Черчилль и Сталин

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Черчилль и Сталин

Надежды на победу в войне с Германией Черчилль связывал с привлечением на свою сторону могущественных союзников – США и СССР. Он предупреждал Сталина о грядущем нападении Германии на Советский Союз. Первое послание Черчилля Сталину датировано 1 июля 1940 года. Британский премьер предлагал забыть былые распри и начать переговоры о совместных действиях по предотвращению «германского господства» над Европой, в том числе путем разделения сфер ответственности на Балканах. Сталин на него не ответил. Столь же безответным осталось и второе послание от 19 апреля 1941 года, где сообщалось о переброске германских танковых дивизий из Югославии обратно в Румынию, что говорило о возможном скором начале войны Германии против СССР. Двусторонней переписка стала после 22 июня 1941 года. Для Сталина главным в переписке был вопрос открытия Второго фронта и поставок по ленд-лизу.

Судя по всему, было еще одно предупреждение от Черчилля, непосредственно перед 22 июня 1941 года. Климент Ефремович Ворошилов в 60-е годы оставил любопытное свидетельство того, как Сталин и другие представители советского руководства оценивали ситуацию накануне войны: «Следует подчеркнуть, что война с гитлеровской Германией оказалась внезапной лишь для народа и войск, расположенных далеко от границы. Начиная от дивизий, находившихся непосредственно вблизи государственной границы, штабов армий, округов и выше, о ней знали, ее ждали, так как об этом говорили многие признаки. Еще за несколько месяцев до ее возникновения о приближении войны свидетельствовали интенсивные переброски с запада и сосредоточение гитлеровским командованием соединений и частей вдоль западных границ Советского Союза. Все это делалось под видом организации «отдыха» войск после Французской кампании. Но этот «отдых», по наблюдениям пограничных войск, сводился к непрерывным работам явно не мирного характера: строились укрепления, выселялось население из приграничной зоны, разведывательные самолеты систематически нарушали нашу границу, проникая на значительную глубину (замечу, что все эти мероприятия могли расцениваться и как подготовка к нападению на СССР, и как, наоборот, подготовка к отражению возможного советского нападения, особенно это касается занятия немцами укреплений на границе и разведывательных полетов самолетов Люфтваффе. – Б. Б.). Подготовка противника к нападению не могла пройти незамеченной в приграничных военных округах. Оттуда, естественно, начали поступать тревожные сигналы, посыпались просьбы разрешить принять соответствующие контрмеры, вывести в свои полосы войска, занять оборону. Всесторонняя оценка действия немецкого командования, проверенная на основании данных различных источников, в том числе не вызывающих сомнений, многих крупных военных и политических работников привела к одному и тому же выводу – война не за горами. Но решающее слово оставалось за И.В. Сталиным, стоявшим тогда во главе государства. Он, безусловно, также видел опасность войны, всеми силами стремился отдалить ее, многое сделал для этого и поэтому считал, что она не так близка. В своей оценке создавшегося международного положения Сталин исходил прежде всего из начавшейся войны между капиталистическими государствами на Западе и невозможности для Германии вести борьбу на два фронта.

Играл при этом свою роль, конечно, и заключенный в августе 1939 года договор о ненападении, которым на какое-то время война была отодвинута от границ СССР. Немаловажное значение имели и непрерывные происки империалистов, пытавшихся еще до возникновения Второй мировой войны столкнуть Советский Союз и Германию. В этом отношении особенно показательно было поведение англо-французской делегации при переговорах с нами в 1939 году о мерах коллективной безопасности против агрессивного блока фашистских государств. Они приняли все меры к тому, чтобы сорвать начавшиеся переговоры и показать тем самым Гитлеру путь на восток.

В такой обстановке требовалась большая осторожность, чтобы не дать повода для нападения. Путем заключения договора с Германией советскому правительству удалось сорвать коварные замыслы англо-французских правящих кругов, но продажность политики империалистов и их стремление разрешить свои противоречия за счет Советского Союза, вовлечь его в войну с фашистской Германией не могла не оставить следа в сознании Сталина и не вызвать его постоянного недоверия. Все это привело к тому, что предложения, направленные на проведение практических мероприятий по повышению боеготовности войск приграничных округов, им отвергались во избежание осложнений в отношениях с Германией. Даже доклады дипломатов не учитывались, не принимались во внимание.

