и погибе, а скорбию великою оскорбился еси о ней? Кольми же в Ниневии людии Мои, иже не познаша десницы и шуйцы, больши паче, нежели дванадесят тем, вси оскорбишася и притекоша ко Мне”. Виждь, человече, како любит Бог покаяние грешников, понеже праведника пророка тешит, а грешных милует. Прибегнем к Нему, милостивому Богу и Спасу нашему, и не отчаем своего спасения».

Однако после возобновившихся в 1670 году репрессий отношение Аввакума к царю резко изменилось. Теперь он называет Тишайшего и его будущего преемника на престоле не иначе как «антихристовыми рогами», то есть предтечами антихриста, который должен будет вскоре явиться в мир. В письме к Симеону Крашенинникову Аввакум пишет о посмертной участи гонителя христиан нечестивого царя Максимиана, за которым недвусмысленно вырисовывается личность Алексея Михайловича:

«А мучитель ревет в жупеле огня. На-вось тебе столовые, долгие и безконечные пироги, и меды сладкие, и водка процеженая, с зеленым вином! А есть ли под тобою, Максимиян, перина пуховая и возглавие? И евнухи опахивают твое здоровье, чтобы мухи не кусали великаго государя? А как там срать тово ходишь, спальники-робята подтирают ли гузно то у тебя в жупеле том огненном? Сказал мне Дух Святый, нет-де там уж у вас робят тех, все здесь остались, да уж-де ты и не серешь кушенья тово, намале самого кушают черви, великого государя. Бедной, бедной, безумное царишко! Что ты над собою сделал! Ну, где ныне светлоблещающиися ризы и уряжение коней? Где златоверхие полаты? Где строение сел любимых? Где сады и преграды? Где багряноносная порфира и венец царской, бисером и камением драгим устроен? Где жезл и меч, им же содержал царствия державу? Где светлообразныя рынды, яко ангели, пред тобою оруженосны попорхивали в блещащихся ризах? Где вся затеи и заводы пустошнаго сего века, о них же упражнялся невостягновенно, оставя Бога и яко идолом бездушным служаше? Сего ради и сам отриновен еси от лица Господня во ад кромешной. Ну, сквозь землю проподай, блядин сын! Полно християн тех мучить, давно тебя ждет матица огня!»

Эпистолярное творчество составляет значительную часть литературного наследия протопопа Аввакума. Его взгляды на современность и на современников нашли отражение в челобитных царям Алексею Михайловичу и Феодору Алексеевичу, в посланиях и письмах семье, Ф.П. Морозовой, Е.П. Урусовой и М.Г. Даниловой, царевне Ирине Михайловне, игумену Феоктисту, юродивому Афанасию (иноку Авраамию), Маремьяне Феодоровне, Ксении Ивановне и Александре Григорьевне, Алексею Копытовскому, отцу Ионе, старице Капетолине, Борису и «прочим рабам Бога Вышняго», «отцам святым» и «преподобным маткам», «отцам поморским», «верным», «горемыкам миленьким» и т. д.

В пустозёрских посланиях Аввакума к единомышленникам и духовным чадам поражает особенность, подмеченная ещё одним из первых его биографов В.А. Мякотиным, особенность, вообще присущая всей жизни огнепального протопопа — как человека и как духовного отца. «Как в догматических и полемических произведениях Аввакума выступают наружу его недюжинная эрудиция и диалектические способности, как его проповедь и поучения отличаются своей простотой, меткостью наблюдений и энергией выражения, так в наставлениях, обращённых им к ближайшим своим ученикам, крупную характерную черту составляет глубоко любовное отношение к ним, поразительная деликатность в обращении с чувствами человека. Он так мягко и нежно дотрагивается в этих случаях до душевных ран человека, так умеет соединить порицание и даже наказание с ободрением и поддержкой, что в нём пришлось бы признать замечательно тонкого психолога, если бы для объяснения этой нравственной чуткости у нас не имелось более простого пути в признании его человеком с богато развитой духовной организацией, с глубоко любящим сердцем».

