Робкая похвала воспоминаниям

Робкая похвала воспоминаниям

На закате непродолжительных в последнее время запоев В.П. обычно «переходил на пиво», как с надеждой говорили мы.

Естественно, что за несколько дней беспорядок в кабинете достигал апогея. Вика лежал у себя на тахте и читал чуть ли не до раннего утра – ему не спалось.

– Ты можешь немного прибрать здесь, если хочешь, – говорит он мне деловым тоном, мол, со старым покончено, пора браться за ум. – Нет, горячего молока я не хочу, завари мне чаю.

Потом, как бы желая порадовать меня милым сюрпризом:

– Пошарь-ка у меня под тахтой! Посмотри там!

Веником я выгребаю десятка два-три маленьких бутылочек из-под пива. Кряхчу, заглядываю под тахту, а Вика доволен, мол, что скажешь?! Ай да Пушкин, ай да сукин сын, а?! Однажды он не вытерпел, схватил свой аппарат и запечатлел навеки кучу пустых бутылок. Как пропустить такой кадр, бормотал вкусивший недавней трезвости В.П., выбирая ракурс, стоя на четвереньках.

Запои безусловно препятствовали нормальному творчеству. Но, однако, бесспорно и то, что они примиряли писателя с действительностью, нося, в психологическом смысле, некий адаптивный характер, говоря по-учёному.

Сейчас запойчик был не такой интенсивный, но какой-то затяжной. Вика, видимо, даже приморился. Устал настолько, что особенно не впечатлил его и звонок актёра Михаила Козакова, доброго его московского приятеля. Тот сообщил, что приехал в Вену, пробудет пару недель, жалко, что не прорвётся в Париж.

А я ни с того ни с сего возьми да и ляпни – давайте съездим в Вену! На пару деньков. Увидитесь с Мишей, отдохнёте.

Некрасов безумно обрадовался: ну да, завтра же и двинем! Решили взять и Милу, благо в её лицее были школьные каникулы.

Миша Козаков стоял на тротуаре в городе Вене, высматривал нас. Увидев нашу машину, он заметался, заорал и широко замахал руками, подобно Робинзону Крузо, заметившему на горизонте трехмачтовый бриг. Две случившиеся рядом австрийки прытко прижали к груди сумочки…

Миша жил у своих приятелей, а во дворе их неприметного дома был маленький газончик. На газончике наши две приезжие знаменитости и провели практически все эти три дня, то валяясь на травке, то покуривая в шезлонге, то прохаживаясь туда-сюда.

Первым, конечно, делом Миша объявил, что он год как не пьёт, поэтому, мол, на него не рассчитывайте.

Ну и слава богу, подыгрывал ему Вика, сам он тоже давным-давно не предаётся этому постыдному пороку…

Миша поразился совпадению и начал безумолчно рассказывать о московских событиях за последнее десятилетие, выдавая их за свежие новости. В.П. улыбался счастливо, мы повизгивали от восторга, а Миша периодически впадал в актёрский экстаз, встретив таких благодарных слушателей.

Время пролетело великолепно.

Вечером пришли местные русские, был накрыт стол, все бесились, хохотали и слушали стихи. Миша блистал и очаровывал, Вика острил, мы наперебой шутили. Гости, чтобы не соблазнять непьющих, отходили выпивать в сторонку, да и пили всего-то белое винцо. Потом Миша разошёлся и разыгрался, приударял шутливо за Милой. Та хохотала, а знаменитый актёр падал перед ней на колени и декламировал крошечные монологи неизвестно откуда…

Прогулялись и по Вене, поглазели на собор Святого Стефана, поскучали на затрапезном, по нашим парижским понятиям, Ринге, местном Бродвее.

Под альбомной фотографией роскошного надгробия под каменным балдахином В.П. написал: «Хочу такую». Это тоже было в Вене, я его даже сфотографировал рядом с этим могильным великолепием…

Раз уж мы заговорили о могилах, заглянем вновь на Сен-Женевьев-де-Буа. Четыре могилы – и все из чёрного гранита.