Мне вспоминается донесение одного из наших послов, присланное им за несколько дней до войны. В нем сообщались сведения, во многом раскрывавшие замысел гитлеровского командования, указывалось количество и наименование соединений немецких войск, подготовленных к нападению на СССР, установлен день вторжения. Казалось, это должно бы насторожить, вынудить еще раз более внимательно проанализировать имевшиеся сигналы, пересмотреть свое отношение к ним. Но во взглядах И.В. Сталина и сделанной им оценке обстановки ничего не изменилось.

Послом, приславшим тревожное донесение, был находившийся в Лондоне И.М. Майский. За несколько дней до 22 июня 1941 года британское правительство, основываясь на данных разведки, читавшей немецкие армейские шифры, составило сводку с указанием точной группировки вермахта на границе с СССР, где точно назывались номера соединений и указывалось на 22 июня как срок нападения. По решению Черчилля с этими данными был ознакомлен советский посол, тут же пославший донесение в Москву. Но Сталин Майскому не поверил. Вот что писал по этому поводу Ворошилову военный историк генерал-майор П.А. Жилин 2 декабря 1964 года: «Глубокоуважаемый Климент Ефремович! Будучи у Вас на даче года три тому назад вместе с главным редактором «Военно-исторического журнала» генерал-майором тов. Павленко Н.Г., Вы поделились с нами некоторыми воспоминаниями, относящимися к кануну и первым дням Великой Отечественной войны. Работая над изучением этого периода, я закончил рукопись «Как фашистская Германия готовила нападение на Советский Союз». В ней я касаюсь, правда, очень кратко, как реагировал И.В. Стешин на поступавшие сообщения о готовящемся нападении Германии на СССР. Пользуясь записями, которые я сделал после беседы с Вами, в рукописи я привожу такую фразу: «В беседе с автором К.Е. Ворошилов, вспоминая последний предвоенный день, рассказывал: «Стешин до последнего дня не верил, что Гитлер нападет на нас. В субботу, 21 июня, после работы мы, члены Политбюро, собрались в приемной у Сталина. Он вышел из кабинета возбужденный и, опускаясь по лестнице, с раздражением говорил: «Опять наш посол в Англии информирует об упорно распространяемых слухах в Лондоне, будто бы со дня на день может вспыхнуть война между нами и Германией. Это все Черчилль мутит воду, а Майский панику разводит». В плане раскрытия конкретной обстановки последнего предвоенного дня Ваши воспоминания представляют несомненный интерес. Я прошу Вас разрешить их привести в моей рукописи в таком виде или в каком Вы сочтете возможным. С глубоким уважением и пожеланием Вам доброго здоровья. Генерал-майор П. Жилин». На этом письме Ворошилов оставил резолюцию: «Не помню. К.В.». А на конверте, в который было вложено письмо, написеш: «Обязательно ответить». Однако, как свидетельствует позднейшеш рукопись «Четыре дня на Западном фронте», написанная ворошиловским адъютантом генерешом ЛА. Щербаковым на основе собственного дневника, донесение Майского действительно поступило к Стешину, но не заставило его изменить общую оценку ситуации.

22 июня 1941 года, когда Гитлер уже напал на Советский Союз, Черчилль выступил с речью, где заявил о своей поддержке Москвы. Однако заметил при этом: «Нацистский режим неотличим от худших черт коммунизма. Он лишен каких-либо принципов и основ, кроме ненавистного аппетита к расовому доминированию. Он изощрен во всех формах человеческой злобы, в эффективной жестокости и свирепой агрессии. За последние 25 лет никто не был более последовательным противником коммунизма, чем я. Я не возьму обратно ни одного слова, которое я сказал о нем. Но все бледнеет перед развертывающимся сейчас зрелищем. Прошлое, с его преступлениями, безумствами и трагедиями, отступает. Я вижу русских солдат, стоящих на пороге своей родной земли, охраняющих поля, которые их отцы обрабатывали с незапамятных времен. Я вижу их охраняющими свои дома; их матери и жены молятся – о, да – потому что в такое время все молятся о сохранении своих любимых, о возвращении кормильца, покровителя и защитника… У нас лишь одна-единственная неизменная цель. Мы полны решимости уничтожить Гитлера и все следы нацистского режима. Ничто не сможет отвратить нас от этого, ничто. Мы никогда не станем договариваться, мы никогда не вступим в переговоры с Гитлером или с кем-либо из его шайки. Мы будем сражаться с ним на суше, мы будем сражаться с ним на море, мы будем сражаться с ним в воздухе, пока с Божьей помощью не избавим землю от самой тени его и не освободим народы от его ига.

