Глава 8 Сам по себе 1877–1879 годы
Глава 8
Сам по себе
1877–1879 годы
В августе 1877 года Антон пошел в седьмой, предпоследний класс гимназии. Лето он провел у Кравцовых, в степях у Рагозиной балки, потом побывал у Ивана Селиванова, где объездил верхом все соседние хутора. В Таганроге он продолжал жить под одной крышей с Г. Селивановым и его племянниками. Сочинял. Законченные сценки и стихи посылал через Александра в журналы, например, «Будильник», подписывая их «Крапива». Кое-что было отвергнуто, однако ничего не сохранилось.
В конце 1877 года и в начале 1878-го Антон решил попробовать себя в драматургии. (Известно, что еще в 14 лет он переделал в пьесу гоголевского «Тараса Бульбу».) В восемнадцатилетнем возрасте он сочинил водевиль «Нашла коса на камень» и первую серьезную пьесу «Безотцовщина». Ее название вполне соответствовало тогдашней его таганрожской жизни, но о чем была пьеса – мы не знаем[43]. В октябре 1878 года Александр высказал свое суждение по поводу пьесы: «В „Безотцовщине“ две сцены обработаны гениально, если хочешь, но в целом она непростительная, хоть и невинная ложь. <…> „Нашла коса на камень“ написана превосходным языком и очень характерным для каждого там выведенного лица, но сюжет у тебя очень мелок. Это последнее писание твое я, выдавая для удобства за свое, читал товарищам <…> Ответ был таков: „Слог прекрасен, уменье существует, но наблюдательности мало и житейского опыта нет“».
Мы уже знаем, какие книги брал в библиотеке и какие спектакли смотрел Антон в 1870-е годы. Собственные же книги Чехова гораздо меньше отражают его интересы. Возможно, что книги 1860-х и 1870-х годов были куплены позже – будучи гимназистом, он мало чего мог себе позволить. Похоже, что первые из самостоятельно приобретенных Антоном томов – это переводы «Гамлета» и «Макбета» издания 1861 и 1862 годов, причем «Гамлета» Антон читал в гимназии – в пяти местах он подписан его фамилией, а на полях сохранились сделанные им карандашные пометки. Некоторые книги пронумерованы: молитвенник издания 1855 года имеет номер 63, «Гамлет» – номер 82, «Макбет» – номер 8, а под номером 85 уже идет медицинский учебник, вышедший в 1881 году. Не исключено, что в отроческие годы у Антона был и русский перевод «Фауста» Гете, вышедший в 1871 году, и нашумевшая книга Ч. Беккария «О преступлениях и наказаниях» издания 1803 года[44].
Однако не о занятиях литературой, а о карьере врача помышлял Антон, собираясь после окончания гимназии отправиться в Цюрихский университет – медицинскую Мекку русских студентов. Александр, отговаривая его от этих намерений, составил для него описание российских университетов, куда вошли и прославленный немецкий университет Дерпта, и армянская академия в Нахичевани, где обучали «стрычь, брыть и мозол вирезывать». Сам Александр был очень доволен своей учебой на физико-математическом факультете Московского университета. Он и брата старался нацелить на Москву.
Антон твердо решил поступать в университет. В июне он объявил Александру, что «заставил отчалить всех барышень от себя». На это брат ответил: «Не нужно быть поклонником баб, но не нужно и бегать их». После московских спектаклей потерял свою привлекательность и таганрогский театр. «Хижина дяди Тома», одна из самых удачных постановок, теперь казалась не более чем слезливой драмой. Несмотря на то что в 1878 году власти изъяли из публичной таганрогской библиотеки более трехсот «бунтарских» книг, она по-прежнему оставалась для Антона важнейшим питающим источником, и чтение его стало более серьезным. Он даже старшим братьям советовал прочесть статью Тургенева «Дон Кихот и Гамлет» – о русском антигерое, оказавшем влияние на литературных персонажей самого Чехова, которые у него, как и у Тургенева, либо деятельные, но не рассуждающие донкихоты, либо умствующие, но ничего не делающие гамлеты.
