ГЛОТОК ЛИМОНАДА «ДЮШЕС»
ГЛОТОК ЛИМОНАДА «ДЮШЕС»
На 9 мая старшего лейтенанта Виктора Санталова привычно заткнули в наряд — начальником гарнизонного караула. Неписаный армейский закон: в дни праздничные дежурить назначают лучших. Дабы отцы-командиры были надежно уверены: никто на «сутках» не нажрется и другого ЧП тоже не принесет. При таком раскладе самому начальству ведь отдыхать куда спокойнее.
Санталов судьбу свою — вечно тащить службу, когда другие расслабляются за рюмочкой, знал и глухо роптал. Однако толку с того… Не рискнет же, в самом деле, начальник штаба полка на День Победы загнать в наряд лейтенанта Лоськова, у которого личное дело от взысканий разбухло. Другого за невыходы на службу по причине обильных возлияний и прочие «подвиги» давно бы из армейских рядов турнули. Ан за спиной сослуживца дядя-генерал издалека погоду наводит. Да только и он не всемогущ: любимый племяш по две звездочки на погонах четвертый год уж носит. И длинное погоняло: Лосище Дважды Лейтенант.
Ладно, сие есть разговоры в пользу бедных, а службу, коль назвали груздем, тащить надо. И крепко. Потому как на праздники число всяких проверяющих возрастает в геометрической прогрессии к значимости даты.
Не явился исключением и этот «победный» наряд. С вечера приезжал один из замов начальника гарнизона, незадолго до полуночи объявился комбат, а уже в третьем часу ночи самолично пожаловал комендант. Однако Санталов с подчиненными удачно отчитались как за несение службы на постах, так и за четкость действий по вводным в самой «караулке». Бодрствующая смена знанием уставов блеснула, с заряжанием-разряжанием оружия тоже не подвели.
Наконец поток начальства на время иссяк. Виктор тяжко боролся со сном: обязанности начальника караула неукоснительно предписывают тому всю ночь бодрствовать, а отдыхать — извольте только с девяти до тринадцати следующего дня.
«Противоестественно оно, такое указание, — лениво думал старший лейтенант, изредка экономно отхлебывая из стакана пока не степлившегося окончательно лимонада.
— Человек испокон веков на день-ночь запрограммирован. Нет, конечно, есть и люди-совы… Тот же Пикуль: именно от заката до рассвета творил. Профессии там особые — охотник, разведчик… Или — сторож… Ладно, согласимся: исключение, приспособление организма, передвижка сонной фазы… Но тут ведь месяц жизни в нормальном ритме — и вдруг хлоп: на сутки поперек природы! Идиотизм? Да какого лешего: в карауле иначе нельзя! И как же все-таки в люлю-то охота! Да-а, брат, констатируем: отвык ты от Чечни! Там столь явной бредятины в голову точно б не влезло!»
Виктор с усилием встал из-за стола и нехотя сделал несколько приседаний. Еще глотнув лимонада, подумал: а сумеет ли три запасенных бутылки растянуть на сутки? И взялся за телефон: пора было проверять исправность средств связи и сигнализации, звонить на посты…
К слову, в учебный полк Санталов попал немногим менее полугода назад, переводом этим по сей день откровенно тяготился и трудно привыкал к новым условиям прохождения службы. Ведь сразу после окончания Новочеркасского высшего военного командного училища связи новоиспеченный офицер был распределен в «горячую точку» — мотострелковый полк, дислоцировавшийся в Чеченской Республике, где и пробыл почти два с половиной года командиром взвода связи. Там, на переднем крае, получил и очередное воинское звание, и орден Мужества. А было так.
По своим должностным обязанностям молодой лейтенант на спецоперации обычно не привлекался, у него служебных задач и по своему профилю хватало. Но однажды руководство части собралось в Ханкалу, в штаб Объединенной группировки войск, с отчетами за квартал. Виктор и уговорил начальника связи взять его с собой в составе боевого охранения. На середине пути, в лесополосе, небольшая колонна напоролась на засаду. Начался затяжной бой с превосходящим противником. Санталов отбивался грамотно, нескольких боевиков лично уничтожил, гранатой. А под занавес схватки, когда к миротворцам уже спешило подкрепление, был легко ранен в предплечье. За мужество и «за кровь» высокой награды и удостоился. Сослуживцы шутили: за такого жениха-орденоносца любая теперь пойдет.
Однако вскоре соединение, с которым Виктор успел сродниться, непонятно почему, чуть ли не в одночасье, расформировали, разбросав личный состав по разным военным округам. И опытный, несмотря на молодость, офицер, по чьему-то росчерку пера нежданно-негаданно угодил в непривычную обстановку «учебки», где несение караульной службы как раз и являлось единственной боевой задачей среди множества сугубо мирных…
Наконец-то наступившие девять утра старший лейтенант встретил с припухшими веками и проклюнувшейся головной болью, заканчивая очередную смену часовых. После чего проинструктировал оставляемого на время отдыха за себя разводящего… И с каким же наслаждением, не снимая сапог и одежды (уставом не положено!), завалился в комнате начальника караула на топчан, покрытый тонким слоем поролона под дерматином… Великое недолгое счастье в наряде — здоровый, крепкий сон!
Из него Санталова бесцеремонно выдернул сердитый голос заместителя командира полка по воспитательной работе подполковника Барзинчука:
— Товарищ старший лейтенант, подъем! Слышите? Встать! Немедленно! Приказываю!
— Что? — спросонья не понял Виктор.
С главным воспитателем соединения он впервые встретился по прибытии в часть — в таких случаях военнослужащие обязаны сразу представляться: первому — командиру, затем всем его замам. Собственно, обычная ознакомительная беседа. Где родился, учился, служил ранее. Чем на досуге увлекаешься… Ну чем — в условиях Чечни и вечернего комендантского часа? Карты-нарды, да при случае после ужина водки-паленки на грудь принять… Но об этом лучше молчок.