Любой человек или государство, которые борются против нацизма, получат нашу помощь. Любой человек или государство, которые идут с Гитлером, – наши враги… Поэтому опасность, угрожающая России, – это опасность, грозящая нам и Соединенным Штатам, точно так же, как дело каждого русского, сражающегося за свой очаг и дом, – это дело свободных людей и свободных народов во всех уголках земного шара». Черчилль от имени правительства обещал оказать «России и русскому народу всю помощь, какую только возможно».

Перед этой речью он сказал своему секретарю Джону Колвиллу: «У меня лишь одна цель – уничтожить Гитлера, и это сильно упрощает мою жизнь. Если бы Гитлер вторгся в ад, я по меньшей мере благожелательно отозвался бы о Сатане в Палате общин».

В мемуарах Черчилль писал: «Сейчас нам предстоит вскрыть ошибочность и тщетность хладнокровных расчетов советского правительства и колоссальной коммунистической машины и их поразительное незнание собственного положения. Они проявили полное безразличие к участи западных держав, хотя это означало уничтожение того самого второго фронта, открытия которого им суждено было вскоре требовать. Они, казалось, и не подозревали, что Гитлер уже более шести месяцев назад принял решение уничтожить их. Если же их разведка поставила их в известность о переброске на Восток огромных германских сил, усиливавшейся с каждым днем, то они упустили многие необходимые шаги, которые следовало предпринять при этих обстоятельствах…

Война – это по преимуществу список ошибок, но история вряд ли знает ошибку, равную той, которую допустили Сталин и коммунистические вожди, когда они отбросили все возможности на Балканах и лениво выжидали надвигавшегося на Россию нападения или были неспособны понять, что их ждет. До тех пор мы считали их расчетливыми эгоистами. В этот период они оказались к тому же простаками. Сила, масса, мужество и выносливость матушки-России еще должны были быть брошены на весы. Но если брать за критерий стратегию, политику, прозорливость и компетентность, то Сталин и его комиссары показали себя в тот момент Второй мировой войны совершенно недальновидными».

Черчилль так и не узнал, что Сталин сам готовил нападение на Германию, причем 11 марта 1941 года был установлен предварительный срок начала будущего наступления – 12 июня. Однако Красная Армия не успела сосредоточить необходимые силы и средства, и вторжение было перенесено на июль, так что Гитлер успел ударить первым.

Ситуация на советско-германском фронте в августе 1941 года была неблагоприятна для Красной Армии. 19-го числа Сталин писал командующему Резервным фронтом Жукову: «Ваши соображения насчет вероятного продвижения немцев в сторону Чернигов – Конотоп – Прилуки считаю правильными. Продвижение немцев в эту сторону будет означать обход нашей Киевской группы с восточного берега Днепра и окружение нашей 3-й и нашей 21-й армий. Как известно, одна колонна противника уже пересекла Унечу и вышла на Стародуб. В предвидении такого нежелательного казуса и для его предупреждения создан Брянский фронт во главе с Еременко. Принимаются другие меры, о которых сообщу особо. Надеемся пресечь продвижение немцев».

Однако принимаемые меры не принесли результатов, и немцы все явственнее замыкали кольцо вокруг Киева. Сталин предчувствовал катастрофу. И всю надежду возлагал на скорейшее, чуть ли не в одночасье, открытие Англией Второго фронта на Западе.

28 августа 1941 года советский посол в Лондоне И.М. Майский с грифом «строго секретно» и с пометкой «немедленно» прислал запись своей беседы с британским министром иностранных дел Энтони Иденом. На следующий день ее расшифрованный текст был на столе у Сталина. Майский сообщал: «Вчера (26 августа. – Б. Б.), закончив вопросы, связанные с Ираном, я имел серьезный разговор с Иденом по вопросу о британской помощи СССР. Произошло это так, что Иден в общей форме спросил меня, каковы сейчас настроения в нашей стране. Я воспользовался случаем и, заявив, что говорю только от своего собственного имени, сказал ему примерно следующее.