Обращаясь к боярыне Морозовой, потерявшей единственного сына Ивана, Аввакум сумел найти самые нежные, трогающие душу безутешной матери слова, когда та уже томилась в боровской земляной тюрьме:

«Увы, чадо драгое! Увы, мой свете, утроба наша возлюбленная, — твой сын плотской, а мой духовной! Яко трава посечена бысть, яко лоза виноградная с плодом, к земле приклонился и отъиде в вечная блаженства со ангелы ликовствовати и с лики праведных предстоит Святей Троицы. Уже к тому не печется о суетной многострастной плоти, и тебе уже неково чотками стегать и не на ково поглядеть, как на лошадки поедет, и по головки неково погладить, — помнишь ли, как бывало? Миленькой мой государь! В последнее увидился с ним, егда причастил ево. Да пускай, Богу надобно так! И ты небольно о нем кручинься. Хорошо, право, Христос изволил. Явно разумеем, яко Царствию Небесному достоин. Хотя бы и всех нас побрал, гораздо бы изрядно! С Феодором там себе у Христа ликовствуют, — сподобил их Бог! А мы еще не вемы, как до берега доберемся».

Даже осуждая своих духовных чад за тяжкие грехи и налагая на них суровую епитимью, Аввакум вместе с тем заботится о том, чтобы в их душах не поселилось уныние — ещё более страшный грех. Подобное отношение, несомненно, привлекало к Аввакуму многих, и многие, видя, такие отношения духовного учителя и учеников, обращались к отстаиваемой ими старой вере. «Насколько резкие обличения “никонианства” и смелая проповедь привлекали людей к расколу, настолько же эти заботы об учениках, нежность в обращении с ними, деликатное врачевание душевных скорбей их, вся эта особая чуткость к страданию другого человека должны были прочными узами приковывать к Аввакуму сердца его учеников» (Мякотин). Так некогда первые христиане служили для язычников примером истинной любви, и многие язычники, видя такую нелицемерную любовь христиан друг к другу, принимали христианство.

* * *

Большое внимание в своих посланиях «верным» уделяет Аввакум такому непростому вопросу, как вопрос об отношении к таинствам реформированной новообрядческой церкви. Здесь его первоначальная позиция была не вполне последовательна в силу беспрецедентности самой ситуации, сложившейся в Русской Церкви после отступления епископата от древлеправославия. Первоначально Аввакум, отрицая действительность таинства рукоположения в новообрядческой церкви священников и уча паству прибегать в силу необходимости к всевозможным обманам при контактах с ними, тем не менее ещё в 1669 году не только разрешил своим духовным детям ходить в те храмы, где новопоставленные священники служили по старым книгам, но и позволял им брать таких священников в духовники.

Однако со временем Аввакум высказывается всё более определённо относительно безблагодатности совершаемых в новообрядческой церкви таинств. Характерным в этом смысле представляется коллективный ответ, составленный пустозёрскими мучениками протопопом Аввакумом, диаконом Феодором и иноком Епифанием на вопрос некоего Иоанна о священстве. В ответе все никонианские попы делятся на «студных» и «мерзких» (здесь прямая отсылка к Ветхому Завету — по аналогии с жрецами Ваала, истреблёнными пророком Илией). К «студным» относятся те жрецы Ваала, которые имели законное священническое достоинство ранее отпадения от веры царя Ахава (в применении к никонианам — попы старого, древлеправославного рукоположения); «мерзкие» — это Вааловы жрецы, поставленные, когда Ахав был уже идолопоклонником (соответственно, применительно к новообрядческой церкви — попы, получившие сан при Никоне после мора и особенно после Большого Московского собора 1666–1667 годов). И если дозволялось (и то только в случае крайней нужды!) принимать таинства от попов первой категории, то попы второй категории, как поставленные незаконными архиереями, по мнению авторов ответа, «не священи суть, кононному суду подлежат и анафеме», от них повелевается «православным христианом ни благословения приимати, ни крещения, ни молитвы, и в церкви с ними не молитися, ниже в домах». Они «самовластно отсеклись от церковнаго исполнения» и представляют собой «часть антихристова войска».

Особенно ярко проявилось отношение протопопа Аввакума к таинствам реформированной церкви в послании к Маремьяне Феодоровне.

