Конец родового гнезда
Конец родового гнезда
В апреле 1898 года молодой Лев совершил поступок, вероломный в отношении родителей, прежде всего – матери. Ничего с ней не согласовав, он продал через комиссионера дом в Хамовниках. Софья Андреевна была вынуждена выкупить его за пятьдесят восемь тысяч рублей. В итоге она осталась без денег и в долгах.
Ситуация была щепетильной. Софья Андреевна уже тогда считала, что хамовнический дом в будущем должен стать музеем Толстого. Возможно, по этой причине, продавая дом, который формально был его собственностью, Лев Львович не стал спрашивать согласия матери. Это было бестактно не столько в отношении отца, который меньше всего заботился о создании собственных музеев, сколько в отношении матери, которая как раз много думала о том, что будет делать после смерти мужа. Но и если взглянуть на ситуацию с практической точки зрения, выходило так, что отец в свое время приобретал имущество, а сын его разбазаривает. Через два года после продажи московского дома он продал еще и одно из самарских имений, Бобровку, приобретенную отцом в семидесятые годы и ставшую по разделу 1892 года собственностью Льва Львовича.
На самом деле причина всех этих «негоций» была одна и довольно горькая. У Льва Львовича не было своего угла для самостоятельной жизни. Жить в самарской глуши, да еще и с супругой-шведкой, было абсолютно невозможно. В Ясной Поляне жил отец, привлекая к себе внимание всей России и даже всего мира, а московский дом только юридически считался за Львом Львовичем, а фактически оставался домом матери и московской «резиденцией» отца.
Смерть Лёвушки стала последней каплей в чаше терпения Льва Львовича, которому надоела унизительная роль приживальщика при великом отце и бесконечно преданной ему матери. Софья Андреевна могла сколько угодно сильно любить своего сына, но в самых критических ситуациях она все-таки была на стороне мужа, которому посвятила всю жизнь.
То, что решение поселиться в Ясной Поляне было его ошибкой, Лев Львович понял задолго до смерти Лёвушки, едва ли не в первый же год их с Дорой пребывания в родовом имении. Но что ему было делать? Служить, как брат Сергей, он не мог по причине отсутствия высшего образования. А тянуть лямку обычного помещика, как брат Илья, представлялось ему недостойным его имени и способностей, о которых он был высокого мнения. Одно дело – основать «новый центр и продолжение рода Толстых» в Ясной Поляне и совсем другое – закабалить себя в тяжелом и рискованном по климатическим условиям российском сельском хозяйстве. К тому же в натуре Льва Львовича была одна черта, которую справедливо осуждал в нем его отец, да и мать, когда она трезво смотрела на своего любимого сына.
Он был и всю жизнь оставался «барином». И в этом он, к сожалению, тоже неудачно подражал отцу. Но «барство» Толстого-отца, о котором его жена писала: «…и мудр, и счастлив Л. Н. Он всегда работал по своему выбору, а не по необходимости. Хотел – писал, хотел – пахал. Вздумал шить сапоги – упорно их шил. Задумал учить детей – учил. Надоело – бросил», – имело под собой оправдание в его литературном гении, признанном всем миром. А «папа Лео», по словам его сына Павла, просто «считал, что относится к “высшему классу” и не должен связывать себя какой-нибудь работой, но всегда чем-нибудь заниматься: размышлять, писать, ваять, охотиться и тому подобное».
Вторая важная составляющая натуры Льва Львовича, сближавшая его с отцом, каким тот был в молодые годы, заключалась в его прожектерстве. Сын Толстого не жил, а постоянно реализовывал какие-то жизненные проекты, которые в данный момент представлялись ему правильными и разумными. При этом всё, что не вписывалось в очередной проект, он строго критиковал как неразумное и неправильное, «…вы, Толстые, – писала Софья Андреевна сыну от 24 января 1900 года, имея в виду сразу двух Львов, – главное всё ищете что-нибудь в жизни или необычайное, или подвергаете мелкому анализу и осуждению. А на всё попроще и поспокойнее надо смотреть».
При этом она чувствовала, что из всех ее сыновей Лёва был ей ближе всех по своей природе: «…ты меня как-то больше других понимаешь и щадишь. От других детей я видела всегда строгие требования, беспощадность, непризнание того – малого, может быть, – но всё же хоть сколько-нибудь хорошего. А вы с Дорой были со мной ласковы…»
Она считала, что и отца он понимал лучше многих: «Лёва более всех сыновей в душе понимал и любил отца. Он мне даже давал советы в том, как относиться мудро к жизни Льва Николаевича в деревне, к его неприезду в Москву и равнодушию к детям и их воспитанию».