Судя по целому ряду доходящих до меня сведений и симптомов, в очень широких кругах советского населения все больше возрастают чувства недоумения и разочарования в связи с позицией Англии. В самом деле, как создавшаяся ситуация должна представляться глазам советского человека? В течение 10 недель СССР ведет тягчайшую борьбу против обрушившейся на него, и только на него, германской военной машины, самой могущественной военной машины, какую видел мир. Наша армия и наш народ храбро дерутся и будут драться против сильного и жестокого врага, но потери наши велики: 700 тыс. человек, 5,5 тыс. танков, 4,5 тыс. самолетов, 7,5 тыс. орудий, а сверх того большое количество территорий, причем часть из них весьма ценных и важных с экономической и военной точек зрения. В течение всего этого времени, когда СССР напрягал и продолжает напрягать свои силы в труднейшей битве своей истории – что делала Англия?»

Неизвестно, из какого источника посол взял цифры советских потерь. Не исключено, что просто выдумал. Возможно, что именно у Майского Сталин позаимствовал цифру людских потерь. В речи, произнесенной на торжественном заседании 6 ноября 1941 года, Верховный Главнокомандующий утверждал, что за 4 месяца Красная Армия потеряла убитыми и пропавшими без вести 728 тыс. человек. Правда, о потерях в технике Иосиф Виссарионович предпочел вообще ничего не говорить. Ивану Михайловичу же приходилось добиваться от англичан поставок танков и самолетов, и он назвал потери повнушительнее, не зная, что истинная их величина гораздо выше. Только пленными к началу сентября 1941 года советские войска потеряли не менее 1.5 млн человек. К концу 1941 года Красная Армия, по официальным данным, безвозвратно потеряла 20.5 тыс. танков и 17,9 тыс. боевых самолетов, причем к сентябрю было потеряно не меньше половины от этого числа. Существует и более высокая немецкая оценка потерь советских самолетов в первые два месяца войны – 20 тыс. боевых машин.

Майский продолжал: «В середине июля советское правительство предлагало британскому правительству создание второго фронта на западе, однако по различным причинам, на которых я сейчас не хочу останавливаться, британское правительство отклонило это предложение. Но если британское правительство считало невозможным открывать фронт во Франции, то, казалось бы, тем легче оно могло оказать нам поддержку в другой форме – в форме широкого снабжения потребными нам авиацией, оружием и тому подобное. Говорю «тем легче», ибо, поскольку британское правительство решило, по крайней мере, на ближайший отрезок времени сохранять в основном оборонительно-выжидательную позицию, постольку оно, очевидно, в состоянии срочно перебросить часть своих военных ресурсов (имеющихся или подлежащих получению в непосредственном будущем) на тот участок антигерманского фронта, который находится в настоящий момент в состоянии максимальной активности. На самом деле этого не случилось. Англия не устраивает второго фронта и в то же время не дает нам самолетов и оружия, в сколько-нибудь серьезных количествах. Разумеется, мы благодарны британскому правительству за те 200 «томагавков» (истребителей «Харрикейн». – Б. Б .), которые были переданы нам около месяца назад и которые до сих пор еще не доставлены в СССР, но по сравнению с нашими потерями в воздухе, о которых я только что говорил, – что это значит? Или еще пример: мы просили у британского правительства крупных бомб (в мемуарах посол уточнил, что просили 60 таких бомб. – Б. Б.), – министр авиации в результате длинных разговоров в конце концов согласился исполнить нашу просьбу, но сколько же бомб он дал нам? Шесть бомб, – не больше и не меньше. Так обстоит дело с военным снаряжением. Чем еще Англия помогала СССР в течение этих 10 недель? В Лондоне очень любят подчеркивать: воздушным наступлением на Германию. Действительно, в этой области кое-что было сделано, и опять-таки мы за это кое-что готовы благодарить британское правительство. Однако Идену должно быть ясно, что бомбежки Германии, при всей своей несомненной полезности, не могут оказать сколько-нибудь серьезного влияния на положение дела на восточном фронте. Мало щипать бешеного зверя за хвост, надо бить его дубиной по голове. Насколько мне известно, английские бомбежки не заставили немцев снять ни одной эскадрильи с нашего фронта.