Почти сразу Санталова отправили в очередной календарный отпуск: на дворе конец января, а он еще за прошлый год свое законное не отгулял, да плюс добавочные дни за пребывание в «горячей точке». А когда Виктор в марте вышел на службу, Барзинчук сам на отдых убыл и в части появился только незадолго до майских праздников. По сути, старший лейтенант с ним до сегодняшнего дня особо и не сталкивался. Но вот — пришлось…
— Я вам не что! — рявкнул подполковник. — Извольте принять строевую стойку!
Старший лейтенант поднялся, почти автоматически вытянулся в струнку.
— Вот тут у вас чего? Эт-то как называется?! — тыкал пальцем начальник в сторону черного портфеля, прислоненного к ножке топчана.
— Так сумка же… — непонимающе отозвался Санталов.
— Чтоб туалетные принадлежности не в руках и провиант какой с собой…
— Вы мне зубы не заговаривайте! — угрожающе перебил его Барзинчук. — Бутылка с чем? А? Признавайтесь! — И в остатний раз указал на приоткрытую кожаную тару, из которой выглядывало стеклянное бутылочное горлышко с металлической пробкой.
— Ага… — наконец понял причину нездорового любопытства главного воспитателя полка Виктор. — Там лимонад, товарищ подполковник.
— Еще и врет, с места не сойдя! — не поверил тот. И в гневе сбился на «ты». — Эт-то его лет пятнадцать, как в стекле не выпускают! Пиво у тебя здесь! Вон, и бутылка-то темная!
— Вообще лимонад в подобной таре сейчас действительно редкость, — согласился Санталов. — Но так уж совпало… Хозяин флигеля, который я снимаю, цех держит, где шипучку разливают именно по старинке. Фирма небольшая, а качество товара отменное: воду качают из подземной скважины. И с клиентурой полный порядок… Короче, хозяин по-дружески к празднику ящик и презентовал. Половину — с «Дюшесом», мне особенно нравится, остальное — «Крем-сода». Еще там «Буратино» штампуют, только тот, на мой вкус, не ахти. А что бутылка темная — так в производстве и из-под пива годятся.
— А ну, дыхни! — приказал Барзинчук.
— Да слово офицера, трезвый я! Разве ж в карауле допустимо!
— Дыхни, говорю! — И подполковник требовательно шагнул вперед, почти уткнувшись приподнятым носом в подбородок начальнику караула: ростом проверяющий не вышел, зато с лихвой компенсировал это тучностью…
Виктор недобро хмыкнул, набрал полную грудь воздуха:
— Ххху!
— А он и рад стараться! — отшатнулся Барзинчук. — Чуть не оплевал!
— Ну, знаете…
— Знаю! Нечего мне тут пререкаться! Эт-то… Не поймешь толком… Вроде и не пахнет… Ага! Подай-ка сюда бутылку!
— Извольте…
Виктор с плохо маскируемым отвращением вынул «Дюшес» из портфеля и протянул замкомполка. Тот задумчиво покрутил виновницу сыр-бора в руках, ногтем энергично ковырнул этикетку с рисунком груши — не «чужая» ли, перенаклеенная, — и, перевернув стеклотару, резко взболтнул ее содержимое.
— Ни черта не разберешь! Ну-ка, открывашку сюда!
Санталов, у которого на скулах заиграли желваки, приоткрыл дверь в комнату бодрствующей смены, скомандовал свободному караульному, и тот живо принес из столовой консервный нож. Проверяющий прямо на весу резко поддел с горлышка металлическую пробку, докатившуюся до шкафа с оружием, подозрительно принюхался к содержимому «Дюшеса»… Но, так и не определив без дегустации, что же внутри, снова взболтнул пузырящуюся жидкость и решительно глотнул…
— Вот те на… И правда лимонад! Не ожида-ал… — разочарованно протянул он. — Однако вкус какой-то… эт-то… — и решительно приложился к бутылке вдругорядь, сделав еще два крупных глотка. — Непонятный… Ну-ну…
— Теперь убедились, что не пиво? — с неприкрытой обидой в голосе поинтересовался Виктор.
— Допустим… А ты, похоже, чем-то недоволен? — сразу возвысил голос подполковник.
— Что не доверяете. Разве я повод хоть чем-то давал?
— Да какая разница? Должность у меня такая: доверяй, но проверяй.
— А можно было бы тогда хотя бы не из горла? Стакан же для того существует…
Барзинчук хищно изогнул бровь.
— Эт-то я что, по-вашему, туберкулезный, что ли? — вернулся он к обращению на «вы». — Или — бери выше — ВИЧ-инфицированный?
— Зачем вы так… — несколько смутился начальник караула. — Я не о том. Некультурно же. Потом кому другому… — и не договорил.
— Интере-есно. Значит, вы, товарищ старший лейтенант, в боевой обстановке из одного котелка есть с солдатами брезговали?
— Передергиваете, товарищ подполковник. У нас здесь пока не боевая обстановка, — осторожно возразил Санталов, подозревая слабину своей позиции.
— Щас будет, — усмехнувшись, коротко пообещал замкомполка. После чего рявкнул: — Караул, в ружье!
…Эх и гонял же проверяющий личный состав по вводным! Ох и проверял же солдат на знание статей уставов и табелей постам! Ух и дотошно же инспектировал внутренний порядок во всех помещениях «караулки!»
Недостатки, разумеется, выявились. При перечислении «общих обязанностей часового» караульный бодрствующей смены, рядовой с девчачьей фамилией Танюшкин, благополучно осилил десять из одиннадцати. Однако на финише запнулся.
— Ну, — подгонял Барзинчук, — склероз, что ли? Молодой же вроде… Ладно, даю наводку: «Услышав лай…» Кого?
— Караульной собаки…
— Так, верно, дальше.
— Надо немедленно…
— Без «надо»!
— Ага, немедленно… в караульное помещение…
— Что? Продублировать сигнал? — «помог» проверяющий.
— Ну да, — согласился сбитый с толку Танюшкин.
— Хех! — развеселился экзаменатор. — Товарищ старший лейтенант, эт-то он у вас в телефонную трубку гавкать собрался? Весьма, весьма оригинально!
— Нет! — запротестовал солдат. — И вовсе не так! Надо немедленно сообщить установленным сигналом в караульное помещение!
