«Торговое дело»
«Торговое дело»
В. Прибытков:
— Все началось при Андропове! Сначала возникло громкое дело о директоре «Елисеевского» магазина Соколове, потом проштрафилась фирма «Океан», потом пошло, поехало… История с этими уголовными делами покрыта мраком неизвестности и таинственности до сих пор. Взять хотя бы факт стремительных расстрелов главных обвиняемых — Соколова, Трегубова… Они рассказали следователям всё, что знали, а снисхождения не получили. Их расстреляли столь стремительно, что они не успели, кажется, даже подать прошений о пересмотре дел. Видимо, они представляли для кого-то огромную опасность.
Документ для уяснения
ПОЧЕМУ ПОСПЕШИЛИ РАССТРЕЛЯТЬ ДИРЕКТОРА «ЕЛИСЕЕВСКОГО»?
Публикация Юрий Филимонова в газете «Вечерняя Москва» (20.02.97)
«Около десяти лет с грифом «Совершенно секретно. Хранить вечно» были закрыты в архивах 140 томов уголовного дела Трегубова и 24-х его поделыциков.
Дело Николая Трегубова по масштабам организованной преступности превосходило широко известное москвичам дело о хищениях в особо крупных размерах в сети магазинов «Океан», нелегально сплавлявших за границу чёрную икру в банках от селёдки. И вот недавно удалось проникнуть в тайны Николая I и Бабы Машки.
Речь, естественно, не о почившем в бозе императоре. У короля столичного прилавка было две кликухи — Папа и Николай I. Первая для приближённых к начальнику Главного управления торговли Мосгорисполкома, второй пользовались за его спиной завистники и недруги. Бабой Машкой сам Трегубов называл директора гастронома № 1 («Елисеевского») на улице Горького Юрия Соколова, самого верного подручного. Николая I знала вся Москва — и чиновничья до самых верхов, и криминальная, всюду был он вхож, считался «своим» в самых высоких кабинетах.
В то самое время я часто бывал в Серебряном бору, у известного журналиста, который всё лето жил в казённой дачке на Таманской улице. А рядом с ним, внутри двора, обитал скромный, вежливый человек. Ровно в 8 утра он выходил на пробежку в спортивном костюме советского пошива. После завтракал — стакан кефира и ломтик ржаного хлеба (часто повторял, что его девиз — скромность во всём), и отбывал на служебной «Волге» в свой гастроном. Небольшая деталь. У магазина не разрешён был разворот, но ему, Соколову, сделали исключение, сотрудник ГАИ останавливал встречное движение по улице Горького и отдавал честь. Позже сапёры с миноискателями обнаружили рядом с дачей «скромного» директора зарытую железобетонную трубу с драгоценностями и валютой.
Арестовали Соколова 30 октября 1982 года. В его служебный кабинет вошёл человек в штатском. «Я за вами, товарищ Соколов, вот ордер, кабинет мы опечатаем», — спокойно сказал он.
— Кто это мы? — вскинулся из-за стола сидевший за дорогим коньяком и деликатесными закусками генерал-майор МВД.
Человек учтиво протянул удостоверение с гербом и чёткими буквами «КГБ СССР».
— Понял, товарищ генерал, — мигом протрезвел гость Соколова. — Моя помощь не нужна?
— Мы вас сами пригласим…
Директор с нажимом попросил, может ли он позвонить Юрию Чурбанову или его жене Галине Брежневой. И услышал в ответ жёсткое: «Нет».
ГУВД Москвы давно держало «колпак» над Трегубовым. Компромат на него едва вмещался в три папки. В один прекрасный день все эти папки были направлены в Моссовет — зам. председателя, курирующему торговлю. Но для Папы это не имело никаких последствий. Более того, через неделю весь компромат на Трегубова оказался на столе… Трегубова с руководящей резолюцией «Для принятия необходимых мер».
И ГУВД, и прокуратура, и горсуд Москвы, и Госторгинспекция в общей сложности направили в высшие государственные органы страны более 30 частных определений, в которых деятельность Папы и его рати получала объективную оценку. Однако в эпоху развитого социализма все эти послания оказывались в руках Трегубова.
Но когда арестовали «молодого Елисеева», Трегубов всполошился, его подручные срочно рванули в крупные гастрономы с приказом: «Не брать!» Брали, конечно, но прыть умерили. На время. В молчании арестованного Соколова Папа был уверен. Он говорил приближённым: «Баба Машка своих не сдаст». И в этом была его самая крупная ошибка.
Баба Машка сдал всех. «Раскололись» и директора гастрономов «Новоарбатский» и ЦУМа Филиппов и Тверитинов.
В те дни первый зам Трегубова стал как бы послом по особым поручениям. Он объезжал подведомственные точки, в основном крупные гастрономы, которые доил Папа, просил директоров подать заявление об уходе. Кто соглашался, кто нет. Но кольцо сжималось. Взяли директора плодоовощной базы Амбарцумяна, директора магазина № 40 на Колхозной площади Гольдмана, который прятал громадные деньги в коробках из-под обуви на антресолях…
Дело Трегубова потянуло на 140 томов. В них спрессовалась вся нечисть столичной торговли — обсчёты, обвесы, левые продажи. В магазине «Новоарбатский» по графе «Естественная убыль» списывали даже ветчину в банках. И все эти ручейки вливались в карман Трегубову.
