Слабость писателя, она же гордость
Слабость писателя, она же гордость
Как комета Галлея периодически возвращается по орбите в наши края, так и В.П. снова и снова в своих вещах затевал разговор о водке. И не мог остановиться. С удовольствием вспоминая об этой комете, Некрасов всегда к месту рассказывал, как в 1910 году все уличные торговцы Парижа предлагали противокометные пилюли от вредоносного действия токсичных эманаций кометы Галлея, пролетавшей в то время недалеко от Земли. Многократно повествуя об этом разнообразным москвичам, Вика удручённо разводил руками – почему пилюли? Лучше водки с пивом ничего нет! И заказывал ещё пива…
Из книги в книгу, как от застолья к застолью, он выкраивал момент и начинал изливать душу. Хотя писал он о волшебном напитке всегда кристально трезвый.
О пьющих людях он говорил с пиететом, о водке – с трепетом и ироничным восторгом, а вот об алкоголизме в Советском Союзе часто сокрушался. Писал не раз, что народ спаивают, хотя буквально на следующей странице начинал восторгаться благом опьянения.
Как всякому русскому эмигранту, приходилось и ему отвечать на дурацкий по наивности вопрос аборигенов – а почему в России так пьют? Принято так, заведено веками, обычно отвечал В.П. Или подробнее: пьют с горя, чтобы почувствовать свободу, да и вообще, «без водки просто нельзя, только она даёт возможность поговорить по душам».
Фотография! Ещё одна слабость Некрасова. И его гордость…
После войны появился фотоаппарат «Экзакта» – шикарный по тем временам, купленный в послевоенной Германии, стоивший немалых денег, но покупку которого мог себе позволить тогдашний лауреат и депутат Некрасов.
Где-то в те же времена завелись и первые альбомы – монументальные, тяжелые как скрижали, высококачественные картонажные изделия с тиснёными переплётами эпохи сталинских архитектурных излишеств.
Десяток таких альбомов был привезён в Париж, остальные, не поддающиеся точному счёту, были оставлены в Киеве. Все были заполнены групповыми и штучными портретами, видами Киева и пейзажами вокруг писательских домов творчества. Это была самая настоящая летопись некрасовской жизни – друзья, знакомые, события и компании.
Все фотографии тщательно вклеивались, продумывалась композиции, иногда рисовались рамочки. Кое-где указывалась дата, изредка делались надписи: Комарово, Коктебель, Ворзель. Тогда же, видимо, и пошла льстивая молва о фотографическом мастерстве Некрасова. Хотя качество частенько оставляло желать лучшего, но главной бедой этих альбомов было другое. Все люди на фотографиях были безымянными!
Не писать же, говорил он себе, что это мама, что это Сима, это Евуся, а это Яня Богорад! Чтобы что? Чтобы не забыть их?! Полный идиотизм! И когда после смерти Виктора Платоновича у меня на руках остались эти пудовые мастодонты, я буквально мычал с досады. Заполненные физиономиями неведомых мне людей в военном или цивильном, портретами каких-то инкогнито в бобриковых пальто хрущёвских времён или группами неизвестных типов в шведках и бобочках пятидесятых годов, эти альбомы были, как писали раньше, немым укором Викиной беззаботности.
Просто катастрофа, сколько фотографий неподписанных, сколько среди них неопознанных, как трупы в морге! И прежде чем с облегчением раздать и пристроить альбомы – то ли в Национальную библиотеку в Петербург, то ли в Киев Григорию Кипнису, – я пытался вспомнить лица, спрашивал маму, просил близкого Викиного друга Нину Аль надписать имена знакомых ей людей…
Как мне не упомянуть Григория Кипниса, столько сделавшего для сохранения памяти о Викторе Платоновиче! Собственный корреспондент «Литературной газеты» по Украине, его корпункт был совсем недалеко от дома Некрасова. Их бесчисленные встречи и несчётные выпивки описаны и Викой, и самим Гришей. Он был одним из близких киевских друзей В.П. и сразу после начала перестройки, созвонившись со мной, приехал в Париж. Потом ещё и ещё. Я передал ему довольно много Викиных вещей, которые он напечатал в Киеве. Гриша и сам писал о Некрасове. Пробивной газетчик, общительнейший и деликатный человек, он организовывал и фонд Некрасова в Киевском архиве, и заботился о могиле матери, Зинаиды Николаевны, и, где мог, вспоминал Вику, с любовью и умом говорил о нём…
Ну а моя альбомная эпопея далеко не закончилась – в наследство мне достались ещё и парижские альбомы-ежегодники.