— Да без «надо», который раз поправляю! Свои обязанности следует отбарабанивать назубок!
У рядового Амосова Барзинчук спросил, кому часовой на посту имеет право отдавать оружие.
— Никому, — отчеканил караульный. — Включая лиц, которым он подчинен.
— Верно, — согласился подполковник. — А теперь — напряги воображение. В дореволюционной России у часового таковое право имелось… по отношению к одному-единственному человеку. К кому?
— Не могу знать, — сразу открестился Амосов. — У меня даже прадед и тот после Октябрьского переворота родился.
— «Не могу знать, не могу знать», — передразнил проверяющий. — А покумекать-то и лень. Государю императору полное право вручить имел.
— Товарищ подполковник, — встрял Виктор, — данный вопрос за рамками наших уставов и обязательного перечня.
— Да ладно, ладно, старший лейтенант, эт-то я так… в порядке общего кругозора, — подозрительно добродушно согласился Барзинчук. — А теперь — внимание. Товарищ рядовой, а когда во время смены на посту не оказывается часового?
Санталов ответ на каверзный вопрос, конечно, знал — еще с курсантских времен. Но Амосов, увы, не мог даже предположить, что, когда часовой уже произнесет: «Рядовой такой-то пост сдал», тем самым сменившись с него, а заступающий караульный, в свою очередь, еще не успеет до конца отрапортовать: «Рядовой такой-то пост принял», формально охраняемый объект на секунду-другую и правда оказывается без часового. Хотя в начале самой процедуры смены постов и сдается под временное наблюдение еще одному, так называемому свободному караульному. Однако необходимо ли было рассказывать про этот секрет Устава гарнизонной и караульной службы солдатам, если никто из проверяющих за три года офицерства Виктора никогда не копал столь глубоко?
Впрочем, ему теоретически нечего было возразить, когда замкомполка записывал в постовую ведомость резюме проверки: «Личный состав караула нетвердо знает общие обязанности часового и порядок смены постов. Неуверенно действует по вводным. В караульном помещении не поддерживается должный уставной порядок. Посуда для приема пищи грязная. Аварийное освещение не укомплектовано. Запас питьевой воды недостаточен. Оружие плохо смазано».
Этаким образом Барзинчук ликующе интерпретировал обнаруженную на кухне «караулки», возле урны, обгоревшую спичку. И нехватку оных — где три, где пять штук — в коробках при керосиновых лампах: не поленился высыпать их и пересчитать: «Должно быть по шестьдесят!» И к уровню воды в питьевом баке придрался: чуть ниже половины, а вдруг при нападении на караульное помещение в осаде долго сидеть придется? И все брезгливо тыкал в скользковатую на ощупь, даже и после тщательного мытья, посуду: а кто мешал в столовой части горчицы попросить? Тогда бы и с жиром быстро разобрались!
С последним же недостатком подполковник вообще нагло перегнул палку. Санталов было заспорил, но лучше бы уж промолчал…
Короче, от законного сна начальника караула был украден целый час, да и потом Виктор еще долго ворочался, раздумывая, насколько велики для него лично окажутся итоги разгромной записи последнего проверяющего. И клял себя за детское пристрастие к лимонаду: не возьми его с собой, все было бы в шоколаде. Или возьми только две бутылки. Или все три выпей еще до законного отхода ко сну. Эхх! Знал бы, где упасть…
Благополучно завершив праздничный наряд, молодой офицер прибыл в подразделение, где состав караула ожидал командир учебной роты — майор Чемборис. Ознакомившись с записями в постовой ведомости и выслушав эмоциональный доклад подчиненного, ротный раздавил недокуренную сигарету в пепельнице и мрачно буркнул:
— Та-ак… От кого-кого, а от тебя… Вот действительно, «порадовал»! Считай, взыскание обеспечено, да и меня, ясен пень, вниманием не обделят.
— Но он же чисто из-за того взбеленился, что я ему про стакан… — снова попытался объяснить комвзвода. — А разве это правильно — из горла хлебать?
— Правильно, неправильно… Да какая теперь половая разница? Язык свой почаще в соответствующее место прячь, тогда все в ажуре и будет — на сто один процент. И вообще: ты сколько лет в армии служишь?
— С курсантскими — скоро восемь…
— А ума, как у допризывника! Не понял, что ли, что наш главный воспитатель изначально исповедует точку зрения: все вокруг преступники, все вокруг враги! Он же — кристально честный их великий изобличитель, которого на эту должность чуть ли не Президент поставил. Та-ак…
Старший офицер задумчиво побарабанил пальцами по столешнице.
— Между прочим, известно тебе, что комиссаров как таковых придумал отнюдь не дедушка Ленин со товарищи?
— А кто же? — искренне удивился Санталов, как-то раньше над этим вопросом и не задумывавшийся.
— Родительница их — американская армия начала девятнадцатого века, — разъяснил Чемборис. — Ну, конечно, той полнотой власти, которой облечены были наши первые замполиты в воинских частях, их заокеанские предки не обладали. Однако те же яйца, вид сбоку: являлись госчиновниками, назначаемыми правительством в армейские части, чтобы на месте лично отслеживать моральный, нравственный и прочий дух людей в погонах.
Закурив очередную «Приму», ротный продолжил:
— Только, мыслю, вряд ли они усердствовали до степени, граничащей с безумием. А у нас это и при Сталине было, и нынче — вполне в порядке вещей.
— Так точно! — поспешил согласиться Виктор и присовокупил к чисто армейскому выражению четверостишье-переделку известнейших классических строк, буквально перед нарядом процитированную любителем подобной «литературы» Лосищем Дважды Лейтенантом:
Умом Россию не понять,
Аршином общим не измерить,
Хрен на стене нарисовать —
Сказать: «Икона!» — будут верить.