Трегубов не знал, что вокруг него уже обвились мощные щупальца КГБ. Им руководил в то время Ю.В. Андропов. И когда ему передали справку о короле столичного прилавка, Андропов распорядился: «Выявить». Под следствием оказалось более 15 тысяч работников московской торговли. Николай I судорожно нажимал все кнопки, но телефоны, которые раньше отзывались на первый звонок, вдруг как обрубили. Трегубов бросился по кругу единомышленников, встречался лично с директорами гастрономов, торговых баз. Всем говорил одно: «Ты мои связи знаешь, всё отрицай…» Папа есть Папа, его привыкли слушаться… Но, попав в следственный изолятор, намертво забывали о прежних тостах за дружбу и клятвах в верности. Клепали на Папу не только ради спасения своей шкуры, хотя это было главным мотивом покаяния. Своими властными замашками Папа многих своих соратников сделал личными врагами. Одни завидовали, другие ненавидели Папу за взятки, которые приходилось ему давать.
Дело в том, что в условиях вечного социалистического дефицита многих продуктов именно от личного расположения Трегубова зависело, получит или нет директор магазина ходовой товар. За это приходилось расплачиваться конвертами с деньгами.
Трегубова арестовали 24 июля 1984 года. К тому времени Андропов перешёл в ЦК КПСС, но «дело Трегубова» держал на контроле. И когда бывший министр МВД Щёлоков пытался замолвить за него слово, Андропов спросил: «Вы что, заодно?» Вскоре, как известно, всесильный Щёлоков был лишён всех чинов и наград и покончил с собой из охотничьего ружья на даче в Серебряном бору.
Самым близким Папе был Соколов — человек с уголовным прошлым. Сначала, благодаря рекомендации Трегубова, его взял к себе заместителем бессменный директор «Новоарбатского» гастронома Филиппов. Пять лет торговых «университетов» просветили Соколова. И тогда Папа сделал его директором «Елисеевского». И, естественно, «доил» все годы. Ну и без внимания не оставлял: дефицит, деликатесы шли в «Елисеевский» конвейером. Тому, как распорядиться этим дефицитом, Соколова учить было не надо.
Во время следствия Соколов валил всё на Папу, называл суммы, которые передавал ему лично. Много секретов о связи Папы с «небожителями» знал директор «Елисеевского». И требовал, требовал очной ставки с бывшим покровителем. Но встреча лицом к лицу не состоялась. Дело Соколова выделили в отдельное производство, на закрытом заседании суд приговорил его к высшей мере, и Соколова поспешно расстреляли. В «деле» осталась запись: «Провести очную ставку между Трегубовым Н.П. и Соколовым Ю.К. для устранения имеющихся в деле противоречий невозможно в связи со смертью Соколова». До сих пор остаётся загадкой (впрочем, не слишком сложной), почему тогда так спешили с расстрелом. Известно лишь, что перед расстрелом Соколов неоднократно писал заявления в ЦК КПСС, Верховный Совет: «Мне необходимо сообщить нечто, о чем нельзя говорить в суде».
Ответов не было.
Суд над торговой мафией (закрытый) начался 19 ноября 1985 года, приговор огласили 8 сентября 1986 года. Было допрошено 400 свидетелей. Осуждено 25 человек. К смертной казни приговорён М.А. Амбарцумян, другие получили от 8 до 15 лет лишения свободы. Так рухнула империя Николая 1. Трегубову дали 15 лет. Но отсидел он лишь восемь. Умер летом 1996 года в Москве.
Рассказывают, что в лагере «авторитеты» настолько поразились изобилию посылок «фраеру», что смеха ради объявили его на сходке «вором в законе». Однако воспользоваться этой высокой рекомендацией Трегубов уже не смог».
Публикация выполнена по традиционной, обвинительной, схеме, утвердившейся в прессе со времени этого громкого процесса. Манера изложения — в свойственной тогдашней «Вечерке» стилистике, вызванной паникой в связи с катастрофической потерей подписчиков и лихорадочными поисками способов их возвращения. Я тогда плотно сотрудничал с этим изданием и помню разговоры в редакционных кабинетах о том, что «Московский комсомолец» наступает на пятки, его популярность растёт, надо что-то срочно предпринимать, в частности, менять форму подачи материалов.
Тогда и появился в «Вечерке» этакий разухабистый, ернический стиль: о серьёзных вещах говорилось с изрядной долей насмешки, с колокольни заурядного обывателя. Один редакционный остряк по этому поводу изрёк: «Вечерка», задрав штаны, побежала за «Московским комсомольцем».
Публикация в «Вечерке» выглядела рудиментом на фоне других статей, появившихся на эту тему в прессе после отмены цензуры. Во второй половине 90-х годов ряд серьёзных журналистов выступили с аналитическими материалами, в которых попытались углубиться в обстоятельства громкого дела, найти причинно-следственные связи его возникновения и необычно быстрого жестокого финиша. Я тщательно изучил все публикации на эту тему, сравнил их и… вспомнил хрестоматийное определение разницы между репортёром и публицистом. Репортёр опрометью спешит на пожар, прибывает туда первым и восторженно описывает детали героической борьбы пожарных с огнём. Публицист анализирует — почему загорелось.
Известный бытописатель современной Москвы А. Рубинов, которого ещё в 70-е годы называли советским Гиляровским, в газете «Россия» (24. 04. 98 г.) отметил, что объект был выбран гениально правильно. Торговлю ненавидели.
Многие откровенно радовались несчастью таких благополучных людей, которые в условиях всеобщей нехватки, утомительного доставания продуктов и товаров жили прекрасной, сытой, полной удовольствия жизнью. И были всесильны!
Действительно, малообразованное торговое сословие было привилегированным. Почти как партийные деятели высокого ранга. Торговцев презирали, но их дружбы добивались даже творческие люди. На премьерах в Большом театре в первых рядах восседали разодетые по самой последней моде, расплывшиеся женщины с грубыми лицами, выдававшими их профессию. В перерывах они, строя глазки, прохаживались среди самых популярных людей страны, рассиживались в дорогом театральном буфете.