«Зело Богу гнусно нынешнее пение (то есть новообрядческая служба. — ?.К.), — пишет Аввакум своей духовной дочери. — Грешному мне человек доброй из церкви принес просфиру и со крестом Христовым. А поп, является, по-старому поет, до тово пел по-новому. Я чаял, покаялся и перестал, ано внутрь ево поган. Я взял просвиру, поцеловал, положил в уголку, покадил, хотел по причастии потребить. В нощи той, егда умолк- нуша уста моя от молитвы, прискочиша беси ко мне, лежащу ми, и един завернул мне голову, рек мне: “сем-ко ты сюды!” — только и дыхания стало. Едва-едва умом молитву Исусову сотворил, и отскочил бес от меня. Аз же охаю и стону, кости разломал, встать не могу. И кое-как встал, молитвуя довольно, опять взвалился и мало замгнул. Вижю: у церкви некия образ, и крест Христов на нем распят по-латыне, неподобно, и латынники молятся тут, приклякивают по-польски. И мне некто велел той крест поцеловать. Паки нападоша на мя беси и утрудиша мя зельно и покинуша. Аз же без сна ночь ту проводих, плачючи. Уразумех, яко просвиры ради стражю, выложил ея за окошко. Не знаю, что над нею делать — крест на ней! И лежала день. В другую ночь не смею спать, лежа молитвы говорю. Прискочиша множество бесов, и един сел с домрою в углу на месте, где до тово просвира лежала. И прочии начаша играти в домры и в гутки. А я слушаю у них. Зело мне груско, да уже не тронули меня и исчезли. Аз же, востонав, плакався пред Владыкою, обещался сожечь просвиру. И бысть в той час здрав. И кости перестали болеть, и во очию моею, яко искры огнены, от Святаго Духа являхуся. И в день сжег просвиру, и пепел за окошко кинул, рекше: “вот, бес, жертва твоя, мне не надобе”. И в другую ночь лежа по чоткам молитвую. Вошол бес в келию мою и ходил около меня. Ничево не сделал, лишо из рук чотки вышиб, и я, подняв, опять стал молитвы говорить. И паки в день с печалию стих лежа пою: “и печаль мою пред Ним возвещю, услыши ны, Господи!” И бес вскричал на меня зело жестоко. Аз вздрогнул и ужасся от него. И паки в ыную ночь, не вем как, вне ума, о просвире опечалился и уснул, и бес зело мя утрудил. С доски свалясь на пол, пред образом немощен, плачючи Никона проклял и ересь ево. И паки в той час здрав бысть».

Относительно «попов-новиков», то есть священников нового поставления, Аввакум писал, что если они «крепкие ревнители», то их можно принимать, но чтобы они при этом не служили литургию. Фактически это уравнивало их с мирянами. «Допускается совершение треб и таинств как новопоставленными попами, так и простыми людьми; в сущности, разницы между теми и другими не особенно много, так как перешедшие к старолюбцам новики представляются не более как простецами, и, лишившись иерархии, старолюбцам поневоле пришлось признавать возможность обходиться без неё» (Бороздин). Само по себе признание возможности священнодействовать без благословения от православного епископа было уже первым шагом по пути к беспоповщине. «И дети, — писал Аввакум, — играюще на камени, певше литургию, и бысть жертва. Кольми ж в неимущее время плачющему послет Бог Духа Святаго освятити дары, или в крещении и в венчании, или ино что от таковых. И простолюдин плачюще призовет Духа Святаго, и будет ему, аще речет: всяк бо просяй приимет и ищай обрящет, — Сам рече Владыка. Ныне еще перебиваемся кое-как, а тогда (то есть при антихристе. — К.К.) нужно будет не токмо церкви, но и книг православных; но и пошевелить губами нельзя, разве сердцем держатися Бога». Тем самым, вполне логично, протопоп Аввакум приходил к оправданию беспоповской практики. «Не всех Дух Святый рукополагает, но всеми, кроме еретика, действует», — повторял он.

Впрочем, нельзя сказать, что практика бессвященнословной службы была для православной традиции каким-то новшеством. «Беспоповщинская» практика была распространена на Руси «с незапамятных времён, чуть не с самого начала христианства… — именно с той поры, когда выступают здесь простые иноки, подобные Кукше, и наряду с духовенством являются распространителями Церкви и представителями её среди язычников» (Вознесенский). По причине огромных пространств и крайней малочисленности священства жители многих областей (особенно на Русском Севере) привыкли в своих религиозных нуждах обходиться без священников и без храмовых богослужений. Так, церкви они заменяли часовнями, церковную службу — часовенной или келейной, священника — захожим старцем-иноком, а то и просто грамотным благочестивым мирянином.