— Та-ак. На правду весьма похоже… — скупо улыбнулся майор. Секунду подумал и продолжил: — В общем, вникай. Лет пять назад был у меня случай. Дома, вечером, со шкафа на кухне тазик упал да краем мне бровь рассек. Немного, не страшно. Иодом замазал, делов на копейку. Только поутру место травмы припухло, а сам глаз наполовину заплыл. Но служба службой. И конечно, по закону подлости, прямо у входа в часть попался я на глаза тогда еще майору Барзинчуку — его только-только к нам назначили. Так он сразу мне нож к горлу: признавайся, с кем вчера дрался?! Я ему про таз, мне же в ответ угрозы: не лепи горбатого, а то живо по негативу уволим! Потом на офицерском собрании я битый час доказывал, что не верблюд, да целая комиссия домой ко мне выезжала. Так сказать, для проведения следственного эксперимента: могло, стало быть, или не могло… Нет, на себя Барзинчук тазик скинуть, конечно, не рискнул. Вот и решил навечно оставить под подозрением. Да, любит он из мухи слона… Так что готовься — и по полной программе…
— Но ведь все остальные проверяющие — ни единого замечания! Комендант гарнизона вон даже о поощрении ходатайствует. Это ж чего-то стоит или как?
— Ага, размечтался. Сколько меда портит ложка дегтя, помнишь? А тут его, почитай, в постовую ведомость цельное ведро вылито. Готовься, говорю, задницу подставлять… — подытожил Чемборис.
Битый жизнью ротный не ошибся. Назавтра, при подведении итогов праздничного дня на совещании офицеров, старшего лейтенанта круто распекли за отвратительное несение службы во время боевого дежурства. А еще через день приказом по полку вкатили выговор. В отношении же Чембориса начальство, подискутировав в кулуарах, ограничилось фразой «строго указать».
Положим, то, что социальная справедливость в армии весьма избирательна, молодой офицер уяснил еще в первые месяцы курсантской службы. Однако на этот раз самоедствовал особенно. А тут как раз подошло и тринадцатое число — дата выдачи очередного денежного довольствия. И по негласной традиции в этот день, после службы, немало офицеров полка направлялось в «Пещеру». Так в городе окрестили художественно оформленное под старинный замок кафе, еще на заре перестройки возведенное неподалеку от воинской части. Там лейтенанты, капитаны и майоры поротно усаживались за столики и заказывали, каждый на свой вкус, многоградусные коктейли: крепленое, а уж тем паче сухое вино в такой компании не употребляли.
Обычно при подобных возлияниях (к слову, вызывающих у подполковника Барзинчука перманентную головную боль и время от времени подвигающих его на внезапные инспектирования «Пещеры») Санталов больше двух водочных коктейлей не выпивал. Сегодня же решительно заказал третий, на удивление быстро расправившись затем с содержимым бокала. Мрачно поразмышлял и — небывалый случай — рискнул взять четвертую порцию, что, конечно, не осталось не замеченным сослуживцами.
— Чего это ты нынче разошелся? — спросил Лосище Дважды Лейтенант, выражая общее удивление. — Меня решил переплюнуть?
— Действительно. Не многовато ли будет? — подхватил осторожный капитан Бушуев, фамилия которого явно не соответствовала характеру офицера, как правило, растягивающего единственный коктейль на весь вечер.
— Ниче, в самый раз, — и Виктор отхлебнул проверенной «Тройки».
— Да ладно, давай, колись, — потребовал Лоськов. — Облегчи душу.
Триста граммов уже употребленного горячительного помогли развязать язык обычно не склонного к жалобам и осмотрительного в прилюдных суждениях Санталова. Виктор с глубокой обидой поведал сослуживцам детали «граничащей с безумием» проверки праздничного караула. И некому оказалось на корню пресечь эти ненужные откровения: комроты в тот день контролировал в подразделении вечерние мероприятия.
Разумеется, действия заместителя командира полка по воспитательной работе вызвали дружное негодование и осуждение взводных. Лосище Дважды Лейтенант даже выдал в адрес подполковника длинную матерную тираду. Чем традиционный ежемесячный «пещерный» поход как-то сам собой и завершился…
Еще через два дня подполковник Барзинчук на сутки заступил ответственным по части от ее руководства. В обязанности такого начальника главным образом входил контроль за соблюдением общего порядка в соединении — от подъема и до отбоя включительно. Но добрую половину дежурства главный воспитатель полка на этот раз почему-то построил именно на взводе Санталова. Изначально он удостоил подразделение своим присутствием еще до завтрака.
— Эт-то что такое, а? Товарищ старший лейтенант, я вас спрашиваю! — триумфально и чуть ли не тыча в нос взводному перочинный нож — изящной отделки, с несколькими лезвиями, — обнаруженный во время утреннего осмотра у рядового Птицына, вопрошал подполковник. — Почему у солдата в кармане холодное оружие? Не положено! Где взял?
— В увольнении был, купил, — потупив взор, тихо выдавил солдат.
— А для чего, спрашивается? Что или кого резать собрался?
— Никого… Так, на всякий случай… Просто понравился… Красивый…
— Ой ли? Командир взвода, разбирайтесь! — приказал Барзинчук. — К обеду объяснительные — у меня на столе! Запрещенный предмет конфискую!
— Есть к обеду, — сдержанно отрапортовал Санталов. Невольно подумал: «И куда ж ты его, начальник, конфискуешь? Не иначе, в собственный карман!»
— У вас вообще во взводе бардак! — продолжал бушевать главный воспитатель, выговаривая Виктору прямо перед подчиненными. — Носовые платки как тряпки! И то не у всех! Подворотнички несвежие! Сапоги плохо почищены! Кто не брит, кто не стрижен! Эт-то… Самоустранились от личного состава, вот!
Подполковник явно сгущал краски. Внешний вид подчиненных старшего лейтенанта был не хуже и не лучше, чем у остальных солдат роты.
По ходу дела перепало и присутствовавшему здесь же ротному: мол, а ты, начальник, зачем тут поставлен?
— Ну, Виктор, накликал ты на свою задницу… — выговаривал теперь уже Чемборис Санталову, пока личный состав управлялся с приемом пищи. — Вторая серия! Вникаешь, чем на этот раз комиссару не угодил?
— Понятия не имею, — пожал плечами взводный.
