Глава 4 ПЕРВЫЙ РАУНД БОРЬБЫ И.В. СТАЛИНА ЗА ИСКОРЕНЕНИЕ СИСТЕМЫ «КОЛЛЕКТИВНОГО РУКОВОДСТВА»

Глава 4

ПЕРВЫЙ РАУНД БОРЬБЫ И.В. СТАЛИНА ЗА ИСКОРЕНЕНИЕ СИСТЕМЫ

«КОЛЛЕКТИВНОГО РУКОВОДСТВА»

Сталин решил вторую задачу своего грандиозного плана по ликвидации ленинского принципа коллективного управления страной, став не только первым среди равных в составе Политбюро, но и подчинил его своей воле. Став «вторым Лениным», он прекрасно понимал, что это только начало тернистого пути к абсолютной власти. Перед ним стояла следующая, на редкость парадоксальная задача— отстранить от власти им же возглавляемую партию. Именно партия, не имеющая оппозиции в лице иных партий, являлась тормозом на пути демократизации советского общества, которую задумал осуществить Сталин. С отстранением от государственного руля ЦК РКП(б) и прекращением партийного диктата на местах, властные полномочия автоматически перешли бы к депутатам, избираемым всем населением Республики Советам. При отсутствии партийного контроля Советы из декоративных превратились бы в подлинные органы власти. Однако сами Советы нуждались в серьезной модернизации. Их требовалось, во-первых, сделать из сословных (выборы по куриям — рабочим, крестьянским, военным) общенародными; во-вторых, развести на две самостоятельные ветви — законодательную и исполнительную, то есть вместо «всеядного» ВЦИКа сформировать Верховный Совет— законодательную палату депутатов, и подотчетный ему Совет Народных Комиссаров— исполнительную инстанцию во главе с премьер-министром— Предсовнаркома. Успешное проведение реформы означало бы ликвидацию коллегиальной системы (три партийные коллегии — Политбюро, Оргбюро, Секретариат — утратили бы право принимать решения; за ненадобностью упразднили бы и экономическую коллегию — СТО) и восстановление монархической в виде должности Председателя Совета Народных Комиссаров СССР, избираемого парламентом, то есть всенародно избранными депутатами Верховного Совета СССР. Не исключался бы и другой вариант устройства монархической власти в виде президентской республики, когда «монархом» становился бы всенародно избранный Президент. Симбиозом этих двух вариантов власти — парламентской или президентской республик — мог бы стать специфический, то есть советский вариант «монархии», когда высшим руководителем страны становился бы Председатель Президиума Верховного Совета СССР, выдвигаемый на этот пост всенародно избранными депутатами Верховного Совета на срок, определенный Конституцией СССР для самого советского парламента.

Таким образом, предстояло еще разработать, утвердить и претворить в жизнь Конституцию СССР, в которой должны быть заложены основы демократической избирательной системы.

Сталин понимал, что решение этих двух задач натолкнется на ожесточенное сопротивление партноменклатуры, которая не захочет расставаться со своими полномочиями, когда можно было безраздельно править, ни за что не отвечая, все и вся контролировать, самой будучи бесконтрольной.

Однако, другого пути для вывода страны из-под диктата правящей партии попросту не существовало. Действительно, пока сам Сталин правит советской державой, исходящая от коллегий угроза нейтрализована и практически сведена к нулю. Но стоит ему умереть или уйти в отставку, коллективное руководство опять материализуется, обретя «кровь и плоть», и потащит СССР к пропасти. История 1923–1924 годов повторится, и обе опасности вновь нависнут над государством: цейтнот времени обеспечит крах через сколько-то лет; любая вспышка внутрипартийной дискуссии до победного конца обернется тем же спустя несколько месяцев. Шансы предотвратить катастрофу будут минимальны: либо Политбюро должно успеть выдвинуть из своих рядов очередную харизматическую фигуру, либо произойдет чудо — общество поголовно прозреет и по собственному почину восстановит монархию в президентской или парламентской форме. Второй вариант для 30-х и 40-х голов XX столетия — абсолютная утопия. Первый не исключался, хотя был крайне маловероятен. Слишком многим счастливым стечением обстоятельств надлежало реализоваться, как это случилось в 1923–1927 годах, чтобы коллегия могла выдвинуть из своих рядов «третьего Ленина».