Одновременно развивался церковный устав, приспособленный к этим условиям. Это был так называемый келейный устав, из которого впоследствии произошёл устав скитский, то есть устав службы домашней. В нём чинопоследования разных церковных служб (за исключением всенощного бдения и литургии) были приспособлены к отправлению их одним лицом в его келье, даже если это был простой инок, не имевший священного сана. Келейное правило, возникшее ещё на христианском Востоке, приобрело в жизни древнерусского подвижника первостепенную важность. Оно помещалось во всех Уставах, Псалтырях, Часовниках, Канониках, Старчествах, Сборниках и других богослужебных и учительных книгах. Постепенно келейное правило превратилось в скитский устав, по которому совершали службы многие монахи, особенно старчествующие и отшельники. А кое-где службы по скитскому уставу совершались даже в целых общинах.

В послании к отцу Ионе Аввакум в соответствии со скитским уставом подробно пишет о том, какие молитвы можно произносить простому иноку или простолюдину, а какие не следует. «Простому иноку не подобает глаголати “Благословен Бог наш” и “Боже, ущедри ны”, но “За молитв святых отец наших”, таже Трисвятое, и прочая, и Канон за единоумершаго, таже панахида, и кадить кадилом; також поет и молебен, емуж хощет, говорит каноны со Евангелием, и кончает по Трисвятом тропарь, и 40 “Господи помилуй”, или 100, ектеней же не глаголет, но “Честнейшую” и “Слава и ныне, Господи, помилуй” 3, да молитвою и кончает».

Вместе с тем церковные правила позволяли мирянам в случае нужды совершать некоторые из таинств, в частности крещение и исповедь. В послании к сибирской братии протопоп Аввакум писал: «Есть бо сицева правила, — повелевают и простолюдину крестити, по нужди, и простому иноку. “Аще простой инок или простолюдин крестит, по нужде, болящяго, и умрет крещеный, благодать таковаго совершит, и будет крещен; аще ли оздравеет, да несут его в церковь, и довершит его священник, поставя в купель и молитвы вся глаголет и прочая по вышереченному”. Виждь, велено и простолюдину крестить по нужди: кольми же ныне из нужди наша нужда. Судихом бо и повелеваем о Святем Дусе самем православным крестити и молитвы говорить, а ко отступником осквернятися не ити. Есть и се писано: лучше не помолитися, нежели зле помолитися, умереть не причастяся, нежели сквернаго агньца приобщитися».

В переписке Аввакума с единомышленниками поднимались и обсуждались вопросы, которые впоследствии станут предметом самых ожесточённых споров в среде старообрядчества — в частности, вопрос о молении за царя и вопрос о браке. Аввакум решал эти вопросы со свойственной ему взвешенностью и жизненной мудростью, руководствуясь при этом церковными правилами. Так, в послании к отцу Ионе по поводу молитвы за царя Аввакум пишет:

«А иже в тропаре Кресту: “ Победы благоверному царю даруй на сопротивныя”, и о сем суетное словопрение: которой благоверен, о том Церковь и молит, а которой зловерен, тому и ничево.

А молитися и о зловерном надобно; Златоуст повелевает и в Беседах Апостольских и в Маргарите на июдея в Слове; молитися о обращении и всех никониян, — не согрешишь. Я бы хотел и дияволу в чувство прити, да не может старая мерзость быти нова; а никонияня братия наша были, и украл их тать диявол. Проси Бога, да отъимет у него плоть и душу одушевленную и сочетает ко Святей Церкви Своей. Егда ж умрет в нечестии, тогда не стужати о нем Божеству, пускай ево к чертям пойдет; а о живых молись и уповай, яко силен Бог всех спасти.

Егда и о царе-отщепенце молисся, благоверным его не нарицай, но просто имя рцы: “Спаси, Господи, царя, имрека”, или “Победы царю, имяреку, на сопротивныя даруй”, сиречь на бесовы и на дияволы, да и прочая по тому же о обращении их, на просвиромисании и везде.