Они могли позволить себе всё. И получали всё. В редком в ту пору круизе по Средиземному морю, который рекламировался как подарок трудящимся, они играли роль рабочего класса. Их дети поступали туда, где требовалась рекомендация райкома партии или даже КГБ.
А теперь — о человеке, который руководил правильно выбранным «объектом».
В булочном зале «Елисеевского» за дверями с табличкой «Служебный вход» открывался вход к директорскому кабинету — к Юрию Константиновичу Соколову. В великосветских кругах Москвы он был чрезвычайно популярным человеком. К нему, лучаясь от радости, входили с пустыми «дипломатами» видные деятели культуры, известные артисты, чемпионы. Он принимал просителей по одному. Да и сами гости норовили потолковать с ним только отдельно, оставляли на память визитные карточки, соблазняли премьерами, круизами, санаториями, дарили книги.
После ареста Соколова многие великосветские люди со страхом ожидали вызова, чтобы дать ответ на опасный вопрос: какая связь между торговлей и советской литературой? Музыкой? Дипломатией? Фигурным катанием? Но никого не вызвали, а сами его друзья, конечно, не бросились помочь попавшему в беду. С тайным вздохом отдали его на погибель и следили за его печальной судьбой по слухам, потому что о сенсационном суде газеты не писали, телевидение не рассказывало.
Ю. Чурбанов:
— Всё началось со статьи в «Огоньке», где журналист Дмитрий Лиханов опубликовал большую, полную сенсаций статью о «мафии» в Москве, которая, как спрут, опутала все слои государственного аппарата. Если бы спустя год тот же Лиханов в том же «Огоньке» не написал о Чурбанове, то я бы, наверное, в чём-то ещё мог ему поверить. А так трудно. Лиханов опубликовал тогда о Чурбанове целую серию материалов. На что рассчитывал «Огонёк», какими материалами располагал Лиханов, сказать не могу, но цель была достигнута — они взбудоражили общественное мнение. И вот я думаю: а не «раздули» ли «дело Трегубова»? Никто не отрицает, никто не сбрасывает со счетов его преступления, но если даже такой авторитет, как первый заместитель председателя КГБ СССР Филипп Денисович Бобков говорил в своих интервью, что КГБ вёл по стране около двухсот дел по спекуляции и коррупции и среди них были (это также повторил в заявлении по телевидению и председатель КГБ СССР Крючков) «поистине миллиардные дела», то почему же общественность не знала, кто эти люди, на каких должностях они работали, а разговоры шли только о Трегубове? Кстати говоря, «дело Трегубова» вёл КГБ СССР, и было это при Андропове.
И.И. Белов (старший следователь прокуратуры Куйбышевского района Ленинграда, почётный работник Прокуратуры СССР с более чем сорокалетним стажем. Начиная с 1978 года Иван Иванович десять лет по заданию республиканской прокуратуры работал в Москве. Участвовал в расследовании «трегубовского дела»):
— В производстве у московских коллег было столько дел, что они буквально задыхались. И поэтому в столицу были направлены специалисты почти со всей страны. Когда был арестован органами госбезопасности директор «Елисеевского» магазина Соколов и вышли уже на Чурбанова, то КГБ передал «торговое дело» прокуратуре. У нас оно пошло с самого начала какими-то рывками. То не находилось помещения для допроса арестованных, то не давали санкцию на задержание ответственного работника. По любому поводу приходилось обращаться к вышестоящему начальству. Чтобы, к примеру, арестовать Трегубова, мы предоставляли не раз документы, доказательства, всевозможные справки — и всё безрезультатно.
Но однажды раздался звонок начальника следственной части республиканской прокуратуры: «Иван Иванович, где материалы на Трегубова? Срочно готовьте, будем его брать». Почему произошёл поворот на 180 градусов? Ответа я так и не получил. И лишь позже из разговоров с сотрудниками КГБ всё стало ясно. Аресту; оказывается, способствовало то обстоятельство, что в то время наверху шла борьба за власть между Гришиным и Романовым. Когда Гришин был в отпуске, Трегубова взяли. Гришин специально приезжал, дабы помочь своему протеже, но было поздно…
Арест произошёл довольно буднично. Трегубова вызвали в Комитет партийного контроля при ЦК КПСС и после ряда вопросов попросили положить на стол партбилет. А на выходе он был задержан и доставлен в следственную часть Прокуратуры РСФСР. Он, конечно, был поражён такими действиями.
Следствие к тому времени располагало показаниями первого зама Трегубова — Петрикова, других должностных лиц.
По оценке И. Белова, Трегубов был знающим, умным человеком, прекрасным организатором с сильным характером. Одним словом — личность. Депутат Верховного Совета РСФСР.
По делу проходило свыше 15 тысяч торговых работников Москвы, фигурировали десятки миллионов рублей. 25 человек были осуждены на срок от восьми до пятнадцати лет. Но не прошло и четырёх лет, как четырнадцать человек уже вышли на свободу.
В пору «раскрутки» дела по Москве бродили слухи о том, что директрису одного из магазинов, которую тоже собирались арестовать, насмерть сбила на улице машина. На той женщине якобы замыкалась одна из цепочек.
При обыске на квартире у другой работницы торговли обнаружили тарелки на кухне, переложенные сотенными купюрами…
В. Гришин:
— В 1983 году были изобличены во взяточничестве и воровстве работники магазина «Гастроном» № 1 («Елисеевский»). Поступившие в горком письма (без подписи) о неблагополучии в этом магазине направлялись в Главное управление внутренних дел Мосгорисполкома для проверки. МВД запретило Московскому управлению разбирать заявление по магазину. Тогда горкомом партии было поручено Московскому управлению госбезопасности разобраться в поступивших сигналах. Работниками госбезопасности были вскрыты факты хищений и взяточничества в магазине в крупных размерах. Следствие по этому делу позволило раскрыть факты взяточничества некоторыми руководящими работниками Главторга Мосгорисполкома.
