Битва эротоманов и государственников. Секс и оппозиция

Битва эротоманов и государственников. Секс и оппозиция

Но высшее достижение теории и практики крылатого эроса – его законодательное оформление. В 1926 году в Советском Союзе появился закон о браке, семье и опеке. Такого вольного закона тогда не имела ни одна страна мира. Акт брачной регистрации представлял простой статистический учет. А чтобы осуществить развод нужно было только заявление одного из супругов без объяснения причин. Тогда другому посылалась по почте копия записи о прекращении брака. Нарком юстиции Дмитрий Иванович Курский, инициатор этого закона, стал кумиром молодежи и интеллигенции.

Но реальная жизнь била больно. К 1927 году в стране полмиллиона детей не знали своих отцов. И число их угрожающе росло. Власть забила тревогу. Сначала в виде дискуссий. «Правда» публикует статью под названием «О любви». Автор солидный – член Всесоюзного ЦИК Петр Смидович. Он ратовал за возвращение к «традиционной» любви и к семейным ценностям.

Коллонтай ответила и тезисы ее были как всегда оригинальны. Так как мужчины не смогут содержать внебрачных детей (зарплата мала), то они, мужчины, ограничат свою интимную близость с женщинами. Но это плохо, ибо приведет к понижению полового тонуса населения, снизит сексуальную энергетику. Прямо по Райху, хотя он еще только готовился писать об этом. Поэтому, – продолжает Коллонтай, – для обеспечения сексуальной энергетики нужно создать специальный фонд для содержания внебрачных детей. Подразумевалось, что финансировать фонд должно государство, общественные организации и отчисления от граждан (по 2 рубля с человека по курсу 1926 года).

Оригинальность суждений Коллонтай затмила скучную логику партийного чиновника Смидовича. Его беспомощно поддерживает на страницах журнала «Смена» заведующая отделом ЦК ВКП(б) С. Смидович: «Лишь развращенные буржуазки ласкают свою кожу прикосновением шелка»[12]. Но подобные аргументы вызывали смех. В этой полемике защитников традиционных семейных ценностей загоняли в угол.

И тогда партия бросила на дискуссию лучшие силы. Коллонтай и ее единомышленникам-эротоманам противостояли член партийного ЦК Емельян Ярославский, нарком просвещения Анатолий Луначарский, нарком здравоохранения Николай Семашко, директор «Института Маркса и Энгельса» Давид Рязанов и несколько сервильных профессоров. Призвали даже авторитет недавно умершего Ленина, разыскав его слова, произнесенные в беседе с немецкой коммунисткой Кларой Цеткин: «Несдержанность в половой жизни – буржуазна, она признак разложения… Вы, конечно, знаете знаменитую теорию о том, что будто бы в коммунистическом обществе удовлетворить половые стремления и любовные потребности так же просто и незначительно, как выпить стакан воды. От этой теории „стакана воды“ наша молодежь взбесилась, прямо взбесилась… Я считаю теорию „стакана воды“ совершенно не марксистской и сверх того противообщественной… В любви участвуют двое и возникает третья жизнь. Здесь кроется общественный интерес…»[13].

Отшумела дискуссия. И Коллонтай, чтобы больше не искушала партию и публику своими сексуальными теориями, определили на сей раз в дальнюю дипломатическую командировку, в Мексику. А любимца молодежи и интеллигентов Курского направили послом в Италию. Крылатый эрос уходил в бескрылый. И нужно было умерить пыл.

Сцену чистили от идеологов вольного секса, теперь ее занимали государственники. Эти вознесли семью, чем хорошо ответили на здоровые инстинкты народа. Семья – ценность для России традиционная, и не дело разрушать семью как буржуазный институт. Так вещали государственники. Они знали, что говорили. Интересы страны на переломе от 20-х к 30-м годам требовали прогнозируемого воспроизводства населения; требовали нового поколения, здорового, сильного, способного к винтовке и плугу. Идеология вольного секса загонялась в подполье. И от нее исходило уже только приглушенное свечение, как манящая мечта.

Теоретиком государственников стал некто доктор А. Залкинд, как его именовали, «врач партии», недавний страстный почитатель теории коллонтаевского крылатого эроса. Когда власть взялась за вольный секс, вот тут-то и объявился этот доброволец-теоретик. Теперь он спорит с Коллонтай и Райхом, изъясняясь бескрылым псевдонаучным слогом: «Пролетариат в стадии социалистического накопления является бережливым, скупым классом, и не в его интересах давать творческой энергии просачиваться в половые щели»[14].

Залкинд обогатил государственников «открытием», которое долго отравляло жизнь соотечественникам. И имя ему – антисексуализм. В это понятие доктор, а потом и профессор, умудрился вогнать процесс изменения среды, который «ненужные половые желания» переводит в полезное для рабочего класса русло. Новая среда, то есть новые отношения на производстве, культурные раздражители, общественно-классовое мнение, партийная, комсомольская и профсоюзная этика, классовая дисциплина, – над созданием которых трудились большевики, – эта новая среда, по Залкинду, отлучала от ненужных половых желаний. А нужные сводились к минимуму для воспроизводства потомства. Частью антисексуализма стало другое открытие Залкинда: «бессильная хрупкая женственность» – это результат «тысячелетнего рабского положения женщины», а современная пролетарская женщина «физиологически должна приближаться к мужчине»[15]. И к черту модную одежду, косметику и украшения – эти буржуазные предрассудки. Ближе к мужчине и никакого вольного секса – резюме из залкиндовской теории.