Вообще, самой привлекательной чертой в Лёвином характере была его ласковость.
«Он всё, что касалось семьи, всегда принимал близко к сердцу и особенно интересовался и огорчался своими меньшими братьями: Андрюшей и Мишей. Давал им советы, которым они не хотели следовать, писал, как вредны семье никому не нужные, мешающие семейной жизни посетители, отсутствие интереса отца к жизни сыновей, романы сестер и всё то, что развлекает и отвлекает от занятий и серьезной жизни…» («Моя жизнь»).
Но отношения с отцом в Ясной Поляне не сложились, да и Дора порой чувствовала, что их с мужем пребывание в усадьбе в тягость свекру. «Бедная Дора приписывала это себе и горько плакала…» – сетовала Софья Андреевна.
На самом деле главной причиной всех этих нестыковок в семейной жизни Толстых был не Лёва с его характером и не Дора с ее шведскими привычками, а Толстой с его мировоззрением, которое перевернуло жизнь семьи. Это отлично понимали все его дети.
В 1897 году вышла замуж дочь Маша и уехала с мужем жить в имение Пирогово по соседству с дядей Сергеем Николаевичем. В ноябре 1899 года покинула родительский дом старшая дочь Татьяна. Она тоже вышла замуж и переехала к мужу и его детям от первого брака в имение Кочеты. Расставание с Таней, которая была верной помощницей отцу, было для него тяжелым. Софья Андреевна писала Льву Львовичу:
«Милый Лёва, вчера мы наконец проводили за границу нашу Таню с Сухотиным. Никто из нас не предвидел того страшного огорчения, той пустоты, которую оставила по себе Таня. Сегодня папа? пришел с прогулки обедать, посмотрел на пустой прибор и стул возле себя, который никто не решился занять, и так грустно, со слезами в голосе сказал: «а Таня не придет». Мы все подавились слезами, все замолчали, и никому есть не хотелось. В доме такое настроение, как будто была не свадьба, а похороны…»
В том же году на свояченице Черткова Ольге Дитерихс женился сын Андрей и тоже поселился отдельно от родителей. А в январе 1901 года состоялась помолвка самого младшего сына Михаила с Линой Глебовой. И в этом же году Ясную Поляну покинули Лев Львович с Дорой и сыном Павлом.
Начало XX века в семье Толстых совпало с целой чередой детских смертей. Прямо с похорон Льва Третьего Софья Андреевна отправилась в Кочеты к Татьяне, которая 27 декабря 1900 года родила мертвую девочку. В января 1901 года во время приготовлений к свадьбе Михаила «пришло известие от Маши бедной, что ребенок опять в ней умер и она лежит с схватками, грустная, огорченная обманутой надеждой, как и Таня». И еще в конце февраля 1901 года Толстого торжественно отлучили от православной церкви.
14 июля 1901 года Софья Андреевна пишет в дневнике: «Уехали Лёва, Дора и Павлик в Швецию. Ужасно, ужасно больно было с ними расставаться. Я их особенно сильно принимаю к сердцу, особенно чувствую их жизнь, их горе и радости. Последних мало им было в этом году! И так безукоризненно свято они живут, с лучшими намерениями и идеалами. Им нечего скрывать, можно спокойно до дна их души смотреть – и увидишь всё чистое и хорошее. Бедная Дорочка бегала в пять часов утра на могилку своего Лёвушки проститься с любимым детищем, и мне хотелось плакать, и я болела ее материнскими страданиями с ней вместе». Видимо, и Толстой почувствовал, что с отъездом Лёвы и Доры в Ясной Поляне закончился какой-то громадный период его жизни – жизни со своими детьми. «Сегодня утром ходит около дома и говорит: “А грустно без детей, нет, нет и встретишь две колясочки, а теперь нет”. Как раз были тут вместе Павлик и Сонюшка, дочь Андрюши».
По этим ли причинам или из-за преклонного возраста (в 1898 году ему исполнилось семьдесят лет) Толстой начал серьезно болеть. «Все эти дни он мрачен, потому что слаб и боится смерти ужасно, – пишет Софья в феврале 1901 года. – Как не хочется Льву Николаевичу уходить из этой жизни…» «Дряхлость Льва Николаевича тянет меня за собой, и я должна стареть вместе с ним, и не могу, не умею, если б и хотела», – пишет она в мае. В июле состояние здоровья стало настолько угрожающим, что врачи посоветовали на осень и зиму перевезти его в Крым. Графиня Панина предоставила семье Толстых роскошную виллу в Гаспре. Последователь Толстого Павел Александрович Буланже, работавший на железной дороге, организовал для их переезда отдельный вагон.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.