Настойчивые просьбы из Москвы о присылке денег для семьи, а также табака и папиросной бумаги для Александра не прекращались. В ответ Антон попросил прислать ему чертежный инструмент, однако Александр сказал, что это слишком дорого. На просьбу переслать ему конспекты по химии Александр ответил, что Антон ничего в них не поймет. Ему также нужны были логарифмические таблицы, но и те оказались Павлу Егоровичу не по карману.
В Москве появились первые проблески надежды. Константин Макаров, с которым Антон свел знакомство в свой приезд на Пасху в 1877 году, пригласил Машу на бал в кадетское училище, где он служил учителем рисования. Там она познакомилась с ученицей епархиального женского Филаретовского училища и последовала примеру брата Миши – пошла к архиепископу Московскому просить об освобождении от уплаты за учебу. Тот ответил: «Я не миллионер» и в просьбе отказал. Тогда таганрогский сотоварищ Павла Егоровича, купец Сабинин, сжалился и предложил деньги. Машу быстро подготовили для поступления во второй класс, и в августе она была зачислена в Филаретовское училище. Потом и Мише удалось найти благодетеля – за его учебу стал платить И. Гаврилов. Евгении Яковлевне же пришлось заложить золотые браслеты, чтобы заплатить за квартиру. Между тем у Павла Егоровича стали возникать мысли о возвращении домой – как ему сообщили, в Таганрог вернулся и снова начал свое дело один из разорившихся купцов; почему бы и Чехову не сделать то же самое? Поступило кое-какое вспоможение – сестра Александра Егоровна прислала через брата Митрофана 3 рубля, отец Филарет, казначей церковного Братства, пожертвовал рубль, а старый сослуживец Павла Егоровича не пожалел и двух. Кто-то из таганрогской управы дал понять, что если Павел Егорович вернется, то ему найдут должность с жалованьем 600 рублей в год. В июне Митрофан Егорович подбадривал брата: «Веруйте, что Господь Вас и нас не оставит. Тяжело многим, кроме Ивана Ивановича Лободы да Гавриила Парфентьевича Селиванова; этих только, вероятно, нужда не коснется никогда; они ограждены с детства Провидением».
В Москве Павлу Егоровичу предложили место в управе благочиния, но вскоре уволили: при том, что заупокойную службу или проповедь он вполне был способен составить, написать служебную бумагу ему совершенно было не под силу. В конце сентября он вывесил на стене квартиры «Росписание делов и домашних обязанностей для выполнения по хозяйству семейства Павла Чехова, живущего в Москве», где определялось, кому когда вставать, ложиться, обедать, ходить в церковь и какими делами заниматься в свободное время: «Чехов Михаил, 11 лет, Чехова Мария, 14 лет: Хождение неотлагательное в церковь ко всенощному бдению в 7 часов и ранней обедне в 6? и поздней в 9? часов по праздникам».
Мише надлежало «вытирать сапоги тряпкой», а Маше – «чесать голову поокуратней». Затем следовало примечание: «Неисполняющие по сему росписанию подвергаются сначала по строгому выговору, а затем наказанию, при коем кричать воспрещается. Отец семейства Павел Чехов». Мише доставались тумаки за то, что он вставал на 8 минут позже или забывал заглядывать в расписание. В этом случае следовал приказ: «Ты встань и посмотри на росписание, не пора ли тебе вставать, если еще рано, так поди опять ляжь».
Из-за пары брюк между Павлом Егоровичем и Ваней вышла ужасная ссора. Александр описал этот эпизод в письме Антону от 1 октября: «Отец семейства разбудил утром члена семейства Ивана Чехова и послал его без штанов в сарай за штанами. По поводу сих штанов между отцом и членом семейства последовало препирательство, закончившееся тем, что член семейства отправился в сарай и начал там искать штанов, а отец семейства последовал за ним и по-таганрогскому начал учинять мордобитие. Оскорбленный таким жестоким обращением член семейства Иван Чехов 17 лет разверз гортань и начал во всю мочь апеллировать. Сбежавшиеся на крик хозяева дома и члены семейства заставили отца семейства устыдиться и отпустить члена. За сим последовало со стороны хозяев объяснение и внушение с указанием на ворота, при чем отец семейства невиннейше улыбался…»
Спасение пришло от И. Гаврилова: 10 ноября, просидев без дела полтора года, Павел Егорович был устроен к нему в амбар. За 30 рублей в месяц, стол и квартиру при магазине бывший купец второй гильдии пятидесяти двух лет должен был, как младший приказчик, вертеться с рассвета до поздней ночи. Ему разрешалось приносить домой сахар (который перепадал и Мишиному щенку Корбо). «Росписание делов» со стены было снято. После работы в магазине времени на ссоры не оставалось; теперь наставления Павла Егоровича о том, как следует торговать и жить, приходилось выслушивать гавриловским приказчикам – из-за этого он получил прозвище «учитель нравов». Из сурового домоправителя Павел Егорович превратился в изредка захаживающего родственника, хотя сам не признавал потери своего статуса. Евгения Яковлевна стала меньше лить слезы. Коля работал дома, мечтая получить золотую медаль; его друг, безнадежно больной туберкулезом художник Хелиус (известный также как Наутилус) на какое-то время поселился у Чеховых. Колина слава росла – он теперь расписывал декорации для богатого мецената.