— Та-ак… А я вот, полагаю, имею, — возразил майор. — Прошлый раз о чем толковал-предупреждал? Язык твой — враг твой! А уши, как лопухи: и под забором, и под окном, и везде растут. Поверь: если уж мне известно, о чем ты в «Пещере» за рюмкой распинался, то и ему, будь здрав!
— Вломили! — понял старший лейтенант.
— Однако по твоей личной дурости, — уточнил Чемборис. — Ох, не знаю, чем все это закончится. И когда… А перспективно — готовься к новой «дыне»…
Расписание занятий того дня включало общественно-государственную подготовку. Очередной ее темой значилась: «Патриотизм — источник духовных сил воина. Писатели, русские философы: их высказывания об этом».
Не успел Санталов озвучить подчиненным вопросы нынешней лекции, как в учебный класс пожаловал Барзинчук. Он добросовестнейшим образом отработал свой хлеб, придирчиво проверив как конспекты солдат, так и знание ими ранее изученного материала. Особо интересовался конституционными основами Российской Федерации, системой руководства и управления Вооруженными Силами страны, требовал перечислить военные награды, начиная с введенных в 1934-м. Вполне понятно, что далеко не на все вопросы пройденных тем экзаменатор получил вразумительные ответы.
— Да они ж у вас ни в зуб ногой! — подытожил главный воспитатель. — Эт-то возмутительно! Немедленно доложу рапортом командиру части!
Виктор сумрачно молчал, стиснув зубы. На «воспитательной территории» крыть ему, по сути, было нечем: действительно, в нескольких случаях недосмотрел, что находившиеся когда-то в наряде подчиненные позднее пропущенных тем не переписали. Или вот, увы, так и не смог вдолбить самому твердолобому рядовому Трибурту (погоняло Триаборт), в чем разница между Героем Советского Союза и Героем России…
Старший лейтенант уже отлично понял, куда гнет подполковник, и самостийно решил сегодня задержаться на службе до самого отбоя. Разумеется, заручившись в этом плане «добром» Чембориса. И не ошибся: после ужина Барзинчук вновь прибыл в роту и опять-таки все внимание, сосредоточил на взводе Санталова.
Ответственный по части придирчиво проверил содержимое прикроватных тумбочек и заправку постелей, обут ли личный состав в тапочки, комплектность и состояние противогазов. Добрался даже до кладовой, в просторечии именуемой каптеркой, где тщательно оглядел парадное обмундирование подчиненных Виктора.
— Безобразие! — выговаривал подполковник старшему лейтенанту уже после отбоя. — Эт-то просто переходит всяческие границы! Куча грязных носков под матрасами! Тапочки рваные! Туалетных принадлежностей — у кого ни мыла, ни пасты! Хлеб какой-то плесневелый в тумбочках, книги неуставные… «Парадки» мятые, клеймили форму бойцы — кто в лес, кто по дрова, противогазы поржавевшие, с вмятинами, а на их сумках бирки отсутствуют!
— Вы явно преувеличиваете, — упрямо возразил Санталов. — Тапочки всего двоим надо ремонтировать, вчера и надорвались. Носков вообще единственную пару… выявили. И паста, она тоже всегда заканчивается. Закупят завтра, в обед. А бирка с сумки — она тут же, в углу ячейки, лежала, и пришили ее, сразу…
— Молчать! — окоротил оправдывающегося замкомполка. — Сплошная демагогия! Даже и слушать не желаю!
…На следующие сутки, уже к вечеру, взводный и командир роты были вызваны к комбату, который и озвучил взыскание, объявленное молодому офицеру на послеобеденном совещании руководящего состава учебного полка.
— За бездушное отношение к личному составу и низкие показатели в общественно-государственной подготовке — строгий выговор, — как и положено, стоя, официально зачитал хозяин кабинета. — А вам, товарищ майор, за слабый контроль за положением дел в подразделении — обычный. Мне комполка свое «фу», конечно, тоже высказал. И что теперь скажете, господа-товарищи офицеры? — повысил он тон и, недовольно поморщившись, тяжело опустился в массивное кресло за рабочим столом, не предлагая самим проштрафившимся присесть. — Ну? Я вас слушаю! Язык к небу приклеился? А? Или куда?
— Что тут и говорить, товарищ подполковник. Виноваты, не спорю. Только вот, на мой взгляд, здесь степень вины наказанию не соответствует, — без обиняков высказался Чемборис. — Все ж по мелочам накопано и явно с умыслом. Конфликт у них на праздник вышел, вот Барзинчук дальше и отыгрывается не по-офицерски, напраслину на боевого парня возводит. Понятно, где-то Виктор сам недоглядел, конспекты там, или еще что не проверил… Но эдак, сплеча, шашкой… Ну, вы манеру замполита везде крамолу выискивать знаете…
— Хм… Тоже сказанул — крамолу! Ладно, допускаю, всяко бывает; про твой упавший тазик помню… Но сейчас — в корне не согласен! — осадил майора комбат. — По букве уставов зам кругом прав! «Мелочи», «с умыслом»… Зря плачешься — это все бездоказательно и к делу не пришьешь. Зато недостатков во взводе выявлено — хренова гора с прицепом. Вникаешь, какой булыжник в ротный огород? Плюсуй сюда же итоги праздничного караула… И что? Уж кому-кому, а боевому-то, как уверяешь, парню, да с опытом Чечни… Ну вовсе непростительно. Или и там необъективность проверяющего усматриваешь?
— А это как повернуть, — обидчиво парировал ротный.
— Конечно, если себе загодя цель такую поставить… разгромную. Да как часовые при царе-батюшке службу несли, у солдат выпытывать. Да спички в коробках пересчит…
— Стоп, хватит! — не дослушав, хлопнул ладонью по полированной столешнице командир батальона. — Дешевые отговорки! И вообще: я что, из-за него, — и кивнул в сторону мрачно замершего у двери кабинета Виктора, — с заместителем командира полка ссориться должен? Так прикажешь? Не вижу на то достойных аргументов! Куда два шага, а где и до Пекина раком! Идите-ка вот лучше недостатки выявленные устраняйте!