Потрясающе, не правда ли? Оказывается, расследование громкого дела, которым всё время попрекали Московский горком, инициировал не кто иной, а именно МГК! Но информация об этом тщательно замалчивалась.
— Однажды, в начале 1984 года, — продолжал Гришин, — ко мне в горком партии пришёл министр внутренних дел В.В. Федорчук. Он просил направить на работу в министерство некоторых работников МГК КПСС и горисполкома. Потом, как бы между прочим, сказал: «Знаете ли вы, что самый большой миллионер в Москве — это начальник Главторга Н.П. Трегубов?» Я ответил, что этого не знаю, и если у министра есть такие данные, то надо с этим разобраться и принять соответствующие меры.
После завершения следствия о преступлениях в «Гастрономе» № 1 вопрос о воровстве и взяточничестве в магазине и системе Главторга Мосгорисполкома был обсужден на бюро МГК КПСС с участием первых секретарей РК КПСС и председателей райисполкомов. В принятом решении была дана принципиальная, острая оценка фактов воровства и взяточничества в магазине и в системе торговли. Несколько работников были исключены из рядов КПСС, другие (в том числе Трегубов) получили строгие партийные взыскания, сняты с занимаемых постов. Н.П. Трегубов был освобождён от должности начальника Главторга, ушёл на пенсию, но стал работать в Минторге СССР.
Снова открытие: оказывается, именно МГК дал принципиальную оценку этому случаю. И этот факт тоже замалчивался. Более того, летом 1984 года, уже при неизлечимо больном Черненко, «торговому делу» снова дали ход. В Кремле начинался новый виток борьбы за власть, и по Гришину наносился очередной мощный удар. Всё тот же почерк, что и с письмом врача Л. Тимашук в конце 40-х годов. Она усомнилась в диагнозе, поставленном коллегами Жданову, её записку списали в архив, а спустя пять лет дали ход.
— Летом 1984 года, когда я находился в отпуске, рассказывал Гришин, — Трегубов был вызван в КПК при ЦК КПСС, исключён из партии и тут же арестован. Долго шло следствие по делу бывших работников Главторга и некоторых магазинов. Трегубов не признал себя виновным в получении взяток. Проведённый у него на квартире обыск не выявил ни денег, ни каких-либо ценностей. Доказательством его виновности служили лишь показания бывшего заместителя начальника Главторга Петрикова, бывшего директора магазина «Гастроном» в ГУМе Тверитинова и кого-то ещё. Как велось следствие, я не знаю. Вызывает вопросы, например, письмо в ЦК КПСС («искреннее раскаяние») подсудимого Петрикова, целиком посвящённое обвинению Трегубова во взяточничестве, а также настойчивые односложные показания по этому поводу других подследственных.
В 1986 году (уже при Горбачёве) состоялся суд над Трегубовым, Петриковым, Тверитиновым и другими бывшими работниками московской торговли. Они были осуждены. Трегубов и на суде не признал себя виновным. Приговор суда он назвал несправедливым. О суде появились публикации в газетах, журнале «Огонёк», телепередачи. Они вызвали много толков, слухов, писем в различные инстанции. Я знал Н.П. Трегубова. В мою бытность первым секретарём МГК КПСС он почти пятнадцать лет являлся начальником Главторга Мосгорисполкома. Работал энергично, не считаясь со временем. Он, безусловно, виноват в том, что в московской торговле были факты воровства, обмана, взяточничества. Но у меня до сих пор остаётся сомнение в том, что он сам брал взятки. В таком мнении нет какой-либо личной заинтересованности. У меня с Трегубовым были только рабочие отношения. Я ценил его усердие в работе, стремление к улучшению торговли в Москве. Но за промахи и недостатки с него был строгий спрос. МГК КПСС выносил ему взыскания, подвергал резкой критике за упущения. Факты воровства, взяточничества, приписок, обмана государства, конечно, омрачали положение. Они стали результатом недоработок МГК, райкомов партии, первичных парторганизаций. Но всё же не эти факты определяли общую политическую обстановку в столице. Как уже говорилось, она определялась добросовестным трудом на благо Родины.
Ю. Изюмов (помощник В.В. Гришина, впоследствии первый заместитель главного редактора «Литературной газеты», с 1990 г. по настоящее время главный редактор газеты «Гласность»):
— В длинной веренице смертей, которыми были ознаменованы последние месяцы 1995-го и начало 1996 года, кончина Николая Петровича Трегубова прошла незамеченной. А ведь умер человек, фамилия которого несколько лет не сходила с газетных страниц, постоянно упоминалась в телевизионных и радиопередачах. Они вызывали много толков, слухов, писем в различные инстанции.
Работая многие годы в московских газетах — «Московском комсомольце» и «Вечерней Москве», а затем в горкоме партии, я тоже, конечно, знал Трегубова. В городе у него была всегда хорошая репутация. А репутацию человеку приказом не назначишь, тем более не купишь. Москва при всей своей величине — город, в котором от его актива ничего не укроется. И все знали, к примеру, что председатель Моссовета Промыслов питает слабость к подаркам и подношениям. Но о Трегубове никто ничего подобного не говорил. Когда его выдвигали кандидатом в депутаты Верховного Совета РСФСР, Гришин в узком кругу сообщил, что предварительно была проведена тщательная проверка по линии КГБ. Она выявила взяточников в аппарате Главторга, однако сам его начальник был чист.