С конца 20-х годов прошлого века антисексуализм жестко сцепился с сексуализмом. Эти крайности долгие годы высвечивали аромат эпохи, победы и поражения в сексуальной жизни людей Советского Союза. Власть от дискуссий споро шагнула к привычным и жестким постановлениям. Семья – ячейка силы, поэтому надо защитить ее принудительными мерами. В конце концов Родине нужно здоровое поколение.

27 июня 1936 года, на фоне набирающих силу репрессий против политических оппозиционеров, появляется постановление правительства «О запрещении абортов, увеличении материальной помощи роженицам, установлении государственной помощи многосемейным, расширении сети родильных домов, детских яслей и детских садов, усилении уголовного наказания за неплатеж алиментов и о некоторых изменениях в законодательстве об абортах». За десять лет скачок от свободного партнерства, обозначенного в кодексе о браке 1926 года, к жестким карам за аборты, за последствия половой жизни вне брака.

Самое удивительное, что в Советском Союзе еще продолжали существовать гражданские браки, отголоски коллонтаевского свободного эроса. Были, по сути, неофициальные, незарегистрированные семьи. Но их прописывали, выделяли им жилплощадь, не требуя свидетельства о браке. Гражданские браки чаще всего заканчивались рождением детей, что поощрялось, и тогда они оформлялись официально. Конечно, это было нетипично. Но встречавшаяся в то время эта нетипичность оборачивалась мягким переходом от свободного сексуального партнерства к традиционной семье. А что было типично?

После секса 20-х, секса без берегов, власть загоняла его в русло, а он уходил в подполье. В 30-е свобода секса расцветала подпольем, как во власти, так и среди публики: рабочих, крестьян, интеллигенции. Страдали женщины: любовь и секс не выправишь законом. Подпольные аборты все больше сопровождали сексуальную жизнь. За сладкие ночи женщины расплачивались здоровьем, а то и жизнью.

Исаак Дунаевский, музыкальный творец образа советской эпохи, вошедшей в историю летящей мелодией «Широка страна моя родная», он же поклонник женской сексуальности, очень болезненно переживал ситуации, которые толкали тогда женщин к мимолетному соитию, и к абортам. Хотя, правда, и сам нередко создавал такие ситуации. А мыслил по этому поводу вот что: «За пару заграничных чулок, за красивую жизнь, измеряемую одним ужином с паюсной икрой и бутылкой прокисшего рислинга в номере гостиницы „Москва“ с командировочным пошляком, люди, женщины, иной раз честные, хорошие, расплачиваются своей честью, чтобы только на секунду забыть плесень на углах своего жилья… Нельзя же не делать абортов, если отец зарабатывает 300 рублей в месяц и живет в комнате 10 метров с семьей в пять человек. А нам говорят – плодите детей. Нельзя проповедовать чистоту отношений, когда не очищена сама жизнь, когда быт загрязнен мучительными и тягостными мелочами…»[16].

Но родина заставляла думать о детях, а не о сексуальном наслаждении. Какой-то публицист, созвучный партийным чиновникам, сказал как припечатал: «Родине нужны солдаты, а не презервативы».

В НКВД считали иначе. Затеянная вместе с Наркоматом здравоохранения проверка выполнения постановления о запрещении абортов выявила удручающую картину. Если в 1935 году в стране насчитали 1,9 миллиона абортов (чем не косвенный показатель сексуализма), то после постановления 1936 года их число сначала резко снизилось, а потом неукротимо рвануло вверх: 1937 год – 570 тысяч, 1938 – 685 тысяч, 1939 – 755 тысяч[17]. Это были официально зарегистрированные аборты. А «подпольные», те, которые выявляло НКВД и за которые предусматривалась уголовная ответственность? По их сводкам тоже неуклонный рост.

Крик души некоего офицера Анисимова – телеграмма в Кремль. «Москва Кремль Верховный Совет Калинину [Bо] время пребывания [в] отпуску [в] Кисловодске [моя] жена Анисимова имела сожительство [.] Результатом стала беременность [.] Имею семью двух взрослых детей [,] прожив 20 лет [.] Вследствие беременности Анисимова оставила семью [.] Прошу решения прервать беременность [,] возвратив [к] нормальной жизни семью 4 человека [.] После прервания Анисимова возвращается [в] семью [.] Ваше решение шлите [: ] Хабаровск [,] санитарное управление армии [,] Анисимову»[18].

Начальник секретно-политического отдела ГУГБ НКВД П. В. Федотов пристально вчитывался в заскорузлые строки канцелярской справки по абортам. А потом сумел в служебной записке передать всю драму вторжения в сексуальную жизнь запретительного правительственного постановления, жертвами которого становились сотни тысяч женщин. Упомянул при этом и секретное распоряжение Наркомздрава, которое предписывало изъятие из торговой сети противозачаточных средств. Глава НКВД Лаврентий Берия, сластолюбец по жизни, на федотовском «послании» с визой начальника управления начертал резолюцию: «Какие предложения?». Предложения последовали через день: обязать Баковский завод по производству противогазов освоить в дополнение к основной продукции производство презервативов. И Берия, с молчаливого одобрения Сталина, тогда сумел добиться в правительстве включения в план Наркомата химической промышленности выпуска нескольких миллионов презервативов ежегодно.

Скоро подмосковный Баковский завод резинотехнических изделий вслед за «Изделием № 1» (противогазы) освоил «Изделие № 2» (презервативы). Но несколько миллионов презервативов в год – капля в океане сексуальных контактов. Не мог один завод обеспечить весь секс в Советском Союзе. Танки в первую очередь, презервативы в последнюю. За танки и за любовь расплачивались женщины. Сначала сельские. Трудно до села доходили отечественные презервативы. Как выяснилось, опережали их электричество, радио и велосипед.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.