— Товарищ подполковник… А к командиру части я могу на прием записаться? — наконец-то разлепил плотно сомкнутые губы Санталов.
— Нет! Пока считаю нецелесообразным! — И хозяин кабинета вновь поднялся из кресла. — Все ясно? Свободны! Кру-гом!
— Та-ак. Черт бы вас всех побрал с вашими амбициями! — подытожил Чемборис по дороге в роту. — Дальше-то что делать будем, Витя, а? Расклад явно не в твою пользу…
Старший лейтенант угрюмо молчал, только на скулах желваки гневно заиграли.
…Минуло полторы недели. Жизнь в воинской части шла своим чередом. Главный воспитатель учебного полка к Санталову во взвод больше не наведывался и лично к нему тоже не цеплялся. (Затишье перед бурей?) Зато Виктор все эти дни единственно что не ночевал в роте — благо холостой покамест, — стараясь ликвидировать даже самые мелкие упущения по службе. В чем весьма преуспел. Но тут судьба-индейка распорядилась сама…
В воскресенье комвзвода, хотя и не был обязан, но все ж таки прибыл в подразделение — правда, несколько позднее обычного, когда солдаты уже заканчивали завтрак. Привычно проверил заправку постелей и шинелей, содержимое тумбочек. Понаблюдал, как подчиненные стираются-гладятся-подшиваются, а кто-то, оседлав табурет, лениво глазеет в окно и оценивает, как другие на спортплощадке стучат в волейбол или качаются на перекладине и брусьях… Переговорил с замом-сержантом, с командирами отделений. В каптерку к старшине заглянул. И перед обедом с чистой совестью пошел в свой флигель: близко от части, отопление — газ, но удобства во дворе.
Перекусив, Санталов посмотрел программу теленовостей. Потом улегся было на диване с книгой, но вскоре задремал. Разбудил тревожный стук в уличное окно: за стеклом, запыхавшийся, стоял посыльный, рядовой Байков.
— Товарищ старший лейтенант, вас срочно в роту вызывают! — прямо в открытую форточку выпалил он.
— А что случилось-то? Тревога, что ли?
— Да нет, другое! Перепелкин в «самоволку» сорвался! — сбивчиво пояснил солдат. — Ни с чего бы вроде… Там уже и ротный приехал, и дежурный по части! И этот, как его… подполковник… Ага, Барзинчук! Он еще ругался, что вам по сотовому никак не дозвониться. Прям сильно…
Виктор торопливо извлек мобильник из внутреннего кармана кителя. Так и есть — на экране высвечивался текст: телефон полностью разряжен.
«Лишний козырь не в мои карты, — тут же оформилась мысль. — А вкупе с самоволкой… Блин, уж если не повезет… Правдолюбец чертов… И кто бы мог подумать?! В тихом омуте…»
Невысокий и худосочный, рядовой Перепелкин во взводе держался особнячком. Родом из Воронежа, он там же сдавал вступительные экзамены в университет, на исторический факультет, однако по конкурсу не прошел: всего полбалла не хватило.
Будучи призван на действительную службу, вчерашний абитуриент исключительно трудно вживался в армейскую действительность. Ему долго не давалось умение туго наматывать портянки и быстро, ровно подшивать подворотничок. Строевым шагом солдат топал, «будто ему лом в задницу воткнут», — как однажды метко выразился майор Чемборис. На стрельбах из автомата, нажимая спусковой крючок, рядовой боязливо жмурился и упорно отправлял почти все пули «за молоком». А когда вновь сформированная рота по сигналу тревоги впервые выдвигалась в район рассредоточения, сослуживцам в конце трехкилометрового марша пришлось в буквальном смысле тащить выбившегося из сил товарища и его амуницию на себе.
При всем при том памятью и кругозором несостоявшийся историк обладал феноменальными. Имел место случай: однажды Барзинчук самолично проводил во взводе Санталова показные занятия все по той же общественно-государственной подготовке. И — редкий для ОГП момент! — подполковнику тогда вопрос задали: какова дальнейшая судьба крепости Измаил была, после взятия ее Суворовым? Вроде бы триумфально завоевали, а дальше о ней — нигде и ничего. Проясните, значит…
Тут старший офицер сильно призадумался и забормотал что-то вовсе не в тему. А рядовой Перепелкин — ты гляди! — руку тянет. Что такое? Солдат встал и не хуже профессора лихо излагает:
— По Ясскому мирному договору, подписанному в декабре 1701-го, Измаил был возвращен Турции.
— За что ж тогда россияне кровь проливали? — уже закономерно слышится новый вопрос из рядов слушателей.
— По этому же договору, — толкует дальше знаток-эрудит, — за Россией закреплялись обширные территории. То же Причерноморье, включая Крым, земли между Южным Бугом и Днестром. Плюс — Турция от своих претензий на Грузию отказывалась. Подписанием Ясского мира третья русско-турецкая война — а всего их было шесть — и вовсе завершилась. Измаилом же пришлось тогда пожертвовать ради куда большего…
— Вот-вот, молодец, я как раз это самое и хотел сказать, — перехватил тут инициативу Барзинчук. — Да ты садись, садись… Кстати, императрица Екатерина Вторая для награждения за подвиги, совершенные при взятии Измаила, специально учредила офицерский золотой крест «За храбрость».
— И вовсе он назывался «За отменную храбрость», — уж совсем некстати встрял прямо с табурета Перепелкин. И этого, конечно, ему не простили.
— Товарищ рядовой! — поставил чересчур знающего солдата во фрунт главный воспитатель полка. — За недисциплинированный выкрик с места объявляю вам два наряда вне очереди на службу! Командир взвода! Сегодня же привести приказ в исполнение!
И после занятия еще яро возмущался:.
— Откуда такой языкатый выискался? Тоже мне, развел умняк на роже! Зато форма сидит, как на корове седло! И сапоги крема просят! И вообще…
И вообще: непреложную истину с бородой, о том, что начальник всегда прав, а в армии — вдвойне, Санталов и попытался втолковать позднее возмущенному рядовому, у которого глаза от незаслуженного — на его взгляд — наказания подозрительно блестели.