В августе Антон писал Михаилу Чохову, прося его похлопотать перед Гавриловым за своего кузена Алексея Долженко. Старик Гаврилов не только взял к себе на работу Павла Егоровича, но и оплачивал обучение Миши, а теперь пообещал, что с февраля найдется место и для Алексея. Что заставило Гаврилова смягчиться душой? Можно не сомневаться, что за Павла Егоровича его просил Михаил Чохов: хоть и разгульный по натуре, кузен, как и его родня, был человек добросердечный.
Павел Егорович решил разделаться с мелкими долгами, например заплатить старой няньке. Ему уже мерещились золотые горы. Тридцатого декабря он заявил: «Антоша! Когда кончишь учение в Таганрогской Гимназии, то непременно поступай на медицинский факультет, на что мы тебя благословляем. Сашин выбор был легкомысленный, без нашего желания, а потому идет без всякого успеха». На самом же деле Александр прекрасно успевал во всем, начиная со Священного Писания и кончая физикой, однако уже не считал себя должным ублаговолять отца, от которого больше не зависел. Теперь, когда Павел Егорович дневал и ночевал у Гаврилова, Александр вернулся к матери, домочадцам и собаке. Антон же, в отличие от Александра, пусть для проформы, но все же советовался с отцом. Даже Колины художества получили отцово одобрение. В январе Павел Егорович писал Антону: «Мы желаем, чтоб ты имел такой характер, который носит в себе брат твой Коля! <…> Поведением своим он приобрел себе хороших товарищей <…> Нас ничто уже на свете не веселит, одно только утешение нам наши дети, если они будут хороши»[45].
Павел Егорович пресекал в детях всякое своеволие. Антон как-то написал ему об «убеждениях», на что тот ответил ему: «Наши собственные убеждения не будут хлебом кормить, а вот я служу г. Гаврилову по его убеждению». Отец ввел в смущение Антона и тем, что попросил священника Федора Покровского взять юношу под свою опеку. Старший Чехов все еще вынашивал какие-то хитрые планы выкупить дом. Признавая, что Селиванов, возможно, с домом не расстанется, он все же надеялся получить назад потерянный капитал. Об этом он писал брату Митрофану: «Итак, дорогой мой Брат, если возможно выкупить наш дом хоть за Афонские деньги для Монастыря, <…> дом будет принадлежать монастырю и доходы будут в процент за деньги, а когда в Таганроге дела поправятся, <…> то просить разрешения продать его»[46].
Митрофан решительно отверг эту идею в ответном письме: «Деньги афонских отцов, хранящиеся в отделении Государственного банка в Таганроге, есть единственный сбор отца Филарета в Одессу <…> Отец же Филарет при всей его доброте радуется бедствиям тех людей, которые живут не так, как он живет <…> Я скажу ему откровенно, что плохо торгую, расходы не покрываю, чтобы не упрекнуть вами».