В 1992 году, публикуя в газете «Новый взгляд» статью памяти В.В. Гришина, я высказал сомнения в правильности осуждения Н.П. Трегубова. «Тогда тоже были свои Степанковы, — говорилось в статье, — и они состряпали его «дело» в угоду новому горбачёвскому руководству, дабы в очередной раз очернить Москву, главу её партийной организации». Насколько я знаю, то была единственная во всей печати попытка защитить несправедливо осужденного человека.
В конце 1995 года у меня раздался телефонный звонок:
— Говорит Трегубов. Вы меня помните?
Он рассказал, что по амнистии в связи с 50-летием Победы был освобождён как участник войны, закончивший её в звании сержанта. Слышал о той моей статье и просил, если сохранился экземпляр, передать ему. Мы договорились о встрече.
Узнал я его сразу, хотя девять лет заключения, конечно, не прошли бесследно. Бросилось в глаза, что Николай Петрович очень плохо одет. Он рассказал, что по освобождении оказался без квартиры и без средств к существованию. Не вернули даже боевые награды, взятые при аресте. Все обращения в российский Верховный суд о пересмотре дела остаются без ответа, хотя любому непредубеждённому человеку видна неубедительность фигурирующих в нём доказательств. Вот только один пример. На суде у одного из двух главных свидетелей (Тверитинова) спросили, как он передавал взятки (коробки с праздничными наборами продуктов и вин). Тот ответил, что лично отвозил их Трегубову на дом. Но не смог назвать не только его адрес, но даже приблизительно район. Тем не менее показания были приняты судом.
Николай Петрович много рассказывал о грязных методах, которыми готовил его дело тогдашний следователь по особо важным делам Прокуратуры СССР Олейник. Показания против Трегубова он получил у Петрикова и Тверитинова после того, как год продержал их в тюрьме. Сначала всячески запугивал, потом стал обещать смягчение наказания. (Оба действительно были освобождены досрочно.)
Трегубова Олейник посадил без труда, поскольку слишком много находившихся тогда у власти людей были в этом очень заинтересованы. За что и был впоследствии вознаграждён, стал членом Конституционного суда. Но главной задачи, которую перед ним поставили, решить не сумел. А главной задачей было заставить Трегубова оговорить В.В. Гришина, «признаться», что делился взятками с ним. Нет таких моральных и физических истязаний, которых бы не применяли следователь и тюремщики, чтобы заставить его пойти на подлость. Но не на того напали. Им, людям по натуре низким и занимающимся грязным делом, умевшим получать нужные показания от десятков слабых и подлых, было непонятно упорство этого уже тогда очень пожилого человека. А ведь то была обыкновенная порядочность.
Но в мире горбачёвско-ельцинском это самая опасная и вредная черта характера. И Трегубов получил за неё то, что ему обещал следователь, потеряв надежду склонить его к предательству, — срок «на полную катушку».
Ещё два года после приговора Трегубова постоянно окружали внутритюремной агентурой, пытавшейся вырвать у него то, что не удалось Олейнику. Какими методами — можете себе представить. Провокации и насилие перемежались обещаниями немедленного освобождения. Николай Петрович выдержал и это. Более того. За весь срок ни разу не обратился за помилованием, поскольку считал себя невиновным и в обращении за милостью к бесчестной власти видел унижение собственного достоинства. А оно у него было всегда!
Месяцы между амнистией и кончиной были для Николая Петровича, наверное, самыми горькими. Он убедился, что в Верховный суд ему не достучаться: никто не хочет, чтобы во имя торжества законности рухнул созданный стараниями политиков, юристов и особенно журналистов миф. Не протянули ему руку помощи старые товарищи. Он получал лишь минимальную пенсию. Жить на неё было невозможно.
Не знаю, будет ли установлено достойное надгробие на его могиле. Если будет, на нём надо бы написать: «Жертва негодяев».
В.Т. Медведев:
— Невольно вспоминается дело Ю.К. Соколова — директора «Елисеевского» магазина, главного гастронома Москвы. Судили его в срочном порядке и так же срочно расстреляли, оборвав нити, которые шли от него к высокопоставленным лицам. Так было всегда: выбирают какое-то одно лицо, одиозную фигуру, на которой и замыкают все грехи.
В. Сушков (заместитель министра внешней торговли СССР, арестованный в декабре 1985 г. и осужденный к 13 годам лишения свободы):
— Директор знаменитого «Елисеевского» магазина в Москве Юрий Константинович Соколов был приговорён Верховным судом РСФСР к расстрелу 11 ноября 1983 года за дачу и получение взяток. Умный энергичный директор стал жертвой закулисных партийных интриг — это был «шах» Андропова его противнику Гришину, первому секретарю МГК КПСС. По всем канонам уголовного права Соколов не заслуживал смертной казни. Но государство демонстративно, чтобы показать готовность к «борьбе с коррупцией» на волне первой, андроповской перестройки, убило пожилого, больного человека, фронтовика. Как я потом узнал, к нему применяли на допросах те же методы, что и ко мне.
Документ для уяснения
ПОКАЗАТЕЛЬНАЯ КАЗНЬ
Публикация Т. Федоткиной в газете «Московский комсомолец» (1995 г., 1 июня)
«Версию, обвиняющую секретаря пленума Верховного суда РФ, члена Верховного суда России Демидова в вынесении в 80-е годы заведомо ложного приговора директору «Елисеевского» магазина Ю.К. Соколову, выдвинул недавно московский адвокат Артём Сарумов. Документы, которые содержат материалы процесса, были направлены адвокатом в Верховный суд РФ с требованием признать назначенную Соколову смертную казнь незаконной. Сарумов уверен, что факты, которыми он обладает, неопровержимо доказывают — самое громкое дело времён Андропова, якобы положившее конец торговой мафии, в действительности было заказано сверху, а расследование и судебный процесс шли по заранее продуманному сценарию.
