Глава 12 Подготовка к процессу, 1876–1877 годы

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 12

Подготовка к процессу, 1876–1877 годы

Наши вожди – Ковалик, Войнаральский, Рогачев, Мышкин – долго дискутировали о том, какими мы должны предстать перед судьями и как отвечать на обвинения. Последние были настолько мелочными, что вызывали лишь отвращение. Сама попытка опровергнуть их привела бы лишь к унижениям. Мы не собирались спорить с Желиховским, но хотели выступить с осуждением правительственной политики, которая вынудила мыслящую часть населения подняться против нее на вооруженную борьбу.

Этот вопрос обсуждался во всех уголках тюрьмы. Войнаральский написал конспект речи, которую собирался произнести, изобразив в ней этапы политического и экономического развития российской жизни. Его конспект был логичным, лаконичным, сдержанным. Факты говорили сами за себя. Об истоках и истории нашего движения он сам ничего не говорил, однако включил в свою речь заявление, написанное Коваликом. Ковалик заявлял, что сам он не станет говорить в суде, так как убежден, что мы в своих протестах должны придерживаться уже обговоренной формы, то есть отказываться каким бы то ни было образом признавать над собой власть суда. Он был уверен, что нам не дадут никакой возможности сказать правду, так как после первого же слова заткнут рот. Мышкин же, со своей стороны, объявил, что не желает признавать суд, но во что бы то ни стало произнесет речь, и умолял согласиться с ним. Он говорил, что его сердце полно негодования и он не может молчать. Мы решили позволить ему выступить, при условии, что он начнет свою речь с преамбулы, написанной Коваликом.

По моему мнению, речь Мышкина стала историческим событием. Россия впервые услышала живое слово правды, бесстрашно и убедительно произнесенное беспомощным узником перед лицом самодержавного правительства. Те, кто слышал эту речь, пришли в восторг. Юристы – люди передовых взглядов – единодушно заявили, что никогда не слышали ничего более восхитительного.

Находясь в крепости, все мы, кроме Андреевой, которая попала в тюрьму случайно и не принимала никакого участия в наших делах ни до заключения, ни во время него, договорились, что откажемся от участия в работе суда на том основании, что обвиняемым не позволяют свободно выступить в свою защиту и что суд в любом случае будет проводиться за закрытыми дверями и речи обвиняемых не будут опубликованы. Мы пытались уведомить о своем решении наших товарищей в Доме предварительного заключения, которые очень хотели узнать наше отношение к суду, и к своей великой радости скоро узнали по тайным каналам, что большинство наших товарищей в «предварилке» согласно с нами.

Под конец зимы сообщили, что нас будут группами вызывать в канцелярию крепости, чтобы прочесть скопившиеся сотни тысяч показаний. Свидетельств и протоколов в больших синих картонных папках набралось так много, что их привозили в крепость на телегах, как дрова. Эти документы были подобраны по географическому признаку, поэтому нас всех тоже разделили по губерниям, и лишь те из нас, кто, как Войнаральский и Ковалик, успели поработать в нескольких местах, числились сразу в нескольких группах. Число этих групп, которые в действительности составляли одну огромную всероссийскую организацию, чрезвычайно усиливало значение дела, порождая у верховных властей страх, вселяя в многочисленных мелких и крупных чиновников надежду на повышение и побуждая к политическим акциям и социалистической пропаганде тысячи молодых людей, которые до того момента искали выход своей энергии почти исключительно в попытках просвещения.

Наши визиты в канцелярию давали возможность повидаться и обменяться записками. Мы трудолюбиво начали «читать» дело группами по пять-шесть человек. Лично я не находила в этом удовольствия, поскольку видела у некоторых из товарищей, силы которых были исчерпаны страданиями, слишком много признаков нравственной неустойчивости. Смотреть на это было больно и печально. Кроме того, меня отвращало присутствие начальства, которое внимательно следило за читающими. Тем из нас, кто сохранял наибольшее безразличие, чтение доставляло удовольствие. Они ухитрялись переговариваться друг с другом безобидными жестами и обменивались записками, прикидываясь, что полностью поглощены изучением своего дела. Его читали действительно все, но очень понемногу и небрежно, поскольку во время допросов в ходе предварительного следствия уже ознакомились практически со всеми показаниями. Кроме того, мы не придавали значения суду, исход которого был предрешен. Чтение рассматривалось нами в основном как развлечение среди суровых будней тюремной жизни.

Нам обещали разрешить самим выбрать себе адвокатов. Сперва мы решили вообще от них отказаться, но вскоре стали получать от друзей на свободе намеки, что отказываться не надо, так как сами адвокаты хотят выступить против властей, но смогут сделать это, лишь защищая нас. Те же самые друзья советовали нам, кого выбрать. На наше решение повлияло и дружелюбие адвокатов, предложивших свои услуги.

