Контроль полета

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Контроль полета

«12.03.44 – 8 полетов – 9,45 ч. Сбросили 16 бомб. Один полет на разведку. Контроль пути и детальная ориентировка – отлично. Общая ориентировка – отлично. Выход на цель – отлично. Бомбометание – отлично. Осмотрительность – отлично. Документация – отлично.

Командир 3-й аэ гв. ст. лейтенант Смирнова».

Я не могу похвастаться, будто ремеслом штурмана овладела без всяких трудностей и неудач. Были и тайные слезы, и досадные промахи, и обиды, и огорчения. Но в одном мне везло: я ни разу не теряла ориентировки. А случалось летать в туман, в дождь, снегопад, в облачности. Но в расчетное время махал нам лучом или призывно мигал аэродромный маяк и боязливо – как бы враг не увидел – подмигивали посадочные тусклые огоньки. Так было всегда, и я твердо уверовала в свои штурманские способности. На штурманов, которые, случалось, теряли ориентировку, садились на вынужденную, выясняя методом опроса местных жителей, где они находятся, я посматривала снисходительно: «Бедненькие, не наградил вас Господь Бог штурманским чутьем». Само собой разумеется, столь нескромные мысли я держала при себе, скрывала от всех. И однажды была справедливо наказана за высокое самомнение.

Вечером на постановке задачи командир эскадрильи Смирнова сказала, что она полетит со мной. Контрольный полет. Всякие проверки мне приходилось выдерживать уже не раз, поэтому я бодро козырнула:

– Есть! – и послушно направилась к командирской машине, хотя куда с большим удовольствием полетела бы с любой из летчиц нашей эскадрильи.

Командир была строга и немногословна. Невысокого роста, с ярким, во всю щеку румянцем на неулыбчивом круглом лице, на котором ярко выделялись серые глаза, она смотрела на каждого из своих подчиненных спокойно и требовательно. Ни лихачества, ни промаха она не прощала. Смирнова не только умела требовать от экипажа, звена, эскадрильи безукоризненного выполнения своего долга, но и от себя прежде всего. Она довольно часто повторяла, что в авиации нет мелочей. Если летчица, считала она, подходит к самолету в грязных сапогах, в неопрятном комбинезоне и в несвежем подшлемнике, она не готова к полету. Сама Смирнова всегда была одета безукоризненно и даже щеголевато. Не то что пальца – лезвия ножа не просунешь за пояс, так она затягивала свою тонкую талию. Сапоги сверкали, как черные зеркала, а подворотничок сиял первозданной белизной. Строго спрашивая с подчиненного, она никогда не повышала голоса, не срывалась на крик, умела смотреть на данную ей власть как на свою обязанность, как на необходимую сторону своей работы.

При всех положительных качествах Марии Смирновой мне с ней леталось трудно, из-за того что не могла себе позволить просто поболтать в полете, на каком-то отрезке расслабиться, передохнуть. Провести в воздухе девять-десять часов и говорить только о деле, только по уставу – это было для меня тяжелейшим трудом.

Едва мы поднялись в воздух, я поспешила уточнить скорость ветра, его направление, снос машины. Как правило, данные, полученные на земле, всегда отставали от событий, происходящих в воздухе. А при бомбометании ветер особенно нужен штурману. Определив на высоте 600 метров небольшой снос, я внесла поправку:

– Командир, курс двести пятьдесят.

Я не могла не восхищаться искусством пилотирования Смирновой. Она набрала высоту 700 метров и со скоростью 100 километров в час устремилась на запад. Сначала шли вдоль шоссе, потом подошли к косе Чушка, затем покатился назад Керченский пролив. Я прикинула в уме: «Минута полета – два километра пути» – и стала вглядываться в крымский берег. Слева появилась Жуковка – это на нашем плацдарме. Линия боевого соприкосновения впереди, вот-вот пересечем ее. О времени и об ориентирах я обязана сообщать каждые пять минут. А пять минут я могу любоваться звездами, вспоминать школьный курс астрономии, выискивая над головой знакомые планеты, даже вздремнуть могу. Только это очень рискованно, можно спросонья сбиться с пути. Однако при большом напряжении, когда летаешь от заката до рассвета, проводишь в воздухе по восемь – десять часов, трудно сохранить бодрость. В борьбу с сонливостью включалась медицина. Выдавали нам какие-то горькие белые порошки, таблетки, которые летчики зачастую выплевывали. А вот тонизирующий шоколад «Кола» пришелся всем по вкусу, но на меня он действовал усыпляюще, вводил в легкое полузабытье. Бороться со сном приходилось по-разному: пели, выдумывали что-нибудь смешное, а то и усложняли полет.