— Ведь наряды он мне ни за что? — в унисон вопросу-утверждению вытянул тонкую шею Перепелкин. — Разве ж я неверно сказал?
— Не берусь судить, — ушел от прямого ответа Виктор. — По русско-турецким войнам специалист небольшой. Однако вышло в итоге неловко… — Невольно поморщился и козырнул цитатой, приписываемой петровскому уставу:
— «Подчиненный, перед лицом начальствующим, должен иметь вид лихой и придурковатый, дабы разумением своим не смущать начальство». Мысль хоть и царская, зато для любой армии справедлива. Быть умнее старшего вредно. Всегда. Ни-зя-а! Теперь-то хоть ясно?
— Никак нет! — надрывно возмутился подчиненный. — Придурковатого из себя корчить? Это же оскорбительно! И низко! И глупо! Классик как говорил: «Служить бы рад — прислуживаться тошно!» Нет, ни за что!
— На нет и суда нет, — быстренько попытался свести ситуацию к шутке-прибаутке командир взвода, постаравшись пропустить мимо ушей «классика». — И в целом: обсасывать ситуацию тоже нет ни смысла, ни времени… — Не удержавшись, добавил: — Тем паче, с тобой очень трудно разговаривать.
— Ага, конечно. Так всегда утверждают, когда в дискуссии дальше аргументировать нечем, — враждебно заявил нарядчик.
— Ну, знаешь! На «гражданке» дебатировать будешь! — менторски одернул Санталов. — Пока же — изволь исполнять приказ старшего. Выкрик-то с места был? Был! Следовательно… Сегодня же заступишь дневальным по роте. Да заруби: отслужишь свое, отучишься — трудиться опять-таки в коллективе придется. А там, при любом раскладе, свое начальство. Так что неизвестно еще, где беспристрастности окажется меньше. Особенно если в частных лавочках. — Подумал и дополнил: — Тебе лично надо было очень постараться в вуз поступить. Не смог — что ж, служи как все, без высовываний. Свободен!
На том инцидент исчерпался. Хотя нет: наряды наказанный пронес без особых замечаний. Главное же — «умников на роже» больше не разводил. По крайней мере, во время занятий. Зато обиженно замкнулся в себе.
И вот — пожалуйста: заполучите самовольную отлучку! А это вам не абы что, а серьезнейшее нарушение воинской дисциплины, которое впоследствии отрикошетит не только по непосредственному виновнику.
«Полбеды еще, если оперативно найдем, — невольно размышлял старший лейтенант по пути на службу. — Если же… Нет, даже и думать не хочется! Но куда и зачем он лыжи навострил? Причина? Вроде бы ничего такого особенного за ним в последнее время не замечалось…»
…В канцелярии подразделения было накурено и многолюдно. На месте командира роты, во главе сдвинутых буквой «Т» столов, плотно восседал подполковник Барзинчук, узурпировавший телефон.
— Есть, товарищ полковник! — рапортовал он в трубку, подавшись вперед и даже чуточку привстав из кресла. — Конечно-конечно… Так точно! Для организации поисков полностью задействуем свободный личный состав. Все офицеры роты прибыли… Понял, понял, вокзал и автовокзал в первую очередь… Да, да, обязательно перекроем. Так точно, эт-то, уже выдвигаемся! — На другом конце провода был командир полка.
Примостившись у окна, с каменным выражением лица, жадно смолил любимую «Приму» майор Чемборис. Его зам по воспитательной работе капитан Зайд суетливо рылся в шкафу с документацией. Старшина роты старший прапорщик Гущин что-то строчил в огромном талмуде-ежедневнике. Присутствовали здесь и командиры взводов — капитаны Апашанский и Бушуев (впрочем, почти тут же усланные на плац строить роту), старший лейтенант с длиннющей фамилией Шарикоподшипников, прозванный за природную дубоватость Шариковым, ну и слегка поддатый — по случаю так некстати прервавшегося выходного, — Лосище Дважды Лейтенант.
— Обозначился наконец! — бросив трубку на рычаг, зло прокомментировал прибытие Санталова и его рапорт Барзинчук. — Солнышко наше красное взошло!
«Солнышко красное» постаралось сдержать эмоции.
— Витя, ты почему телефон отключил? — поинтересовался Чемборис.
— Я не отключал. Разрядился он, — коротко объяснил комвзвода.
— Конечно. А мы и не сомневались, — продолжил комментарии замкомандира полка. — И эт-то именно когда в части ЧП! Которое принес именно ваш взвод! Надеюсь, уже в курсе произошедшего?
— Так точно. Рядовой Перепелкин находится в самовольной отлучке.
— Ну и…? Ваши соображения? Почему, как случилось, где ныне может дислоцироваться беглец?
— Так сразу затрудняюсь… — пожав плечами, протянул Виктор.
— Товарищ майор! Вы только посмотрите на этого, так сказать, боевого офицера! — повернувшись к Чемборису, стал выговаривать теперь уже ему Барзинчук. — Он, видите ли, затрудняется… Да вы вообще самоустранились от своих служебных обязанностей и не живете жизнью подразделения! — И тяжелый взгляд подполковника уперся в лицо старшему лейтенанту. — Эт-то почему мы тут вашу работу делать должны, а вы только об денежном довольствии и печетесь!
— Зачем же вы так… — тихо, с гневной дрожью в голосе произнес Санталов. — Я и сегодня в роте был, только перед обедом убыл…
— А толку! — повысил голос главный воспитатель. — Вы хотя бы в курсе, что ваш умняга-самовольщик вчера вечером письмо какое-то получил? Откуда, про что? Явно же не про новые факты из истории русско-турецких войн!
— Не могу знать… — неуклюже ответил распекаемый, про себя отметив неприкрытый сарказм распекавшего его начальника.
— Что и требовалось доказать! — торжествующе подвел итог Барзинчук. — А вот мы уже, представьте, кое-что выяснили. Благо хоть Зайц моральный климат должным образом отслеживает. Просветите его, капитан, а то мне надоело одному за всех глотку драть… — и презрительно откинулся на спинку кресла.