Первое письмо от деда, Егора Михайловича, в новом, 1878 году было душераздирающим: «Мать твоя, Павел Егорович, непостижимою болезнею уже близко двух лет крепко страдает, действовать не может ни ногами, ни руками, высохли у ней не только тело, но и кости как щепки, лежит в постели недвижимо, вдобавок того в недавнем времени состоялась головная болезнь, опухоль лица всего как подушка и состоялись повсюду водяные пузыри и теперь не видит небесного света. Она страдает, а я убит до изнеможения духа и сил моих, часто повторяет и просит у Бога смерти, которой еще не пришел час, в он еже войдеше душе, ее кормят и поят чужими руками, когда ближних нет, она в этой скорби часто призывает Господа, она сетует, стонет день и ночь, бьется как рыба об лед, вспоминая прошедшее благополучие и настоящее неблагополучие, говорит, я породила и видела у себя детей, но их нет, они разыдошася по лицу земли, они бы мне теперь помогли и пожалели при такой моей нужде».
Двадцать шестого февраля 1878 года, немного не дожив до восьмидесяти лет, Ефросинья Емельяновна умерла – по свидетельству, от оспы. Смерть ее совершенно сломила Егора Михайловича. Летом восьмидесятилетний управляющий покинул графиню Платову и поехал навестить оставшихся в живых детей и внуков: сначала в Таганрог, затем в Калугу, потом и Москву. В декабре он писал Павлу Егоровичу, его жене и детям (чьи имена он путал): «Начну с вами говорить, то есть, быть может, в последний раз <…> Я как первоначальный виновник бытия вашего на земном шару, то считаю в необходимость довесть до сведения вашего, что я шатающийся праздно по лицу земли семо и овамо как заблудший сын, то в Москве, то в Калуге, незаслуженно едях хлеб наш насущный от трапезы подающих господ добрых, добрых детей моих <…> Не забывайте грешного Георгия в ваших молитвах в здешней жизни о здравии и будущем уповании <…> Утешайте меня вашими письмами, пока я здесь на земле, а когда я буду за гробом и если по милосердию Божию буду свободен от ада преисподнего, то буду оттуда вам писать, как там грешники бывают и как праведники со святыми ангелами ликовствуют <…> Пойду беспреткновенно на Воронеж и дальше, ныне отпускаеши раба твоего, владыко…»
В начале 1879 года Егор Михайлович, некогда «подвижная бронзовая статуя», переехал жить к дочери Александре в Твердохлебово и там 12 марта умер от сердечного приступа. В свои 19 лет Антон потерял всех дедов и бабок и троих дядьев – стоит ли удивляться тому, что кладбища так настойчиво преследовали его во сне и наяву.
В Таганроге его ближайшее окружение понемногу редело. В начале 1878 года уехал в Москву двоюродный брат Алексей Долженко, чтобы надеть на себя хомут в гавриловском амбаре.
Двух недель ему было достаточно, чтобы втянуться в московскую жизнь, а мать его, Феничка, провела еще два месяца в Таганроге, страдая от тоски и болезни. Тридцать первого июля Антон упаковал ее вещи, приложил подарки от Митрофана Егоровича и Егора Михайловича и отправил ее в Москву к Евгении Яковлевне. Поначалу сестра колебалась – Феничка была ворчлива, да и лишний рот в доме, но по ее приезде возликовала: «Теперь мы с Феничкой без умолку говорим. Ей говорю, говорю и заплачу, когда придется горе прошлое рассказать». В последующие тринадцать лет сестры были неразлучны: ходили друг за другом, посещали святые места, вместе готовили и шили. Павел Егорович встретил свояченицу более сдержанно. Вот что он писал Антону: «Наконец, Бог дал наилучшее письмо, и вслед за тем приехала и Ф. Я. Госпожа Долженкова <…> чтобы она не скучала и жила лучше, чем в Таганроге, с Алексеем она уже виделась и этим она больше себя потревожила, ей бы хотелось, чтобы он каждый день к ней ходил, чего невозможно, да и не следует».
Для Антона, которому уже исполнилось восемнадцать, Селивановы и Кравцовы стали ближе, чем его собственная семья. Собираясь в Москву, он даже подумывал; взять с собой Сашу и узнавал для нее, что преподают в женском училище, которое посещает Маша (к большому огорчению жизнерадостной казачки, немецкий язык там был обязателен, Закон Божий спрашивали строго, а танцам и вовсе не учили). Несмотря на загруженность частными уроками, на экзаменах в мае Антон получил отличные оценки. На просьбы матери провести лето с семьей он ответил отказом и снова поехал с Петей Кравцовым в Рагозину балку рыскать по степям с охотничьими собаками.