На этот раз я стараюсь занять работой свой мозг до предела. Снова и снова проверяю все расчеты в уме. Все у меня получается отлично. Самолет идет точно по заданной линии, будто привязан к ней. «Как по ниточке!» – говорят у нас.

В расчетное время мы подошли к линии фронта. Темная земля перечеркивалась огненными тире и пунктирами. Внизу шла перестрелка, взвивались ракеты, в районе Мамы-Русской полыхал пожар. «Точнехонько идем», – довольно подумала я. Давая летчице курс на НБП – начало боевого пути, я уточнила ветер и сообщила Смирновой. Пока все шло прекрасно! Если бы и дальше так… Но в этом районе в радиусе десятка километров – зона противовоздушной обороны: сотни стволов пушек и пулеметов глядят вверх днем и ночью. Барражируют истребители. Я обдумываю, как поразить цель. Зенитки встретят минуты за три до подхода и столько же минут будут сопровождать после удара. Шесть минут под огнем – это очень много и непросто.

– Командир, зайдем с попутным ветром.

Смирнова в ответ кивает согласно.

До НБП – характерного изгиба небольшого лесочка – дошли без происшествий.

– Разворот! – сказала я и дала курс.

После разворота, убедившись в точности удержания курса, я устанавливаю угол прицеливания. Снова определяю снос самолета. По-2 планирует. Тихо. Выдернув предохранительную чеку, я бросаю за борт светящуюся авиабомбу. Она вспыхнула под самолетом, повисла на своем парашюте, и яркий бело-голубой конус света залил землю. Я заметила артиллерийские позиции противника, ходы сообщения. Момент удачный для бомбометания.

– Командир, правее, еще… Так! – Сбросив бомбы, я увидела внизу вспышку. – Влево!

Пока самолет накренен, я смотрю на все еще освещенную землю, ищу другие орудия, запоминаю их места и стреляю из пулемета – по орудиям, окопам, ходам сообщения. Летчица выводит машину из крена и идет по прямой. Орудие перестало стрелять, значит, огонь его подавлен. К самолету очередями-цепочками потянулись красные огненные шары «эрликонов» – спаренных зенитных установок. Но они нам не страшны, пока САБ ослепляет немцев. Они бьют наугад.

Над позициями появляются другие экипажи. Вижу взрывы бомб. Перестают стрелять и другие орудия, на которые бомбы не падали. В этом и суть задачи: заставить их замолчать, воспретить огонь по нашим войскам.

Летчица берет курс на свою территорию по наикратчайшей. Со снижением, на максимальной скорости. Вот и своя земля. Еле-еле различаем посадочный знак. Он из трех тускло горящих плошек, которые прикрываются металлическими щитками-стенками. По таким огонькам машину сажать сложно.

Механики, подсвечивая фонариками, осматривают самолет снизу и сверху: крылья, фюзеляж, хвостовое оперение – нет ли пробоин. Через три-четыре минуты машина осмотрена, заправлена и мы снова летим… И так один за другим семь боевых полетов, а восьмой – на разведку войск противника. Выбор цели бомбежки свободный.

Маршруты разведки знакомы. Память надежно хранит конфигурацию леса, перелесков, линии дороги, излучины. Малейшее изменение в знакомых картинах должно обратить на себя внимание, насторожить, заставить понять, разгадать. По любым кажущимся мелочам мы должны определить главное – передвижение и дислокацию войск противника. Однако задание очень опасное, трудное. Какова погода на маршруте, какой силы и направления ветер на разных высотах, а в связи с этим – какова будет продолжительность полета, расход горючего, где застанет нас рассвет, ведь ночи уже короткие, а на наших «фанерках» лететь за 80–100 километров от линии фронта очень даже опасно. Короче, какой избрать профиль полета? На этот вопрос можно ответить только в полете. А противовоздушная оборона противника… В общем, многое нас волновало, но идти-то все равно надо.

– Какую высоту изберем, командир?

Смирнова задумалась. Это совсем не просто – предугадать, что выбрать. В боевой обстановке, отправляясь в дальний полет, каждый летчик, чтобы обезопасить себя, старается забраться повыше. Высота может спасти, когда потребуется спланировать. Но с другой стороны, когда летишь низко, тебе не страшны зенитные орудия, которых немало на территории, занятой врагом. Снаряды летят вверх на 1–2 тысячи метров, а ты можешь проскочить невредимой на высоте 300 метров. Правда, тогда могут сбить из малокалиберной пушки, из пулемета и даже из винтовки, но это уже дело случая. Нас прикрывает ночь.