А буде, совестию угнетаем, не можешь на имя царя и патриарха просвирцы вынят, понеже оттекли от телесе Церкьви, и ты о благоверных князех вынимай и о священстве безъимянно».

Вопрос о браке обсуждается в письме к попу Исидору. В связи с падением епископата и оскудением священства невольно возникал вопрос о возможности христианского брака, который должен быть благословлён Церковью. Некоторые старообрядцы (в том числе и поп Исидор) стали склоняться к мысли о том, что в наступающие «последние времена» брак невозможен, а потому следует воздерживаться от него. Это мнение, опираясь на авторитет Священного Писания, Аввакум подверг резкой и обоснованной критике.

«Исидор! — обращается он к своему адресату. — Веси ли ты, почто х Коринфом апостол послание пишет? Аль не помнишь? Ино аз о Христе помню. А то такие же суесловцы, что и ты, изветом благоверия возбраняюще женитву и брачное совокупление, взимахуся разумы своими.

Уведав же, апостол Павел пишет к ним о женитве, убо не распряженну быт сопряжению, и на время точию воздержатися молитвы ради, сиречь в праздники и посты. А еже кто изволит воздержание, пишет о девстве, яко не по нужи, но по изволению сему быт подобает. Прочти в первом послании, глава 7, зач. 136: уж-жо тебе сором апостола — тово будет.

Вот Павел, блуда ради, жену свою велел держать, а жене мужа. Полно ж ковырять тово, — по содомски учиш жить, или Кваковскую ересь заводишь.

А обвенчал, где ни буди, православно, ино и добро: коли уж нужа стала, и изба по нуже церковь. Не стены, но законы церковь, Златоуст пишет, ниже место, но нрав. На всяком месте владычество Его: благослови, душе моя, Господа! А буде не возможно обрести церкви, а опоганено православное священие: ино молитву проговорил, да водою покропил, да и ладно, — действуй! А после тебя Бог волен и с нею. Есть и то писано: “скверное святится, а святое скверно не бывает”».

Наконец, к Аввакуму обращались за разрешением ещё одного крайне сложного вопроса, вызывавшего споры и недоумения в среде староверов. Это был вопрос о так называемых гарях, или массовых самосожжениях, прокатившихся по всей стране.

Церковные историки XIX века видели в «гарях» склонность староверов к самоистреблению и даже преступление против христианских заповедей, светские же историки пытались всё свести к слепому фанатизму. Однако в свете выявленных в недавнее время архивных документов ситуация представляется совершенно иной.

Самосожжения были напрямую связаны с резким обострением гонений в 70–80-е годы XVII века. Сведения о первых «гарях» относятся ещё к 1665 и 1666 годам. Начавшись в Поволжье, волна массовых самосожжений вскоре достигла Северо-Запада, докатившись до Онеги и Белого моря, и пошла далее на восток. В 1671 и 1672 годах массовые «гари» имели место близ Нижнего Новгорода. 6 января 1679 года в Сибири сгорели настоятель Тюменской пустыни поп Доментиан (знакомый Аввакума по сибирской ссылке) и все его 1700 сподвижников. «Гари» являлись порою единственным выходом в той безвыходной ситуации, в которую были поставлены последователи древлего благочестия, ведь староверы поджигали свои избы только в том случае, когда их поселения были окружены воинской командой. Если староверы попадали в руки солдат и отказывались переменить свои убеждения, их не ожидало ничего иного, кроме смертной казни в том же горящем срубе после долгих изощренных пыток и насильственного «причащения» посредством специального «кляпа». Так что выбор был только один: сгореть в срубе, сохранив верность Христу, или сгореть в срубе, отрёкшись от Христа. Для огромного множества русских людей, оставшихся верными древлеправославию, второй путь был неприемлем.