Что еще мы имеем от Англии? Массу восторгов по поводу мужества и патриотизма советского народа, по поводу блестящих боевых качеств Красной Армии. Это, конечно, очень приятно (особенно после тех всеобщих сомнений в нашей боеспособности, которые господствовали здесь всего лишь несколько недель назад), но уж слишком платонично. Как часто, слыша похвалы, расточаемые по нашему адресу, я думаю: «Поменьше бы рукоплесканий, а побольше бы истребителей». В учете всего сказанного выше надо ли удивляться чувствам недоумения и разочарования, которые сейчас все больше закрадываются в душу советского человека? Ведь фактически так выходит, что Англия в настоящий момент является не столько нашим союзником, товарищем по оружию в смертельной борьбе против гитлеровской Германии, сколько сочувствующим нам зрителем. Повторяю еще раз, я не имею никаких поручений от советского правительства говорить Идену все то, что я ему сейчас изложил, однако, как советский посол в Англии, который заинтересован в укреплении союза между нашими обеими странами, я считаю своим долгом вовремя предупредить Идена о создавшихся в СССР настроениях.

На Идена мои слова произвели очень сильное впечатление. Это видно было по его лицу, по всему его поведению. Иден сделал попытку защищать британское правительство, хотя чувствовалось, что он делает это без вдохновения, по обязанности. Да и неудивительно, ибо, как я уже сообщал Вам раньше, сам Иден является сторонником второго фронта и вообще самой энергичной помощи СССР. Иден говорил о том, что Англия еще не готова к вторжению во Францию, что США в области производства оружия и самолетов раскачиваются очень медленно, что британское правительство максимально разворачивает воздушное наступление на Германию, что в Иране между Англией и СССР уже практически создалась военная кооперация и что вообще на Ближнем Востоке эта кооперация имеет большие шансы на дальнейшее развитие и укрепление. В этой связи Иден упомянул, что в ближайшем будущем англичане, по всей вероятности, начнут наступательные операции в Ливии.

Я возразил, что, конечно, операция в Иране имеет важное значение, но это все-таки одна из подобных задач в нынешней войне. То же относится и к начинающейся операции в Ливии. Основная проблема состоит в том, как разбить Германию? Что думает по этому поводу британское правительство? Какова его генеральная стратегия в настоящее время? Я помню, как сразу после краха Франции в начале июля прошлого года Черчилль ответил на мой вопрос о его генеральной стратегии очень кратко и красочно: «Моя генеральная стратегия, – сказал он, – состоит сейчас в том, чтобы выжить в течение ближайших 3 месяцев».

Сам Иден около того же времени, будучи военным министром, развивал мне мысль, что основной задачей британского правительства является превращение Великобритании в неприступную для германского вторжения крепость. Если это будет сделано, то Англия сможет лавировать, мобилизовать свои имперские ресурсы, искать себе союзника и вообще «смотреть и выжидать». И надо прямо сказать, в тот момент такая генеральная стратегия была понятна.

Позднее, зимой 1940–1941 годов, насколько мне известно, в руководящих кругах британского правительства стала утверждаться несколько иная концепция генеральной стратегии, а именно – накоплять силы, строить армию, создавать мощный воздушный флот и, не исключая отдельных ограниченных военных вылазок с острова в различных частях света, в основном готовить переход в большое наступление против Германии в более или менее отдаленном и непосредственном будущем – не то в 1942-м, не то в 1943 году. При этом главная ударная роль в таком наступлении отводилась огромному превосходству Англии в воздухе, которого британское правительство рассчитывало добиться с помощью США. Для меня лично никогда не было ясно, каким образом только что указанная стратегическая концепция должна привести к британской победе (не к избежанию поражения, а именно к победе) – и я в этом духе на протяжении минувшей зимы не раз говорил с Иденом и Батлером (заместителем министра иностранных дел Англии. – Б. Б.). Но, пока Англия в борьбе против Германии оставалась одна, данная концепция, пожалуй, была неизбежна. С 22 июня военная ситуация в Европе круто изменилась, можно сказать, даже революционизировалась. Какова же сейчас генеральная стратегия британского правительства? В какой мере она перестроилась и перестроилась ли вообще в связи с тем колоссальной важности фактом, что у Англии наконец появился могущественный сухопутный союзник на востоке? Каким путем британское правительство собирается разбить Германию? Исключает ли оно вообще создание второго фронта на западе или же считает его невозможным только в данный момент? Все эти и многие другие вопросы, естественно, представляют интерес для советского человека, и я был бы рад, если бы Иден мог меня несколько просветить на этот счет.