Жизнь в Москве, теперь, когда Павел Егорович был при деле, стала немного веселей. Александр и Коля вращались в столичном полусвете. К марту Александр оставил свою невенчанную жену. Павел Егорович возрадовался и снова стал называть сына Сашенькой, однако его комнату в доме сдали постояльцу. Впрочем, даже несмотря на то, что Павел Егорович и нечасто наведывался в дом, в семье время от времени возникали трения. Семнадцатого марта Александр писал Антону: «Иван просто свирепствует. Вчера чуть не поколотил мать и при отце оказался таким ангелом, что я до сих пор не могу прийти в себя от изумления. Да и ехида же он, братец ты мой! <…> Он ответил, что он работать не обязан, что матери нет никакого до него, Ивана, дела и что его обязаны кормить, холить и лелеять, потому что его выписали из Таганрога в Москву!!!»
Семнадцатилетний Ваня от уроков отлынивал: его закружила богемная жизнь старших братьев. Он катался на извозчиках, пел серенады девушкам. В апреле он провалил экзамены. Остаться на второй год пришлось и Маше; Миша же кое-как перешел в следующий класс, а Коля не сдал экзамена по истории Христианской Церкви. Впрочем, слава художника уже стучалась ему в дверь. Остепенился и Александр, а вот с Ваней, жаловался Коля Антону, «…беда! Не пройдет мимо, чтобы не дать подзатыльника Маше или Мише. <…> Ивана душеспасительным словом не проймешь, тоже ничего не делает, несмотря на невыносимые семейные ссоры, которых он единственная причина <…> От зрелого обдумывания только и может быть успех, а тут шум, гвалт, часто ничего не делая уходит из дому. Возьму я себе комнату, за которую я, понятно, плачу, уж и Иван ко мне переселится».
Чехов-старший вознамерился отдать сына на фабрику, и над Ваниной свободой нависла угроза. Обеспокоенный Коля написал об этом Павлу Егоровичу длиннейшее письмо, в котором увещевал отца с его же собственной назидательной интонацией: «Я уверен, что Вы, как всякий любящий детей отец, желаете сыну блага. Какое же будет благо, если прослужив на фабрике два года, его завербуют на шесть лет в солдаты. <…> Если он будет рабочим, для Вас нисколько не лестно <…> Поступивши на фабрику, он будет получать сумму; положим, что эта сумма поможет нашему семейству, которому теперь каждая копейка дорога, но даже когда он будет в совершенных летах, что ему придется делать со своим малым ограниченным жалованьем? <…> Нет, папа! <…> Наша обязанность с Вами одна – поддерживать его. Если человек упал и запачкался грязью, то зачем же втаптывать его больше в грязь; это мы делаем, я это заметил, но то не по-христиански»[47].
Великовозрастного Ивана подзатыльниками уже было не образумить. В мае Павел Егорович письменно пытался наставить сына на путь истинный: «Ты сделался в последнее время никуда не годным, ленивым и непослушным <…> Сколько раз я тебя просил <…> Совесть твоя спит <…> Приходишь в полночь, спишь смертельным сном до 12 часов <…> Ты нас безжалостно обманывал здесь в Москве <…> С Божией помощью и благословением постарайся найти в Москве себе Дело на фабрике или в Магазине <…> Праздность есть большой порок»[48].
Спасло Ваню лишь то, что экзамены он сдал, – благодаря учителю Михаилу Дюковскому, другу Александра и Коли. Павел Егорович с облегчением вздохнул: оболтус стал приходским учителем.
Тем временем у Коли возникли более серьезные проблемы. Озабоченный лишь тем, где бы найти хорошую студию и натурщиков, он не хлопотал об освобождении от призыва в армию. Он просил Антона переслать необходимые документы из Таганрога в Ростов-на-Дону, но тот отделывался шутливыми сообщениями о том, что его уже записали в солдаты.
Чем чаще возникали ссоры в семействе Чеховых, тем с большим нетерпением в Москве начинали ждать приезда Антона – единственного члена семьи, который никогда не повышал голоса, не распускал рук и не лил слез. Коля обещал Павлу Егоровичу: «Вы с мамашей будете снисходительны друг к другу, приедет покорный брат Антоша – и заживем, слава Богу, на славу».