Его арестовали 30 октября 1982 года за полторы недели до смерти бессменного генсека Леонида Ильича Брежнева.
Но ещё до того, как свято место оказалось пусто, в верхах началось настоящее сражение за высокое кресло. Наиболее умным, информированным и прозорливым оказался, как и следовало ожидать, тогдашний глава КГБ Юрий Андропов. Его основным противником в борьбе за пост главы государства мог оказаться Гришин, и неудивительно, что главный чекист страны заранее продумал верный ход, позволяющий ослабить позиции соперника. Органам срочно потребовался человек, который мог бы вполне «законно» дать показания на Гришина, причём свидетель должен был пользоваться известностью не только в партийных кругах, но и среди рядовых граждан. Соколов оказался оптимальной кандидатурой на роль подставной пешки.
Во-первых, за ним, безусловно, водились грешки, и это хорошо понимали «хранители» государства. Кроме того, его имя и должность для любого советского человека были олицетворением всей продажной, вызывающей вполне заслуженную неприязнь торговли, а следовательно, показательный процесс должен был вызвать всеобщее одобрение. И, наконец, даже в том случае, если бы Соколов не дал показаний против Гришина, карьере последнего всё равно пришёл бы конец — то, что под носом у первого секретаря Московского горкома партии процветает преступность, дискредитировало Гришина полностью.
Расчёт оказался безупречным. Андропов не только получил компромат на возможного соперника, но и подкупил всю страну. После долгих лет процветающего бесправия, взяточничества и обмана перед народом блеснула призрачная надежда на справедливость. Арестовывая такую крупную «щуку», как Соколов, власти практически признавали, что государство разлагается, и демонстрировали готовность отсечь загнившие части. Нечто подобное, правда, в гораздо более крупных масштабах, было в 60-е годы, похожую «перестройку» через двадцать лет продемонстрирует уже всему миру Горбачёв. Идея чистки партрядов, родившаяся ещё в ленинской голове, на протяжении всей истории советского государства приносила свои скороспелые, кислые плоды.
Соколов не был готов к аресту ни в коей мере. По свидетельству Сарумова, выступавшего на протяжении всего процесса в качестве адвоката обвиняемого, директор «Елисеевского» попался как кур в ощип. С него требовали признаться во взяточничестве и дать показания на Гришина. Ему обещали снисхождение.
«Получишь пять — шесть лет лишения свободы, а там амнистия подоспеет. Иначе, смотри, на всю катушку сядешь», — каждый день вбивали в голову Соколову.
Наконец «подопечный» согласился обменять чистосердечное признание и добровольную помощь следствию на маленький срок. Позднее он рассказал адвокату о сговоре с властями, но было уже слишком поздно.
Делом директора «Елисеевского» занимался руководитель следственной бригады УКГБ по Москве и Московской области Сорокин. Поставленную перед ним задачу он выполнил с честью — показания на ответственных работников Главного управления торговли Трегубова и других были получены, заместитель Соколова и трое заведующих секциями сели по обвинению во взяточничестве. Арестованные очень быстро «раскололись» и стали давать показания друг на друга. Никаких других доказательств вины проходящих по делу у следствия не было, поэтому очные ставки и письменные раскаяния стали основой предстоящего судебного процесса.
Что касается Гришина, то Соколов не счёл нужным скрывать, что ему приходилось отоваривать посыльных первого секретаря МГК КПСС с «чёрного» хода, этого было вполне достаточно».
Странно, неужели Гришин действительно посылал своих друзей в «Елисеевский»? В это трудно поверить. Неужели у члена Политбюро и хозяина города были столь невлиятельные друзья, не прикреплённые к закрытым «кормушкам»? Допустим, что были. Так почему бы не отпустить им деликатесы из того же горкомовского буфета?
«Следствие по делу Соколова было завершено в рекордно кратчайший срок. Интересно, что, несмотря на более чем тщательные ревизии, в магазине не удалось обнаружить недостачу. Все работники «Елисеевского» предстали перед судом только по обвинению во взяточничестве.
О том, что судебный процесс над крупнейшими советскими работниками торговли пойдёт по заказанному сценарию, можно было догадаться уже в первый день заседания. Рядовых взяточников судили не городским, а Верховным судом РСФСР, что, строго говоря, было противозаконно. На таком уровне могли судить лишь за измену Родине или за серийные убийства малолетних, отягченные сексуальными извращениями. Директор магазина, пусть даже крупнейшего в стране, до чести предстать сразу перед Верховным судом республики, минуя городской, явно недотягивал.
Зато приговор Верховного суда вступал в силу немедленно. Обжаловать его решение можно было только в порядке надзора, то есть практически оно было окончательным и неизменным.
Интересно, что процесс, не отличающийся особой пикантностью, по сути дела стал закрытым. В зал, по свидетельству очевидцев, были допущены лишь жёны подсудимых, хотя в приговоре процесс значился открытым. Однако подступы к дверям Бауманского районного суда, в помещении которого слушалось дело, ежедневно блокировались сотрудниками органов.
Уголовное дело, построенное исключительно на показаниях подсудимых, в любой момент могло развалиться как карточный домик, откажись Соколов и другие от своих слов. Это понимал главный судья, этим шансом — как оказалось в дальнейшем, последним — пренебрегли заключённые. Чтобы показания обрели законную силу, председательствующий на суде Демидов требовал от участников процесса подтверждения своих показаний в зале суда слово в слово, предварительно зачитывая их вслух. Презумпция невиновности осталась лишь пустым отзвуком из учебников для юридических институтов.