Могила нашего барда Галича слегка претенциозна – вазоны в головах, цитата из Евангелия. Могила Максимова, утешаемая ковриком из цветов, держится строго, чуть на отшибе. Но всё же можно сказать, она по соседству с могилой Некрасовых, с незатейливым уютом, с ползучей ёлочкой в ногах. Утончённый Андрей Тарковский покоится под помпезной серо-чёрной глыбой с пафосной надписью.

А вообще могилы на русском кладбище – как толпа прихожан перед церковью, чисто одетых – кто победнее, кто побогаче. Многие в тёмном. И среди них, как царь Салтан, – могила Нуриева. Говорят, он сам нарисовал эскиз. Мозаика, смальта, золотые кисти ярчайшего ковра, наброшенного на гроб вечного кочевника-артиста. А на ковре среди орнамента – масонский знак, что для христианского кладбища, злословили мы, не слишком подходит. Но это лёгкое фанфаронство великому балеруну быстро простили. Думаю, что нуриевская фантазия страшно понравилась бы Некрасову…

– Кладбище в Сен-Женевьев, – говорил Вика, как бы вещая высшую истину, – самое красивое в мире!

Таки да…

Берёзки, кресты, голубая луковка церкви. Мечущиеся между могил сороки. Пара влюблённых ворон на ветке. Ни гласа, ни воздыхания, тишина! Сколько всего вспоминаешь, когда ходишь по кладбищенским аллеям или сидишь, куришь на лавочке у входа. Так говорил всегда Вика, так и я сейчас повторяю…

Воспоминания мои – довольно безалаберная компания. Нельзя сказать, что они повсюду преследуют или, упаси бог, домогаются меня. Но никогда не знаешь, чего от них ждать, где встретишься с ними.

Иногда они мне машут рукой издалека, с балкона правой башни собора Парижской Богоматери, иногда подмигивают хитро из вагона метро на станции «Трокадеро». Бывает, я сталкиваюсь с ними нос к носу в громадном книжном магазине на авеню Ренн либо замечаю их краем глаза у пруда с уточками в парке Монсури. А то неожиданно ощущаю какой-то шорох, видя падающий лист каштана на площади Вогезов.

А сколько раз они шумно зазывали меня в парижские кафе, «Монпарнас» или «Эскуриал»! То возникают внезапно и мимолетно в чудеснейшем сиянии золотого купола Дома инвалидов, то иной раз что-то шушукают мне на эскалаторе в Бобуре…

На Лионском вокзале непременно вспоминаю, как в ожидании поезда из Женевы мы с В.П. прогуливались по перрону. Людей почти не было, поезд опаздывал. Виктор Платонович присел на багажную тележку.

– Прокатить? – пошутил я, а он неожиданно со смехом согласился.

Я покатил тележку, почти бегом, сидящий писатель задирал ноги и весело вопил:

– Разойдись! Осторожно! Везут на свалку истории!

Но во всей своей красе воспоминания предстают предо мною именно на русском кладбище Сен-Женевьев-де-Буа. Как радуются они, увидев меня, как танцуют хороводом меж берёз, подобно матиссовским девам. А потом сидят, пригорюнившись, у могилы Вики и мамы, на манер васнецовской Алёнушки. И, погрустив, приглашают: отойдём на пару шагов, посмотрим на вон ту могилу…

Что за макабрический образ – танец воспоминаний на кладбище, спросят меня. Ничего в этом мрачного нет!

Разве я прихожу сюда для того, чтобы освежить в памяти бледное лицо смертельно больного Виктора Платоновича или вспомнить надгробные слова на его похоронах?

Нет, я вижу его живого и здорового, радостно болтающего о приятных вещах, вижу нас вместе, пешёчком прогуливающихся вечерком по Владимирской горке или совершающих променад по утренним Елисейским Полям. Да мало ли о чём приятном вспоминаешь на русском кладбище в Сен-Женевьев-де-Буа!

Время скорби давно прошло, настала пора умиротворения, пора отдохновенных для души воспоминаний. Правда, иногда там и взгрустнётся тебе, просто так, не зная толком почему… В общем, хлопот с воспоминаниями не оберёшься.

Но я не жалуюсь.