В них масса уже цветных фотографий – люди, виды, памятники, уголки и просторы. Собственноручно сделанные Викой, любовно оформленные, иногда с вклейками или чёрно-белыми экскурсами в прошлую жизнь, эти альбомы носят отпечаток неизгладимого порока – лености автора. Только несколько имён, ещё меньше фамилий, совсем мало дат. Но здесь всё проще, большинство персонажей мне знакомы. И я восстанавливал, где возможно, допущенные Викой лакуны, надписывал и датировал, как мог…
В фотографии Вика был склонен к романтизму, любил пейзажи в утренней дымке, контражуры, уютные интерьеры, миленькие кафе, трогательные улочки, памятники – знаменитые и простенькие. Я же такой подход отвергал – зачем щёлкать то, что уже прекрасно изображено на открытках? И гордился своим прагматизмом, отдавая предпочтение застольям, выряженным группам в нарочитых позах или портретам в фотогеничной обстановке, скажем, на фоне живописных полотен либо в окружении пышных кувертов, бутылок, тортов и самоваров…
Это вызывало ехидные ухмылки Вики – м-да, язвил он, вяло перелистывая мой альбом, прямо скажем, не Картье-Брессон, спонтанностью не отличаешься, да и композиция носит печать убогости… Отчасти именно поэтому у меня мало хороших фотографий Виктора Платоновича: он нарочно, чтоб насолить, не вовремя ёрзал, корчил рожи и обидно отзывался о креативных способностях фотографа.
Приехав в Париж, Некрасов немедля купил абсолютно бездарный аппаратик размером с два спичечных коробка.
– Представляешь, ничего не надо делать, ни резкость, ни диафрагму, только снимай! – радостно сообщил мне В.П.
Некоторое неудобство заключалось в том, что снимки получались неясными по краям или размытыми посередине, похожими на картины Тёрнера, а цвет не всегда совпадал с натурой. Случалось, даже силуэт различался с трудом.
Фотографии получались терпимыми лишь в статическом положении, но именно этого Вика избегал – бойко перемещался, выискивая ракурс, и, не предупреждая, щёлкал, щёлкал и щёлкал. Половина из проявленных снимков никуда не годилась.
Не выдержав моих насмешек, он через пару лет всё же купил себе новый аппарат, «Минольта-1100», сильно усовершенствованный, хотя тоже не без греха.
Говоря откровенно, к некоторым Викиным фотографиям всё-таки следует относиться с повышенным почтением.
Весьма хороши виды Германии, Италии, Америки, Австрии, Норвегии, Австралии, Франции. Но особенно часто и с воодушевлением, упиваясь, причмокивая, он делал очень и очень милые и прекрасно безыскусные фотографии Парижа. Вообще говоря, в подобных альбомах понимали толк только мы с Викой. По крайней мере, у нас, в Париже.
Я точно знал, что лишь он один мог оценить по достоинству мои альбомные хохмочки, а он горделиво показывал свои альбомы мне, как знатоку. Наши труды понимали ещё и женевцы – поэт Тоша Вугман и Наташа Тенце.
Венец же фотографического творчества Виктора Платоновича назывался «Авто-био-фото-изо-эссе». С фотографиями всего жизненного пути нашего писателя, вперемежку с юношескими рисунками Некрасова и прочими вклейками, с щедрыми надписями-сентенциями. Альбом считался автором, по-моему, вполне серьёзно, чуть ли не шедевром. Одно время В.П. реально подумывал его издать, давал даже на просмотр в какое-то издательство, но там вежливо отклонили такую честь.
– Вот когда разбогатею, то опубликую альбом обязательно! За свои деньги, тиражом в полсотни экземпляров! – говаривал Виктор Платонович.
Только, мол, для друзей. Но обязательно в роскошном издании! А если богатство не подоспеет, то это сделаешь ты, Витька, или Вадик! Без шуток!
Альбом этот пока не увидел свет, да и скорее всего не увидит.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.