В своём послании к Симеону Крашенинникову протопоп Аввакум высказывает своё одобрительное отношение к «гарям», но видит в них отнюдь не средство душевного спасения, а порою единственный способ «урываться» из рук «безбожных мучителей». Вспоминая о начале церковного раскола в России, Аввакум пишет:

«И оттоле двадесяте три лета и поллета и месяц по се время беспрестани жгут и вешают исповедников Христовых. Оне, миленькие, ради Пресветлыя и Честныя, и Вседетельныя, Пренеисчетныя и Страшныя Троица несытно пуще в глаза лезут, слово в слово яко комары или мушицы. Елико их больше подавляют, тогда больши пищат и в глаза лезут. Так же и русаки бедные, — пускай глупы! — ради: мучителя дождались, полками во огнь дерзают за Христа, Сына Божия, Света. Мудры блядины дети греки, да с варваром турским с одново блюда патриархи кушают рафленыя курки. Русачки же миленькия не так: во огнь лезет, а благоверия не предает. В Казани никонияня тридесять человек сожгли, в Сибире столько же, в Володимере шестеро, в Боровске четыренадесять человек; а в Нижнем преславно бысть: овых еретики пожигают, а инии, распальшеся любовию и плакав о благоверии, не дождався еретическаго осуждения, сами во огнь дерзнувше, да цело и непорочно соблюдут правоверие. И сожегше своя телеса, душа же в руце Божии предаша, ликовствуют со Христом во веки веком, самовольны мученички, Христовы рабы. Вечная им память во веки веком! Добро дело содеяли, чадо Семионе, надобно так. Рассуждали мы между собою и блажим кончину их».

В связи с «гарями» возникал очень важный с точки зрения церковного сознания практический вопрос: можно ли поминать на панихидах скончавшихся таким образом православных христиан или же их следует считать самоубийцами, а потому не удостаивать церковного поминовения? Отвечая на этот вопрос, Аввакум прежде всего обращается к церковному преданию, ища аналогичные случаи в истории раннего христианства.

В послании к сибирской братии для оправдания охвативших страну «гарей» Аввакум приводит множество аналогичных примеров из Пролога и других сочинений, в которых самоубийство во имя веры совершали христианские святые, мученики и праведники:

«Святая мученица Соломония, после мучения детей своих, не дождавшися рук человеческих нападания, помолившися Богу, и в разжегшуюся сковраду себе вверже, и тако Богу дух свой предаде. В книге Максима Грека писано: и седьмый сын, меньший, во огнь себя рину.

Мар[та] 22: при Трояне царе, виде дщи царева, яко кождо от христиан, веры ради и любве Христовы, вревают сами себя в пещь.

Октяб[ря] 4: о Домнине мученице со дщерьми ея: утаишася от воин, ядущим им хлеб, и, молитвы сотворше, наскоре внидоша в реку; тако и оставиша себе, вдашася струям водным, и тако скончашася, разсудивше же, яко любве ради Христовы лучше есть водою утопитися, нежели беззаконным в руце вдатися.

Зерцал Великое, глав 21: о жене, иже не восхоте ложа осквернити, сама ся зареза, при царе Максентии; имя ей Софрония, старосты Римскаго жена.

Рязанская княгиня со младенцем с высокия храмины бросилася, так и скончася, не восхоте злочестивому царю Батыю предатися.

Ноября 13: святыя мученицы Манефы девицы: мучена же бысть, и по многих муках освобождена бысть; последи же в разженую пещь сама вниде в ню, тако и скончася.

В житии Арефы мученика пишет: жену некую мучаша нечестивый царь, а младенца ея вдаде болярину на воспитание; и ведяше его за руку болярин, и узре на пути матерь мучиму, отторжеся из рук, и убежа к матери во огнь; тако и скончася за Христа мученик Христов».

* * *

Что касается полемического произведения, известного под названием «Книга обличений, или Евангелие вечное», то вопрос о его авторстве — далеко не однозначный. Во-первых, книга эта дошла до нас фрагментарно в единственном списке XVIII века, и не сохранилось ни одного автографа этого произведения. Во-вторых, некоторые мысли, высказываемые в книге, вряд ли могли принадлежать Аввакуму.

Это произведение принято связывать с так называемыми догматическими спорами протопопа Аввакума с диаконом Феодором, разгоревшимися в пустозёрском заточении вскоре после второй «казни». Стало общим местом (особенно в новообрядческой миссионерской литературе) приписывать Аввакуму какие-то еретические мысли, высказываемые им в этом споре. Так, например, заявляют, что он якобы отрицал единосущность Святой Троицы, поскольку утверждал, что в Святой Троице — три существа, «три цари небесные», каждому из которых принадлежит «особое седение»; якобы он отделял Христа от третьего Лица Святой Троицы, или «четверил» Её; якобы Аввакум утверждал, что в третий день после смерти «воста Сын Божий, сниде телом и душею во адово жилище» и некоторые другие мнения.