Однако Иден не мог или не хотел сказать мне по данному поводу ничего определенного. Он опять упомянул о Ливии, прибавил, что британское правительство в случае надобности готово всемерно помочь Турции, и выразил неясную надежду, что, может быть, британские силы (в частности, авиация) на определенном этапе войны смогут оказать нам активное содействие в районе Черного моря, в Проливах, на Украине и так далее. Все это было крайне туманно, и у меня невольно создалось впечатление, что у Идена сейчас нет какой-либо продуманной концепции в отношении генеральной стратегии войны. В заключение Иден сказал, что будет иметь разговор с премьером по всему комплексу затронутых мной вопросов и, в частности, по вопросу о генеральной стратегии. Я неуверен, имеет ли и Черчилль какую-либо продуманную концепцию, исходящую из новой ситуации, созданной германской атакой на СССР (он ведь, как и все вообще англичане, большой эмпирик), но видно было, что и у Идена такой концепции, безусловно, нет.

Когда я уже собирался уходить, Иден стал благодарить меня за мое откровенное сообщение. Ему, как человеку искренно стремящемуся к укреплению англо-советского союза, очень важно знать подлинные настроения советских кругов для того, чтобы вовремя принять меры для предупреждения каких-либо ненужных осложнений. «Имейте в виду, – с ударением прибавил Иден, – что и я, и премьер действительно хотим оказать СССР максимальную помощь. В силу разных причин это не всегда легко сделать. Но желание помогать у нас есть. А за политику прошлого правительства мы не считаем себя ответственными». Я ответил: «Если британское правительство действительно хочет укрепить советско-британский союз, то позвольте дать Вам один дружеский совет: не принимайте ответственных деклараций в середине Атлантического океана. Дело не в содержании декларации. Вчера я уже Вам говорил, что мы не имеем возражений против принципов, на которых построена декларация. Однако способ ее рождения кажется нам не соответствующим обстоятельствам. То, что произошло, создало впечатление, будто бы Англия и США воображают себя всемогущим господом богом, который призван судить весь остальной грешный мир, в том числе и мою страну. На такой базе союз нельзя будет укрепить». Иден страшно смутился и стал извиняться. По его словам, Черчилль, отправляясь в путь, не имел представления о том, что на свидании будет поднят вопрос о декларации. В этом вопросе инициатива принадлежит целиком Рузвельту. Когда он встретился с премьером, он вдруг вытащил из кармана проект декларации. Черчилль, конечно, не мог возражать против предложения Рузвельта. В результате родилась декларация из 8 пунктов, в окончательный текст которой, впрочем, английская сторона внесла несколько существенных редакционных поправок.

В конечном счете я склонен думать, что наша реакция на декларацию плюс историю с созывом межсоюзнической конференции в Лондоне послужит британскому правительству хорошим уроком на будущее».

Позднее Майский вспоминал, что последовало за этой телеграммой: «…В ответ на мое донесение о беседе с Иденом я совершенно неожиданно получил телеграмму за подписью И.В. Сталина! Такие вещи случались очень редко. Обычно со мной переписывались либо нарком В.М. Молотов, либо один из его заместителей, чаще всего А.Я. Вышинский. Телеграмма была из ряда вон выходящая.

Сталин писал в ней, что он одобряет мой демарш перед Иденом. Его особенно радует, что в своем разговоре с британским министром иностранных дел я сумел так хорошо передать те настроения, которые господствуют сейчас среди советских людей в связи с поведением английского правительства. Советская страна переживает очень тяжелый момент, и немедленная и активная помощь ее союзника чрезвычайно важна и необходима.

Помню, я долго держал в руках телеграмму Сталина и все думал и передумывал, чем бы я мог еще помочь моей Родине».

Сегодня мы можем сравнить изложение сталинской телеграммы в мемуарах советского посла в Лондоне с ее полным текстом: «Лондон, советскому послу Майскому. Ваша беседа с Иденом о стратегии Англии полностью отражает настроения советских людей. Я рад, что Вы так хорошо уловили эти настроения. По сути дела Англопра (английское правительство. – Б. Б.) своей пассивно-выжидательной политикой помогает гитлеровцам. Гитлеровцы хотят бить своих противников поодиночке, – сегодня русских, завтра англичан. Англия своей пассивностью помогает гитлеровцам. То обстоятельство, что Англия аплодирует нам, а немцев ругает последними словами, – нисколько не меняет дела. Понимают ли это англичане? Я думаю, что понимают. Чего же хотят они? Они хотят, кажется, нашего ослабления. Если это предположение правильно, нам надо быть осторожными в отношении англичан.