В сентябре женская половина чеховской семьи смогла отдохнуть от Колиных и Ваниных проблем – богатые родственники, Закорюкины и Лядовы, пригласили их в Шую, где Евгения Яковлевна провела свои детские годы. Обласканные и нагруженные подарками, они вернулись в начале октября, и вся семья перебралась в более просторную квартиру. Дом находился все в той же Грачевке и принадлежал приходу Никольской церкви, а квартира занимала сырой полуподвал, из окна которой ее жильцам были видны лишь ноги проходящих мимо пешеходов. И здесь Чеховы взяли себе постояльца – студента училища живописи, который платил 20 рублей в месяц за квартиру, стол и Колины уроки. Евгения Яковлевна мечтала увидеть все семейство в сборе. Первого января 1879 года, дождавшись в четыре часа утра Вани и Коли, праздновавших Новый год у Полеваевых, она писала Антону: «Желаю тебе счастливо кончить курс в Таганроге, да скорее к нам приехать. Мы за тобой скучаем, особенно я, никогда не была небеспокойна, скоро два года будет, как мы с тобой не виделись. <…> мне многое надо тебе рассказать, да плохо вижу, не хочется даже и писать. <…> Нас Саша водил в артистический кружок на елку. Маша много танцевала, скажи людям».
Поздравляя сына с девятнадцатилетием, ей вторил и Павел Егорович: «Утешь нас своим поведением, употреби все средства облегчить тяжелую жизнь Мамаши, она у Вас Одна. Никто Вас не жалеет, как Мать»[49]. Евгения Яковлевна выбивалась из сил, готовя обеды на всю семью, включая квартиранта, да еще обшивая своих детей. По меркам даже мещанского сословия, Чеховы жили в отчаянной нужде, о прислуге не могло быть и речи, так что хозяйке самой приходилось топить печь и мести полы.
Феничку одолели болезни – она не вставала с постели, куда, из-за вечной боязни пожаров, укладывалась одетой и в галошах. Мало того, что сама она была лишним ртом, так еще приютила бродячую собачонку. Навещая семью, Павел Егорович вызывался помочь по дому, хотя сам жаловался на головокружение и слабость после работы в гавриловском амбаре. «Хоть бы ты скорее приезжал, Феничка говорит, что ты трудолюбивый, будем вместе трудиться, – упрашивала Антона Евгения Яковлевна в письме от 1 марта, – я каждый час прошу Бога, чтобы скорей ты приехал, а папаша говорит, и Антоша как приедет все будет по гостям ходить, да ничего не делать, а Феничка спорит, что ты домосед и трудолюбив. Не знаю, чья правда. У меня так много делать по хозяйству и чужая работа, что некогда и выспать. Антоша, на светлый праздник иди к утрене в Михайловскую церковь, а оттуда к Воротниковым разговляться».
Старшие же сыновья Евгении Яковлевны о говении и не помышляли. Александр гулял на свадьбах у приятелей; Коля горевал – его возлюбленная, расставшись с ним, вышла замуж за эконома больницы, а лучший друг Хелиус умер от чахотки. Коля неделями не появлялся дома и ночевал в школе, где преподавал М. Дюковский. Легко поддаваясь соблазну, он погрузился в распутную жизнь. Вдвоем с Александром они в ту зиму частенько наведывались в увеселительные заведения в Стрельне. В феврале Александр озабоченно писал Антону: «Николай начинает новые картины и не оканчивает. Он теперь влюблен, но это не мешает ему бывать в Salon des Vari?ti?s, канканировать там и увозить оттуда барынь на всенощное бдение».
Колины разгулы умалили в глазах Евгении Яковлевны и его художественные успехи – а ведь иные из его рисунков шли на обложки столичных сатирических еженедельников. Она искала поддержки у Антона: «Скорей кончай в Таганроге ученье да приезжай, пожалуйста, поскорей <…> непременно по медицинскому факультету иди. Уважь меня, самое лучшее занятие, Сашино занятие не нравится нам, присылай наши иконы понемногу».