Это полный бред. Все подобные мнения были приписаны Аввакуму «обличителями раскола». Так, вырванные из контекста отрывки и цитаты из «Книги обличений» и других «еретических» сочинений Аввакума приводятся в пресловутом «Розыске о раскольничьей брынской вере» митрополита Димитрия Ростовского, в «Пращице» Нижегородского архиепископа Питирима, в сочинениях основателя Саровской пустыни иеросхимонаха Иоанна, протоиерея А.И. Журавлёва, бывшего беспоповца Г.Яковлева, всячески пытавшегося очернить староверов и выслужиться перед своими новыми хозяевами. Однако хорошо известно, что эти «обличители», когда все аргументы у них были исчерпаны, не брезговали прибегать к самым грубым подлогам и фальсификациям. В своё время имел место случай с «Соборным деянием на еретика Мартина» и Феогностовым требником. Эти произведения были написаны для борьбы со староверами в начале XVIII века и выдавались за древние рукописи. Но подлог вскоре был обнаружен выдающимся старообрядческим богословом и первым русским палеографом Андреем Денисовым, доказавшим, что текст написан по соскоблённому, начертания букв не соответствуют древним, а листы пергамена переплетены заново.

Авторы «Розыска о брынской вере» и «Пращицы» приводят цитаты из так называемых Аввакумовых писем, которые якобы объявились в Нижегородских лесах на Керженце в старообрядческом Онуфриевском скиту. Здесь произведения Аввакума действительно пользовались огромной популярностью. Однако известно и то, что ходило немало подложных сочинений, приписываемых Аввакуму. Евфросин, автор «Отразительного послания» 1691 года, писал: «Где увидите письмо, надписание имыи Аввакума, не верьте тому. Мне не един уже покаялся, “аз-де многих прелщал, сложа писмо сам, как знаю, и подписал Аввакумово имя”». Впоследствии керженские старообрядцы отвергли эти письма как «подмётные» и ложные.

Известный старообрядческий богослов и историк XVIII века Симеон Денисов назвал клевету на Аввакума «неистинным баснословием». Логика его рассуждений предельно ясна и неопровержима: «Аще “Пращицы” списатель неправедными наношеньми неистинныя баснословия сшивати на вседобляго тщится, аки о Троице неправдомудрствующа вменяет, но разрешается отсюду наношение неправды. Колико убо всепредоблий сей име разглагольствий, колико сопрений, колико о вере состязаний с Никоном, со архиереи, со вселенскими патриархи, и ни един от сих порече того, или обличи. И не токмо сии, но и послежде не быша умолчали. А понеже вси сии ниже до мала о сем зазреша или прорекоша, явственно есть, яко солгаша по причти общеглаголания: ничтоже тако удобнейше есть солгати, якоже на умершаго».

Действительно, до наших дней дошло большое количество архивных материалов XVII–XVIII веков о старообрядцах. Известно, как тогда велись следствия и допросы «с пристрастием» о вере. Велись допросы и в Пустозёрске в 1670 году. Но нет даже намеков на то, что Аввакум неправильно учил о Святой Троице. «В подлинных сочинениях Аввакума, — писал известный ученый Иван Никифорович Заволоко, открывший миру один из автографов аввакумовского «Жития», — никаких “отступлений” от догматического богословия мы не находим, в вопросах догматики протопоп Аввакум был традиционалистом. Он был достаточно начитан, в своих сочинениях он постоянно ссылается на святых отцов Церкви Христовой: Афанасия Александрийского, Василия Великого, Иоанна Златоустого и др. Протопоп был знаком с их учением о Святей Троице и другими основами христианства».

Всё православное богослужение — это догматическое богословие в чтении и пении. Протопоп Аввакум с детских лет прекрасно в нём разбирался и мог «разумно» истолковать сложнейшие места богослужебных текстов. Ежедневно читал он Символ православной веры, в котором утверждается Единосущность Лиц Святой Троицы, и нужно обладать очень сильным, или, скорее, сильно извращённым воображением, чтобы приписывать Аввакуму проповедь троебожия или несторианства.