— Тебе лучше бы отказаться от своих слов, — осторожно советовал Соколову адвокат, — слишком уж процесс напоминает специально заказанное шоу. Похоже, тебе грозит вышка.
— Мне обещали! — упорно твердил Соколов.
В ноябре 1983 года он был приговорён по статье 173 ч. 2 УК РСФСР к смертной казни с конфискацией имущества и по статье 174 ч. 2 к пятнадцати годам лишения свободы с конфискацией. По совокупности более строгое наказание поглотило менее строгое. Директора «Елисеевского» ждал расстрел.
Между тем было бы любопытно вчитаться в те статьи, по которым Соколов в конце концов получил пулю в лоб. Согласно тогдашнему Уголовному кодексу за взяточничество в особо крупных размерах давали от восьми до пятнадцати лет в том случае, если подсудимый попадал под один из следующих квалифицирующих признаков, а именно: был должностным лицом, занимающим ответственное положение, либо ранее судился за взяточничество или получал взятку неоднократно. Расстрел же требовал наличия плюс к одному из перечисленных условий особо отягчающих вину обстоятельств. Каких? В уголовном кодексе не расшифровывалось.
Занимал ли Соколов ответственное положение? В приговоре зафиксировано, что магазин «Елисеевский» представлял из себя внеразрядное торговое предприятие с товарооборотом на сумму свыше 94.000.000 рублей (по старым деньгам) в год и численностью работающих более тысячи. В приговоре говорилось, что Соколов обладал «широким кругом организационно-распорядительных и административно-хозяйственных полномочий», но не указывалось, какими именно.
За взяточничество Соколов ранее не судился. В 1959 году он, правда, был приговорён к одному году исправительно-трудовых работ за обсчёт пассажира (Соколов работал тогда шофёром такси), но эта судимость была погашена ещё двадцать с лишним лет назад. Единственное, что было налицо, — директор «Елисеевского» неоднократно давал и брал взятки. Что касается особо отягчающих вину обстоятельств, то Демидов определил их как «вовлечение в преступную деятельность значительного числа подчинённых Соколову должностных лиц». Наверное, не стоит напоминать, что по делу проходили люди вполне взрослые и насильно вовлечь их в такую опасную игру, как взяточничество, было бы довольно сложно. Однако этот же факт был расценен Демидовым и как доказательство того, что «сама личность Соколова представляет исключительную опасность для общества».
По мнению Сарумова, подобное заключение было вынесено с целью «усугубить вину Соколова и подвести его под расстрельную статью».
Соколов добровольно ушёл на фронт в семнадцать лет, демобилизовался только в 1947 году. Был ранен. Награждён двенадцатью правительственными наградами.
По решению суда он был лишён орденов Трудового Красного Знамени, Дружбы народов и медалей.
Жена Соколова тоже пострадала после ареста мужа. По указанию Гришина её исключили из партии и сняли с должности заместителя директора ГУМа по коммерческой части.
Расправа над Соколовым была показательной. Уже после его расстрела суды продолжали выносить приговоры работникам Главторга, которые основывались на показаниях расстрелянного директора «Елисеевского». Опровергнуть их было некому».
Каким-то чудом видному бытописателю Москвы 70-х — 80-х годов А. Рубинову удалось раздобыть чужое приглашение на суд — прессу не допустили. Что ему запомнилось? Аплодисменты смертному приговору.
А. Рубинов:
«Произошло то, чего меньше всего можно было ожидать: зал начал аплодировать… Молодые люди спортивного, совсем не торгового вида яростно били в ладоши. Они одобряли приговор к смерти — радостно и победно. Некоторые приглашённые мужчины и женщины, побледневшие ещё больше, с выражением страха, с пониманием намёка на их собственную судьбу, тоже захлопали — чтобы не подумали, что они не одобряют справедливого «приговора именем Российской Федерации».
Из зала попросили выйти сначала публику — после того, как удалились судьи и заседатели. Окаменевший Соколов с руками, скреплёнными позади, стоял, как памятник, — его оглушило то, что произошло.
У подъезда суда стоял в ожидании пассажира странный автомобиль — закрытый кузов с маленьким окном в решёточку. К нему медленно вели главного подсудимого. Он едва передвигал ноги. Его подсадили, он оказался в закрытом кузове, человек в военной форме повесил за ним на дверь замок.
Какая-то женщина в косынке на шее подбежала к странной машине и сказала, не подумав:
— До свидания, Юра!
«До свидания?» А худощавый мужчина, очень схожий лицом с Юрием Константиновичем, — возможно, брат — побежал рядом с тронувшейся машиной, в окне которой неясно показался знакомый профиль, и крикнул:
— Юра, прощай!»
Прав А. Рубинов: пустые прилавки, вечный, неискоренимый дефицит, чёрные потайные ходы для привилегированной публики не могли исчезнуть даже после наказания торговцев смертью. Это — следствие общественно-политической системы. В этом могли убедиться сами зачинщики убийства, которые ничего не добились, хотя и сместили в Москве всех руководящих торговых работников. На их место наехали издалека в Москву готовые к бою радостные, громко говорящие, нахрапистые люди — из Горького, Томска, даже с Камчатки. Они засучили рукава и стали править магазинными делами.
И в московских магазинах стало ещё более пусто. Как в ангаре, из которого вылетели все самолёты. Появились — «для контроля над распределением» — всевозможные талоны. На сахар, на муку, на сыр, колбасу, ириски. Москвичам выдали «визитные карточки» с фотографией владельца, которые надо было предъявлять в магазине, чтобы кулёк с сахаром, сосиска, брусок масла, упаси боже, не оказались в руках приезжего голодного человека.