— Виктор, ты в курсе, что у Перепелкина девушка была? — осторожно вопросил Зайц.
— Конечно. Они вместе в школе учились, оба в один в вуз поступали. Только однокласснице больше повезло. Переписывался он с ней…
— Ну а тебе известно, что в последнее время переписка эта приняла… м-м-м… односторонний характер?
— Каюсь, недоглядел, — честно признался Санталов.
Барзинчук презрительно фыркнул, поджав губы, но на сей раз промолчал.
— Эх ты! — не выдержал теперь уже ротный и потянул из пачки новую сигарету. — Да то ж типичная ситуация! Девяносто девять из ста: письмо было от той самой девицы. Мол, полюбила другого, выхожу замуж, прости, останемся друзьями. Либо приятель какой, по ненужной доброте, о том же настучал. Психика у парня слабовата на излом оказалась — вот и сорвался. Явно надеялся при личной встрече время вспять повернуть: вдруг да перемыслит бывшая. Другие варианты самоволки тоже бывают. Но — реже.
— Ну все, хватит рассусоливать! — вновь завладел браздами правления Барзинчук. — Рота построена? Значит, эт-то… Выдвигаемся на поиски. Личный состав разбить на группы по десять человек, во главе каждой офицер или сержант, указать маршруты патрулирования, время докладов… И шерстить, шерстить, шерстить! Асфальт нюхать! Надеюсь, умник еще в городе и в форме!
…Как оказалось, главный воспитатель надеялся зря, хотя причину самовольной отлучки вычислили абсолютно верно.
Рядовой Перепелкин, одолевший забор части сразу после завтрака, первым делом рванул в район дачных участков — именно мимо них рота выдвигалась по сигналу тревоги в район рассредоточения. Там высмотрел пустующий, несмотря на воскресенье, домик, разбил выходящее с тылу в огород оконное стекло и проник в помещение. Удачно сменил солдатскую форму на рабочее одеяние дачника. Потом же, затарившись в ближайшем продуктовом киоске буханкой хлеба и двухлитровой бутылкой минералки, сообразил быстренько убраться из большого города — на грузовой попутке. Словом, в электричку, направлявшуюся в сторону родного Воронежа, самовольщик сел уже в ближайшем райцентре. Так что пока беглеца до ночи выискивали на площадях и улицах областного мегаполиса, отвергнутый любимой мчался к ней на всех парах.
…Увы, всех возможных перипетий такого незаконного путешествия Перепелкин учесть не мог. Хотя и сумел удачно проехать километров двести с гаком в нужную сторону. И все-таки на очередном вокзале, уже на границе области, был вычислен бдительными стражами правопорядка. Причина элементарна: в «беушной» одежде беглец подозрительно походил на бомжа.
В отделении милиционеры быстро выяснили армейский статус задержанного, изучили его военный билет и, уточнив телефонный номер, несколько позднее созвонились с воинской частью.
Бесплодные широкомасштабные поиски там давно завершились, личный состав добросовестно почивал на двухъярусных койках. Виктор же тогда решил, что возвращаться домой нет никакого смысла, практичнее перекантоваться в роте. Где далеко за полночь старшего лейтенанта разбудил дневальный — дежурный по части радостно извещал, что самовольщик уже пойман сотрудниками транспортной милиции. Так что на следующие сутки, к вечеру, командир взвода возвратил горе-подчиненного назад, в «учебку».
— Ну и о чем ты думал, когда деру давал? — выпытывал у него Санталов в электричке.
— Не знаю… Ни о чем… Просто поговорить с ней хотел… — нехотя тянул Перепелкин, сопя и тоскливо вглядываясь в окно.
— Да был бы разве толк с того разговора?
— А вдруг…
— Эх, какой ты еще, будто пацан, несерьезный! Жизнь в целом, как и история в частности, не терпит сослагательного наклонения. Все куда проще. Пойми: ты — здесь, в сапогах и надолго, а вернешься — будущее весьма туманно. А там она, возможно, ухватила свой самый главный шанс. Или армейский дезертир для создания семьи надежнее будет? Передачки в дисбат носить? Мысли, историк.
— Все равно, предательница она! — дрожащими губами почти выкрикнул рядовой.
— Не-а, — не согласился Виктор. — С ее стороны это не предательство. Просто пошла другой дорогой. Да, не повезло тебе, но это же не смертельно. Конечно, вот если бы она на перроне твой дембельский поезд встречала, а он бы запоздал, а она, продрогшая, с букетом на перроне, и навстречу тебе, не успел ты с подножки сойти, да на грудь кинулась — вот тогда бы я сказал: пофартило, на всю оставшуюся! Судьба! Ан не судьба…
После окончания служебного расследования, проведенного по факту «самоволки», — Перепелкин — через военный суд — получил семь суток ареста с содержанием на гаупвахте. Чемборису и старшине роты, контролировавшему в день побега воскресные мероприятия, досталось по строгому выговору. Взводному же, от щедрот и по инициативе главного воспитателя, впаяли неполное служебное соответствие занимаемой должности.
— Благо еще, что вся эта история с самовольным оставлением части закончилась для нас без тяжелых последствий. Но выводы-то мы сделать обязаны! Я проанализировал деятельность командира взвода, воспитавшего злостного нарушителя. И, на мой взгляд, старший лейтенант Санталов понятия не имеет, чем его солдаты живут и какой у них настрой. Вот отсюда, от элементарного нежелания вникать в помыслы, запросы и быт личного состава, и начинаются недисциплинированность, расхоложенность, безответственность, а по этой стезе так и до ЧП со смертельным исходом недалеко! — едва не с пеной у рта доказывал тогда Барзинчук на совещании руководства части.
— Типун вам на язык! — недовольно буркнул комполка. И тут же согласился с предложенным в качестве наказания взводного «неполным служебным».
Так вот и вышло, что все три взыскания, которыми ныне, как елка игрушками, был обвешан молодой офицер, он «заработал» менее чем за месяц. То есть Виктор нежданно-негаданно угодил в тяжелейшую жизненную ситуацию, когда вся его дальнейшая служба вдруг оказалась под вопросом.