В Политбюро дискуссия: принимать ли Никсона? Киссинджер проигрывает пари

В Политбюро дискуссия: принимать ли Никсона? Киссинджер проигрывает пари

Надо сказать, что в Москве, в Политбюро, в это время активно обсуждался вопрос: идти ли на встречу с Никсоном в условиях, когда он бомбит союзника СССР. Мнения разделились. Сомнения были немалые.

Военное руководство во главе с Гречко вместе с Подгорным были против встречи. Сомневался главный идеолог Суслов. Косыгин с Громыко выступили за встречу. Брежнев колебался, хотя по личным соображениям ему хотелось провести свою первую встречу с президентом США. Он хорошо понимал и негативные последствия такого отказа для наших будущих отношений с Никсоном.

В конце концов, перевесил следующий аргумент: ханойские руководители, хотя и идейные союзники, упорно избегали посвящать нас в свои текущие или долгосрочные планы в ЮВА и в отношения с США, невзирая на то, что получали от нас большую военную и экономическую помощь. В результате они неоднократно ставили нас в затруднительное положение теми или иными внезапными акциями, не очень-то считаясь стем, как это может повлиять на наши отношения с Вашингтоном. Об их переговорах с американцами мы узнавали от последних гораздо больше, чем от самих вьетнамцев. Все это вызывало подспудно растущее раздражение в Москве. „Нельзя же позволять вьетнамцам осуществлять фактическое право вето, когда речь идет о наших отношениях с Америкой" — таков был окончательный консенсус в Политбюро, которое одобрило приезд Никсона в Москву.

Надо сказать, что в пользу этого решения сыграли немалую роль и некоторые другие факторы. Прежде всего, забота о судьбе договоров с ФРГ, ратификация которых должна была проходить за несколько дней до приезда Никсона: обострение отношений с США могло помешать этой ратификации, дав дополнительный аргумент крайне правым кругам в Западной Германии, выступавшим против этих договоров. Это хорошо понимали в Москве. Кроме того, отказ в приеме Никсона, несомненно, на продолжительное время осложнил бы наши отношения с американской администрацией, отодвинув на неопределенный срок встречу на высшем уровне, поставив тем самым под угрозу достижение договоренности по ПРО и ОСВ; усилилась бы вероятность нового витка гонки вооружений, тем более что при этом отклонялась бы и готовность Никсона принять в концептуальном плане принцип мирного сосуществования. Отказ от встречи не помог бы и вьетнамскому народу; скорее, наоборот, усилился бы военный нажим на ДРВ, включая бомбардировки.

Для „страховки" советские руководители все же решили срочно вынести непростой вопрос о визите Никсона на закрытое обсуждение пленума ЦК КПСС. Пленум, одобрив указанное решение и укрепив курс на мирное сосуществование, открывал дорогу для развития отношений с США, невзирая на догмы об „интернациональной солидарности". Идеологические соображения, пожалуй, впервые в таком важном деле, уступили здравому смыслу, хотя в дальнейшем они и продолжали давать о себе знать.

И Никсон, и Киссинджер понимали, что Москве было нелегко, как лидеру социалистического лагеря, согласится на встречу в условиях американских бомбардировок ДРВ, и опасались возможности отказа советского руководства от встречи. Не случайно, когда я пришел с окончательным ответом, Киссинджер решил шуткой скрыть свою озабоченность, предложив держать пари на ящик шампанского, что он угадает наш ответ.

Я согласился. Он написал на бумаге свою версию нашего ответа и закрыл ее рукой. Тогда я сообщил ему, что мы, как и раньше, исходим из согласованной даты встречи, без каких-либо изменений. Он же на бумаге написал следующий прогноз: „Встреча не отменяется, но переносится на другой, неуточненный срок, который должен быть в дальнейшем дополнительно согласован". И проиграл пари.

В общем, мы оба, положившие немало труда в подготовке встречи в Москве, были довольны таким исходом. Советско-американская разрядка выдержала серьезное испытание. Правда, ящик шампанского я до сих пор не получил, он все еще остается за Киссинджером.

В течение последующей недели мы практически ежедневно встречались с ним, чтобы согласовать организационные вопросы, а главное, максимально завершить подготовку договоренностей и формулировок по основным вопросам московского саммита.

Надо признать, что Киссинджер обладает высокой профессиональной способностью находить компромиссные формулировки. Бывали между нами и негласные дружеские „сделки": он говорил мне, что готов принять ту или иную спорную формулировку, из числа предлагавшихся Громыко, но оговаривался, что сделает это официально не на наших с ним переговорах, а в Москве, когда лично встретится с Громыко, чтобы „доставить ему удовольствие". Слово свое он в таких случаях всегда держал. Надо добавить, что Киссинджер — в интересах общей договоренности по крупным вопросам — порой сознательно делал уступки Громыко при отдельных формулировках в сторону более привычной для советской стороны фразеологии, зная, что это важно для министра при докладах в Политбюро, но когда в целом это, конечно, не имело уж такого принципиального значения для американской стороны.