Достаточно прочесть вступление к знаменитому «Житию», подлинность которого засвидетельствована автографом самого протопопа Аввакума, чтобы все сомнения в православности его взглядов рассеялись как дым:

«Вера ж кафолическая сия есть, да Единаго Бога в Троице и Троицу во Единице почитаем, ниже сливающе составы, ниже разделяюще Существо; ин бо есть состав Отечь, ин — Сыновень, ин — Святаго Духа; но Отчее, и Сыновнее, и Святаго Духа Едино Божество, равна слава, соприсущно величество; яков Отец, таков Сын, таков и Дух Святый; вечен Отец, вечен Сын, вечен и Дух Святый; не создан Отец, не создан Сын, не создан и Дух Святый; Бог Отец, Бог Сын, Бог и Дух Святый не три Бози, но Един Бог; не три несозданнии, но Един Несозданный, Един Вечный. Подобне: Вседержитель Отец, Вседержитель Сын, Вседержитель и Дух Святый. Равне: непостижим Отец, непостижим Сын, непостижим и Дух Святый. Обаче не три вседержители, но Един Вседержитель: не три непостижимии, но Един Непостижимый, Един Пресущный. И в сей Святей Троице ничтоже первое или последнее, ничтоже более или менее, но целы три составы и соприсносущны суть себе и равны. Особно бо есть Отцу нерождение, Сыну же рождение, а Духу Святому исхождение: обще же Им Божество и Царство… Сице всяк веруяй в Онь не постыдится, а не веруяй осужден будет и во веки погибнет… Сице аз, протопоп Аввакум, верую, сице исповедаю, с сим живу и умираю».

Что касается пресловутых «догматических споров» Аввакума с диаконом Феодором, то ещё такой авторитетный исследователь, досконально изучивший данный вопрос, как профессор А.К. Бороздин, писал: «Вполне восстановить картину этих споров представляется весьма затруднительным… Подлинных сочинений Аввакума нам неизвестно в целом их составе, и об их содержании мы можем судить или по показаниям Фёдора, или по сообщениям православных полемистов, или по тем выпискам, которые находятся в сборниках Императорской Публичной библиотеки и Черниговской духовной семинарии, выпискам, сделанным тоже с полемической целью обличить заблуждения Аввакума и его последователей».

Однако учёные уже давно разоблачили подложность так называемых догматических писем Аввакума. Профессор Н.Ю. Бубнов пишет: «Значительное число “ложных догматических писем Аввакума” появилось уже в 1680–1690-е годы, вскоре после огненной казни протопопа Аввакума и его соратников. Это произошло вследствие использования старообрядцами “дьяконовского согласия” пустозёрского старообрядческого архива, вывезенного вдовой попа Лазаря — Домницей — на Керженец. Туда же попали рукописи Аввакума и диакона Фёдора, посылавшиеся в Москву и другие города, в частности, хранившиеся у друга Аввакума Симеона (Сергия Крашенинникова). Из-за этих “Аввакумовых писем” в Керженских скитах в конце XVII — начале XVIII века разгорелись многолетние споры и распри. К сожалению, Пустозёрский архив не сохранился. Однако появление в старообрядческой письменности документов из этого архива сильно усложнило положение с авторством Аввакума и других пустозёрских писателей ряда приписываемых им сочинений. Трудность состоит в том, что многие из “Аввакумовых писем”, хотя и действительно полностью или частично принадлежат перу этого автора, писались им по частным поводам многочисленным корреспондентам и далеко не всегда предназначались для широкой огласки и распространения… Вызывают сомнение также некоторые аспекты богословской полемики, происходившей в Пустозёрске между протопопом Аввакумом и диаконом Фёдором Ивановым, следы которой сохранились в сочинениях этих авторов. Характерно, что большая часть этих сочинений дошла до нас лишь в поздних копиях, выписках и документах, восходящих также к Пустозёрскому архиву. На основании этих документов и материалов, попавших в Керженские скиты, местные книжники составляли многочисленные сборники и компиляции».