В последнее время наше положение на фронте ухудшилось в районе Украины и Ленинграда. Дело в том, что немцы перебросили с запада на наш фронт последние тридцать дивизий. Это ухудшило наше положение. Я уже не говорю о том, что в бои против нас втянуто также 20 дивизий финнов и 22 дивизии румын. Теперь против нас стоит на фронте более 300 дивизий. Примечательно, что немцы игнорируют английскую опасность на западе и считают ее блефом. Потому-то они так уверенно и безнаказанно снимают с запада все сколько-нибудь годные дивизии. Откуда у немцев такая уверенность в пассивности англичан?

Если так будет продолжаться и англичане не расшевелятся, наше положение станет угрожающим. Выиграют ли от этого англичане? Я думаю, что проиграют.

Говоря между нами, должен сказать Вам откровенно, что если не будет создан англичанами второй фронт в Европе в ближайшие три-четыре недели, мы и наши союзники можем проиграть дело. Это печально, но это может стать фактом. Сталин».

Насчет последних 30 немецких дивизий, будто бы переброшенных Германией с запада на Восточный фронт, Сталин ошибался. На самом деле в августе и сентябре 1941 года во Франции и Бельгии вермахт располагал 36 пехотными дивизиями. В сентябре здесь была сформирована и одна танковая дивизия – 22-я взамен 2-й танковой, направленной на Восточный фронт для участия в генеральном наступлении на Москву. Не было в конце августа у Германии и ее союзников более 300 дивизий на советско-германском фронте. Вермахт и СС располагали здесь 156 дивизиями, которые были подкреплены 18 финскими, 3 итальянскими, 1 7 румынскими и 2 словацкими дивизиями и 5 румынскими, 3 венгерскими и 1 словацкой бригадой. В сумме получается не более 200,5 дивизии, если считать за 1 дивизию 2 бригады. В сентябре из Франции на восток была переброшена 1 пехотная и 1 танковая дивизии, еще 1 танковая дивизия прибыла из Германии. До 30 дивизий, о которых писал Сталин, было, как видим, очень далеко.

Майский в мемуарах ничего не сказал ни о подозрениях Сталина насчет намерений англичан обескровить Советский Союз, ни, главное, о страхе Верховного Главнокомандующего проиграть войну, если немедленно не будет открыт второй фронт. Иосиф Виссарионович действительно боялся такого исхода, ведь о возможности поражения он сообщал Майскому не для передачи британской стороне, а строго «между нами». В свете вышесказанного становится понятно, что именно посол предложил сделать Сталину, чтобы добиться максимальной помощи со стороны англичан.

Иван Михайлович утверждает в мемуарах: «В конце концов в голове у меня сложился определенный план. Я обратился к Сталину с просьбой направить Черчиллю… послание и в нем поставить два вопроса: об открытии второго фронта во Франции и о снабжении Красной Армии вооружением и военными материалами. Я предупредил Сталина, что по первому вопросу никаких практических результатов не будет, однако важно было все время напоминать англичанам о необходимости второго фронта. Зато по второму вопросу, судя по господствующим в Лондоне настроениям, есть шансы получить что-либо реальное».

В своем послании Черчиллю от 3 сентября 1941 года Сталин утверждал: «Относительная стабилизация на фронте, которой удалось добиться недели три назад, в последние недели потерпела крушение вследствие переброски на Восточный фронт 30–34 немецких пехотных дивизий и громадного количества танков и самолетов, а также вследствие большой активности 20 финских и 26 румынских дивизий. Немцы считают опасность на Западе блефом и безнаказанно перебрасывают с Запада свои силы на Восток… В итоге мы потеряли больше половины Украины и, кроме того, враг оказался у ворот Ленинграда… Все это привело к ослаблению нашей обороноспособности и поставило Советский Союз перед смертельной угрозой». Единственный выход из этого опасного положения Иосиф Виссарионович видел в том, чтобы «создать уже в этом году второй фронт где-либо на Балканах или во Франции, могущий оттянуть с Восточного фронта 30–40 немецких дивизий, и одновременно обеспечить Советскому Союзу 30 тысяч тонн алюминия к началу октября с. г. и ежемесячную минимальную помощь в количестве 400 самолетов и 500 танков (малых и средних). Без этих двух видов помощи Советский Союз либо потерпит поражение, либо будет ослаблен до того, что потеряет надолго способность оказывать помощь своим союзникам своими активными действиями на фронте борьбы с гитлеризмом».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.