Коля тоже возлагал большие надежды на приезд Антона, обещая ему, что, когда тот приедет, они, взяв с собой Мишу, пешком отправятся в Троице-Сергиевскую лавру. Возможно, ему хотелось покаяться в грехах. Александр тем временем зачастил в редакцию ежедневного журнала «Свет и тени», где публиковал свои сценки и рассказы. В жизни чеховского семейства появились новые люди: издатель Николай Пушкарев и его жена Анастасия Путята-Гольден. Две ее сестры сыграли роковую роль в судьбе Александра, Коли и Антона. Одна из них, Анна Ипатьева-Гольден, уже была к тому времени Колиной любовницей.
Антон послал в Москву письмо с подробным описанием похорон деда, а затем взялся за подготовку к экзаменам, от которых зависело его будущее. Он знал, что ожидает тех, кто не в состоянии поступить в университет, – 1 марта его записали в Таганрогский участок для отбывания воинской повинности. Ни одного экзамена провалить было нельзя. Пятнадцатого мая гимназисты писали сочинение. Тема его, составленная попечителем Одесского учебного округа, полностью соответствовала установкам царского правительства: «Нет зла более, чем безначалие». Экзамен начался в 10.20, и последним, кто сдал работу, в 16.55, был Антон. Это был самый длинный из когда-либо написанных Чеховым философских опусов, к тому же заслуживший похвалы за литературные достоинства. Назавтра на экзамене по Закону Божьему Антон получил «пятерку», в последующие дни – «четверку» за устный экзамен по истории, «тройку» за письменную латынь и «четверку» за устную. Через две недели были «четверки» за письменный и устный греческий, «тройка» по математике. Одиннадцатого июня чуть не случилось непоправимое: перемножая дроби на устном экзамене по математике, Антон сбился, и только путем голосования учителя поставили ему жизненно необходимую «тройку». Пятнадцатого июня 1879 года ему был выдан аттестат зрелости, подписанный действительным статским советником кавалером Эдмундом Рейтлингером, инспектором Дьяконовым, отцом Покровским и семью другими преподавателями. Антон Чехов получил «пятерку» за знание Закона Божьего (как за экзамен, так и за письменные работы), по географии, французскому и немецкому языку – «четверки». По латыни, математике, физике и естествоведению – предметам, необходимым будущему врачу, – он получил лишь «тройки». По русскому языку и литературе у него были «четверки». Поведение его было оценено как «отличное», а прилежание – как «очень хорошее».
В августе таганрогский мещанский староста выдал Антону билет для жительства в разных губерниях России «сроком на один месяц». Документ содержал описание примет Чехова: высота – 2 аршина 6 вершков (1,84 м), русые волосы и брови, карие глаза, нос, рот и подбородок умеренные, лицо продолговатое, чистое; особые приметы: шрам на лбу под волосами.
Отъезд в Москву все откладывался: Павел Егорович с Евгенией Яковлевной упрашивали Антона продать кухонный стол и магазинные весы. С собой он должен был захватить отцовский киот, гроссбух и лавочные ящики, Мишину кровать, а также ведра и корзины с Феничкиными пожитками. Еще раз просили узнать у Селиванова, не думает ли тот вернуть дом. Павел Егорович не смог удержаться от наставления: «Борись с худыми склонностями <…> Я даю тебе добрый совет и Мамаша то же самое: никогда по своей воле ничего не делать, всегда действовать по нашему желанию, живи, как Бог велел, Твои друзья, истинные друзья – Это Папаша и Мамаша…»
Антон не спешил покидать южные края – он рассчитывал провести лето в Рагозиной балке и в Котломине, в 35 верстах от Таганрога, со школьным приятелем Василием Зембулатовым. Павел Егорович тем временем писал ему: «Мы только будем на вас смотреть да сохнуть».
К концу июля Антон был готов к отъезду. Четвертого августа он получил увольнительное свидетельство для поступления в Московский университет за подписью таганрогского мещанского старосты. Но самое главное – стипендию в 25 рублей серебром, которую выдавали лучшим выпускникам гимназии и о которой Антон хлопотал все лето. Кроме того, ему удалось найти двух постояльцев в родительский дом на Грачевке – это были его школьные приятели Дмитрий Савельев и Василий Зембулатов, – оба были на два года старше Антона и собирались, как и он, изучать медицину в Московском университете. За постой они согласились платить по 20 рублей в месяц. Шестого августа нагруженный поклажей Антон сел в московский поезд и отправился в новую жизнь.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.