– По обстоятельствам, – отвечает комэск.

Кряхтит и стонет наш фанерный По-2, карабкаясь в небо. Пересекли пролив на высоте 700 метров. Справа остается Керчь. Слева – Эльтиген. С грустью вспоминаю о десантниках, как летали на помощь к ним. Немцы пока удерживают берег. С Ак-Буруна ударила зенитка, Смирнова убрала газ. Прошмыгнули на высоте 500 метров и через высоты, что западнее Эльтигена, выскочили на шоссе. Я сбросила САБ, ничего особенного не увидела. Дала курс на станцию Семь Колодезей. Смирнова повела машину с набором высоты.

Погода сегодня, как говорят авиаторы, звенит. Ясная звездная ночь и луна. Но ни луна, ни яркие звезды нам сегодня ни к чему. Хотя бы слабенькая облачность появилась. Хоть самая маленькая, чтобы при надобности можно было спрятаться. Но, как назло, кажется, до звезд можно дотянуться рукой.

Подлетаем к узловой станции. Там пересечение дорог – железной и шоссейной. Один за другим я сбрасываю два САБ-5 и в свете «люстр» вижу на железнодорожных путях много составов. Докладываю комэску.

– Вот и ударим по станции, – решает она. – Попадешь?

– Постараюсь.

Все вокруг спокойно, тихо, мирно. Мерцают звезды. Но я знаю: внизу наготове прожекторные установки, которые в любую секунду могут ударить по машине слепящим молочно-белым светом. А вслед за светом вспорют небо «эрликоны». «Только бы попасть в состав, – думала я, – только бы попасть и уничтожить. Все остальное не существует…»

– Сколько высоты у меня в запасе?

– Достаточно… Внимание…

Будто услышали меня внизу. Замельтешили лучи. Впереди, по сторонам, сзади. Вот-вот заденут самолет, и тогда обрушится на нас железный смерч. От напряжения ноет спина, с трудом сдерживаю желание отвалить в сторону, свернуть, уйти от гремящего огня, спрятаться.

– Так держать!

Только бы не попали в бензобак или в мотор. Пусть уж лучше в крылья.

– Чуть левее. Так держать!

Сбрасываю бомбы.

– С попутным, к морю!

На станции полыхает, разгорается пожар. Летчица за счет пологого планирования и попутного ветра развивает скорость, о которой немцы, наверное, и не подозревали. Выскакиваем из огня, но домой нам еще рано.

– Командир, курс двести двадцать. Идем к Владиславовке.

Это конечный пункт нашей разведки. По дороге видно интенсивное движение. В основном к фронту. Запоминаю координаты. От Владиславовки берем курс на восток. Я с трудом борюсь со сном, с усталостью. Ведь это уже восьмой полет. В общей сложности уже девять часов в воздухе, не считая трех-пятиминутных перерывов на земле между вылетами. Девять часов в тесной, продуваемой насквозь кабине. Это очень много, восемь-девять вылетов за ночь. Мы летаем, хотя измотаны вконец. Хочется встать, потянуться, пройтись… Но нельзя! От шума, вибрации, а главное, от безотрывного длительного и напряженного внимания голова тяжелеет и отказывается думать. Где же взять силы? Я пытаюсь разогнать сон упражнениями: резко поворачиваю голову в стороны, вверх, вниз, вращаю ею, рискуя сломать шею, подпрыгиваю на сиденье… Но тут проявляет недовольство Смирнова:

– Самолет развалишь…

Она резко скользит вниз, снижается до предельно малой высоты. Одно неверное движение ручки – и самолет с грохотом врежется в землю. Однако в целях безопасности это необходимо: уже светает, и немецкий истребитель легко засечет По-2 на высоте, а над самой землей нас надежно прикроет темно-голубая утренняя дымка.

Такой полет очень сложен для штурмана. Поле зрения сужается, трудно ориентироваться. Однако ориентиры набегают именно те, которые я ждала, выучила на память и опознаю с первого взгляда.

Однообразно, вгоняя в сон, гудит мотор. Холодно. Слабо светятся шкалы и стрелки приборов. От этого кажется еще холодней. Я буквально засыпаю и ничего не могу поделать с собой: глаза слипаются, голова падает на грудь. Болит все тело. Я то и дело меняю положение в кресле. Глотаю шоколад «Кола», который должен бы рассеять сон. Не помогает. Усталость, усталость, усталость… Я пребываю в каком-то полубессознательном состоянии. Усилием воли заставляю себя очнуться, оглядеться. Где мы? Пролетели косу Тузла. Идем к Тамани. Здесь все так просто, понятно, что заблудиться негде.