У каждого адвоката оказалось по одному-два клиента, утверждавших о своей невиновности и желавших обеспечить себе реальную защиту, и ведение их дела представляло собой реальную возможность активно участвовать во всех процедурах и оказать помощь другим клиентам, даже тем, которые не желали защищаться.

Мне посоветовали обратиться к молодому и многообещающему адвокату Н. Карабчевскому. Он посещал суд в течение всеех пяти или шести месяцев, пока тот продолжался, исключительно для того, чтобы помочь мне поддерживать связь с товарищами. Карабчевский боролся за то, чтобы с нами поступили по справедливости, и исполнял свой долг с огромным терпением. Он чрезвычайно тонко и ловко вел дело Веры Павловны Рогачевой, которая жалела, что согласилась не участвовать в наших акциях протеста.

Я убеждена, что группа адвокатов, принимавшая участие в «Процессе 193-х», представляла собой квинтэссенцию благородного и гуманного понимания юриспруденции; они защищали нас, потому что осознавали всю степень жестокости и бесчестности, с которой обращались с нами. Они своими глазами видели, сколько благородных молодых людей либо погибло, либо было навсегда искалечено вследствие безжалостных амбиций бюрократов, рвавшихся к наградам К чести этих адвокатов надо сказать, что они не жалели слов, описывая действия «правосудия».

Мы широко использовали подкуп. Жандармские офицеры в обмен на взятки разрешали свидания; но что это были за свидания! Сколько горя, радости, слез и надежд они нам приносили! Каждое из них вызывало живейший интерес всей тюрьмы, так как без этих свиданий мы были бы совершенно отрезаны от мира. Даже если такая возможность предоставлялась двум-трем из семидесяти узников, все остальные могли благодаря им узнать что-нибудь интересное о революционной работе и общественной жизни.

Нужно сказать несколько слов о наших «свободных» женах. Они близко к сердцу принимали благосостояние всей тюрьмы, получали от своих мужей сведения о том, кому из нас что требуется, и с помощью Красного Креста делали для нас закупки. Мы изобретали фиктивных невест, сестер и кузин любых степеней родства. Чтобы получить разрешение отправлять нам посылки, им пришлось проходить через массу формальностей, но они никогда не отступались и в итоге добивались требуемого.

В большой комнате свиданий при тюрьме сидело множество посетителей, ожидая своей очереди. Здесь можно было увидеть плачущих матерей и бледных, с покрасневшими глазами, молодых жен. Отцы и братья приходили редко. Еще более редкими были визиты мужей – в основном из-за того, что практически все мужья сидели в тюрьме вместе с женами. Однако большинство заключенных не состояло в браке, и поэтому приходилось придумывать себе женихов и невест.

В течение тех четырех лет, что мы, участники «Процесса 193-х», сидели в тюрьме, Красный Крест проделал колоссальную работу. Он действовал под руководством сестер Корниловых – Любови Ивановны Сердюковой и Александры Ивановны (после того как она была отпущена под поручительство). Им помогала Софья Перовская, которую тоже отпустили под поручительство, а позже Вера Николаевна Фигнер[36] и другие замечательные девушки. Им удавалось посещать все тюрьмы и доставать деньги, одежду и книги для своих беспомощных друзей. Кроме того, на помощь нам издалека приходили крестьянки, в том числе и мать Мышкина. Мне не хватит слов, чтобы описать всю ту пользу, что она нам принесла, и ее бесстрашие в отношениях со властями. Организация Красного Креста действовала безукоризненно. Все, в чем имелась нужда, фиксировалось, а оставшиеся на свободе товарищи участвовали в работе организации или вносили деньги. Например, несколько групп молодых девушек шили одежду для заключенных и для сибирских ссыльных.

Снова наступил сентябрь, который стал для меня фатальным месяцем. Много раз в жизни он приносил мне важные перемены, либо к лучшему, либо к худшему. На этот раз перемена состояла в возвращении в Дом предварительного заключения. Приближался суд, и обвиняемых собрали в одно здание. Однажды темной ночью мы услышали звук подъезжающего экипажа, а на следующее утро из всех окон неслось: «Нас переводят!» Каждую ночь из зловещей крепости скрытно увозили по нескольку человек.

Расставание с товарищами было очень мучительным. Никто не знал, чья очередь настанет завтра. Мы не ожидали милости, считая, что наш протест навлечет на нас суровое наказание. «Как грустно! Гнездо разрушено», – говорил из своего окна Ковалик. И это было самым тревожным. Ковалик, всегда спокойный и жизнерадостный, неожиданно погрустнел, а его соседа, на которого он больше всего полагался, тоже увезли.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.