Драка

Драка

К выступлению 19 февраля 2003 года на встрече с Путиным по вопросу коррупции меня «сподвигли» интересы бизнеса. Ключевых проблем было две: чиновники оборзели и стали требовать гигантские, многомиллионные суммы прямо себе в карман, а не на какие-либо гуманитарные или политические цели, как было раньше.

Делать подобные платежи — не только заведомое преступление в чистом виде, но и то, что невозможно протащить через независимый совет директоров компании, через аудиторов и финансовых контролеров-иностранцев, поскольку у них в странах приняты законы о запрете на международную коррупцию.

Но это только половина проблемы. Вторая половина — то, что аналогичные законы распространили и на русский менеджмент компаний, выходящих на IPO.

Подписать такое и «повиснуть» на рисках западного правосудия? Никогда в жизни. Там наши реалии никого не волнуют.

Однако можете не верить, но проблемы бизнеса стали не единственной причиной моего демарша. Крайнее беспокойство вызывал факт, что коррупция стала превращаться в системную.

Что я под этим понимаю?

Любая коррупция — плохо. Но когда она сопровождает обычные, нормальные бизнес-решения, «отщипывая кусочек» от прибыли, ситуация не является критичной. Гораздо хуже, когда масштабы коррупции, размер коррупционных поборов вырастают настолько, что бизнес-решения принимаются, исходя, во-первых, из коррупционной составляющей.

Но и это лишь промежуточная стадия. Полностью системной коррупцию я называю тогда, когда она становится целью бизнес-проектов. Их единственным реальным смыслом.

Идет ли речь о дороге, трубе или месторождении — они лишь предлог для очередного «распила». Такая коррупция не тормозит, а уничтожает экономику.

Собственно, это я и пытался донести до президента. Как и то, что люди, поставившие перед собой такие задачи, не должны стоять у руля, диктовать важнейшие государственные решения. Увы, Путин уже все решил. Как? Сегодня это понятно всем.

Вопрос о котировках российских компаний действительно стоял в связи с общей нестабильностью законодательства и правоприменительной практики. Особенно в области налогообложения.

Мы подошли к нему очень серьезно. Собрали сильную команду, подготовили целый ряд законодательных инициатив, часть — совместно с правительством, часть — в спорах с ним. Речь шла и об отказе от Соглашения о разделе продукции (кроме шельфовых проектов), и о равном доступе к трубе «Транснефти», и о твердой шкале пошлин в зависимости от мировых цен на нефть. И множестве других подобных актов.

Мы участвовали в парламентских слушаниях (а иногда и организовывали их), работали на уровне экспертов Госдумы. А мой товарищ — Владимир Дубов — вообще решил уйти из бизнеса в законотворческий процесс, чтобы помочь практическим опытом, в результате чего был избран депутатом Госдумы и работал в налоговом подкомитете. Так что корпоративные проблемы мы решали все-таки более системно, чем путем разговора с президентом.