– Через пятнадцать минут пролетим Тамань, – докладываю командиру.

В расчетное время проплыла под самолетом Тамань. Тут поворотный пункт маршрута. Я сообщаю новый курс, скорость, высоту на новом этапе.

– Через десять минут Сенная.

Как здорово все получилось у меня! Эх, кто бы только видел! И похвалиться некому. Под это хвастливое настроение я незаметно опять засыпаю. На минуту, две, пять?..

– Штурман, время истекло, где Сенная?

Я встряхиваю головой, прогоняя сон, тру глаза, которые почему-то ничего не видят, и хрипло отвечаю:

– Курс прежний. Сейчас будет…

Но Сенная почему-то не показывается. Я жду еще минуту. Нет, не открылась. «Ну и черт с ней, – думаю, – долетим до Фонталовской, там определюсь и подверну». Это решение я принимаю бодро, понимая, что сама себя обманываю. Проходят минуты, а я не вижу ожидаемого. Чувствую, пламенем охватывает лицо. «Что же это такое? Заблудилась? Не может быть! Стыд-то какой!.. А еще хотела показать класс полета…»

Впереди замечаю населенный пункт. «Сенная? Все вокруг как на карте. Вот только время не совпало. Выходит, скорость неточно определила. А если это не Сенная?»

Лицо жгуче горит. А как все шло прекрасно! Почему? Работать! Я напряженно смотрю вперед, но населенного пункта нет, провалился… «Еще пять минут лету, – успокаиваю себя, – можно еще увидеть».

Слышу:

– Где летим?

Вот оно, началось! Невольно голова втягивается в плечи, а тело сжимается в комок. Время вышло. Внизу незнакомая местность. Я ни жива ни мертва, не чувствую своего тела, убита горем и стыдом. «Потеряла ориентировку! Потеряла ориентировку! Поте…»

– Где летим? – Откуда-то издалека доносится голос командира, выводя из оцепенения.

Если бы я знала… Что делать? Признаться, что лечу наобум? Попросить подняться выше? Ведь все мелькает внизу, все сливается… Попросить помощи? Нет, ни за что! Не может быть, чтобы не восстановила… Район-то знаю…

Всматриваюсь в местность – не узнаю. Не успеваю схватить ни одного ориентира. Будто сроду тут не летала! Все мое существо протестует против такой нелепости. Только бы вконец не растеряться. Когда штурман теряет ориентировку, земля соскакивает с оси: где север, где юг, где право, где лево – ничего понять невозможно. Раньше я слышала об этом, но не верила, смеялась. Теперь… Неужели я все это должна испытать на себе? Нет-нет! Только бы комэск не сорвалась, только бы не крикнула на меня. Когда на меня кричат, совсем не соображаю. Но командир спокойно ведет самолет и молчит. «Проснись же, наконец! – твержу себе. – Где бы ни была, море-то должна увидеть, а прежде дорогу… Прикинь общее направление… Ветер прикинь… Подумай! Ну!..»

На востоке угадывалось солнце, уже чуть-чуть виднелась его огненная горбушка. Таяли густые сумеречные тени. На земле было видно движение.

Внезапно мы выскочили на шоссе. Какое? Я не успела его распознать. Комэск не шевелилась. Молчала. Не спешила объявить о моем позоре. Или доверилась мне? На душе скребли кошки. Эх, если бы высота! Я бы сразу все восстановила. Но что скажет Смирнова? Как легко говорить: «Признание ошибки – не вина!» Но как тяжело признаться!

Внезапно мы выскочили на аэродром. Чей? Да это же истребители стоят! А вот и Фонталовская.

– Разворот вправо! Курс… – командую я и беззвучно радостно смеюсь. Усталость отступает.

После посадки я медленно вылезла из кабины. Нехотя подошла к командиру:

– Разрешите получить замечания.

– Все полеты вполне, вполне на уровне. Бомбометание, разведка, маршрут… – в общем, все хорошо. – Тут она запнулась. – Только вот последний отрезок маршрута ты мало работала. Понимаю: устала… Но вышли к аэродрому хорошо. Молодец! Ставлю «отлично».

Я опустила глаза. Сама-то я знала истинную оценку на последнем этапе: в трех соснах заблудилась…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.