Однако новые, возглавившие руководство городской торговлей люди кое в чём изрядно преуспели: они захватили лучшие квартиры в престижных домах… Ещё до того, как большинство их без всякого сожаления сняли с работы как несправившихся.
Народ не понимал, что московское «торговое дело» не имело никакого отношения к торговле — только к политике. Андропов боролся со своим соперником — В.В. Гришиным, надеялся сокрушить его разгромом руководящего столичного торгового гнезда и тем завоевать народное доверие.
В. Болдин:
— М.С. Горбачёв не терпел и В.В. Гришина, что было, очевидно, взаимно. Всесильный московский секретарь имел большое влияние и примыкал к группе Черненко. Поэтому Горбачёв хотел его максимально ослабить, и скоро повод для этого представился. В Москве прошло несколько громких дел с осуждением торговых работников. Стало очевидным, что во взяточничестве замешан и всемогущий начальник управления торговли столицы Трегубов. Расследование этих дел обеспокоило Гришина. Он отлично понимал, куда направлены стрелы. Осенью 1984 года он позвонил Горбачёву, и я слышал этот разговор. Гришин только что вернулся из отпуска и, узнав, что в ЦК КПСС занимаются проверкой связей торговых работников столицы с партийным аппаратом, с возмущением говорил об этом с Горбачёвым.
— Партийная организация МГК КПСС не может нести ответственность за всех жуликов, — вспылил Гришин, — тем более недопустимы намёки на личные связи руководства города с Трегубовым, другими руководителями торговли.
Горбачёв успокаивал Гришина, говорил, что это расследование не попытка нанести ущерб авторитету городского комитета, его секретарей, но истину надо установить.
— Забеспокоился, — положив трубку, сказал Горбачёв, — наверняка там не всё чисто. Надо дело довести до конца.
К завершению дела подключился Е.К. Лигачёв. Постепенно стали всплывать всё новые факты различных нарушений и приписок. Е.К. Лигачёв стал раскручивать вопрос о приписках в жилищном строительстве. По Москве распространились различные, подчас невероятные слухи. Говорили о причастности к злоупотреблениям Промыслова и Гришина. Всё это ослабляло руководство города, делало его беспомощным.
Черненко часто выручал Гришина, но как кандидат в лидеры партии секретарь Московского горкома КПСС был скомпрометирован.
В свою очередь и Гришин немало сделал для слабеющего генсека, оставаясь верным ему до последнего часа. Может быть, довольно вызывающая связь Гришина и Черненко заставила московского лидера, искупая вину, одним из первых поддержать Горбачёва при выдвижении его на пост генсека. Трудно сказать, насколько это продлило его пребывание на посту члена Политбюро. Но скоро Гришина пригласил Горбачёв и имел с ним беседу, после чего Гришин сложил свои полномочия, уйдя на пенсию. Вдогонку ему шли публикации, продолжавшие компрометировать руководителей горкома КПСС.
С подозрением и недоверием М.С. Горбачёв относился и к некоторым другим секретарям ЦК, кандидатам в члены Политбюро.
Ю. Чурбанов:
— В силу своих должностных обязанностей я курировал Москву и область. С лёгкой руки Б.Н. Ельцина все ругали Виктора Васильевича Гришина за то, что он якобы запустил в Москве все дела и работал из рук вон плохо. Не знаю, как в других отраслях, но я лично никогда бы не упрекнул Гришина за то, что Москва давала слишком большой рост преступности. Да, начальником управления торговли столицы был такой человек, как Трегубов. Но мне думается, а не слишком ли много шумели вокруг его преступлений, не раздували ли их?
Второе генеральное «наступление» на Москву Горбачёв предпринял будучи Генеральным секретарём. Судьба Гришина была предрешена. Оставалось лишь подготовить общественное мнение к его отставке. Общественное мнение формировали средства массовой информации. Они получили необходимые рекомендации с самого верха — минуя курировавший СМИ отдел пропаганды и секретаря ЦК по идеологии М.В. Зимянина, которого подозревали в близости к старой гвардии Политбюро. В беседах со мной под диктофон в 1992 году Михаил Васильевич уверял, что публикации «Советской России» по Москве для него были неожиданностью. А что думает по этому поводу бывший в ту пору главным редактором «Советской России» М. Ненашев?
М. Ненашев:
— Летом 1985 года «Советская Россия» представила читателю серию публикаций спецкора Виталия Авдевича о серьёзном неблагополучии в сфере капитального строительства в Москве, наличии показухи, приписок. Можно было заранее предполагать, что эти выступления вызовут категорическое неприятие и сопротивление руководства города во главе с первым секретарём горкома, членом Политбюро В.В. Гришиным, который поднимет против газеты большие силы.
Так оно и случилось. Главному редактору пришлось испытать давление со всех сторон, вплоть до прямых угроз разобраться с тем, кто стоит во главе газеты. Против газеты тотчас же был задействован отдел пропаганды, секретарь ЦК КПСС М.В. Зимянин. При этом основной аргумент оппонентов был традиционен и не касался существа выступления газеты, он сводился к тому, как это можно столицу, город образцового коммунистического труда и быта, представить в таком неприглядном виде.
Ненашев обходит вопрос, кто в действительности инициировал эти публикации. Я пытался узнать у их автора Виталия Амвросьевича Авдевича, как возникла идея «вдарить» по московскому штабу партии, но внятного ответа не получил. Попыток вызвать на откровенность было несколько, тем более что вскоре Виталий Амвросьевич неожиданно появился у нас в ЦК в качестве инструктора, а после роспуска КПСС оказался в администрации президента Горбачёва. Из рядовых корреспондентов республиканской газеты в ответственные работники ЦК КПСС до него ещё никто не попадал.
В. Гришин:
Данный текст является ознакомительным фрагментом.