Исходной датой начала решительного наступления на полномочия партноменклатуры принято считать 1934 год, когда в основном были решены две обоюдно связанные проблемы: коллективизация в деревне и индустриализация страны. И коммунисты собрались на свой XVII съезд, вошедший в историю, как съезд «победителей».

В отчетном докладе XVII съезду ВКП(б), который открылся в Москве 25 января 1934 года, впервые прозвучал тезис о роли парламента в борьбе пролетариата за мировое господство. В частности, Сталин сказал: «Господствующие классы капиталистических стран старательно уничтожают или сводят на нет последние остатки парламентаризма и буржуазной демократии, которые могут быть использованы рабочим классом в его борьбе против угнетателей»[33].

То есть, Сталин впервые обозначил вполне допустимую, с его точки зрения, альтернативу мировой революции, что с порога отвергалось марксистской теорией, большевиками и Коминтерном. Именно этот тезис, прозвучавший с трибуны съезда, лег в основу последующей политики Сталина по разгону Коминтерна с одной стороны, и курса на демократизацию советского общества, с другой.

Другим важнейшим тезисом, прозвучавшим в докладе Сталина, было предупреждение вождя о появлении новой политической опасности, угрожающей как партии, так и стране в целом. Покритиковав для порядка как левых, так и правых уклонистов от магистрального пути, по которому двигалась страна, он неожиданно обрушился в праведном гневе на другого врага — на безликую и нефракционную опасность, на бюрократизм, причем столь же яростно, как это делал десять лет назад Троцкий, осознавший тогда вдруг угрозу, исходящую от «коллективного руководства» страной.

«Бюрократизм и канцелярщина аппаратов управления, — провозгласил Сталин, — болтовня о «руководстве вообще» вместо живого и конкретного руководства, функциональное построение организаций и отсутствие личной ответственности, обезличка в работе…отсутствие систематической проверки исполнения, боязнь самокритики — вот где источники наших трудностей». Резкую, но, поначалу, довольно общую мысль он уточнил: «Это люди с известными заслугами в прошлом, люди, ставшие вельможами, люди, которые считают, что партийные и советские законы писаны не для них, а для дураков. Это те люди, которые не считают своей обязанностью исполнять решения партийных органов и которые разрушают, таким образом, основание партийно-государственной дисциплины. На что они рассчитывают, нарушая партийные и советские законы? Они надеются на то, что советская власть не решится тронуть их из-за их старых заслуг. Эти зазнавшиеся вельможи думают, что они незаменимы и что они могут безнаказанно нарушать решения руководящих органов.

Как быть с такими работниками? Их надо без колебаний снимать с руководящих постов, невзирая на их заслуги в прошлом. Их надо смещать с понижением в должности и опубликовывать об этом в печати. Это необходимо для того, чтобы сбить спесь с этих зазнавшихся вельмож-бюрократов и поставить их на место. Это необходимо для того, чтобы укрепить партийную и советскую дисциплину»[34].

Говоря так, Сталин уже не оставил сомнений у слушателей, у многих из которых, вероятно, пробежал по телу противный холодок, что он имеет в виду в равной степени руководителей и партийных, и советских, без различия чинов и рангов.

По сути, ту же мысль, хотя и не полностью и несколько отвлеченно, развил Л.М. Каганович в докладе по оргвопросам. В своих построениях он исходил из двух решающих факторов: во-первых, успехов индустриализации, во-вторых, наличия не доставшихся «в наследство» от прошлого, а собственных, воспитанных и обученных за годы советской власти специалистов:

«Шахтинский процесс, как все последующие процессы, — отметил Лазарь Моисеевич, — вскрыл, что многие из наших коммунистов — руководящих работников, не зная техники, не пытаясь овладеть ею (здесь Каганович имел в виду специальное среднее и высшее образование. — А.К.), слепо доверялись этим (старым. — А.К.) специалистам, работали как «комиссары» худшего типа». Ну а теперь положение изменилось, «Советский Союз превратился в страну массового технического образования… Молодые специалисты, окончившие вузы и техникумы в годы первой пятилетки, составляют более половины всех специалистов»[35].

Потому-то, а также исходя из вполне обоснованного дальнейшего роста как промышленности, так и числа новых специалистов, Каганович объявил об очередной реорганизации структуры партаппарата всех уровней, о переходе в ней к производственно-отраслевому принципу с максимальным использованием коммунистов не с «прошлыми заслугами», а обладающих высшим образованием.

Большинство делегатов съезда, давно привыкших и к поискам очередных «врагов», и ко всевозможным реорганизациям партаппарата и советских органов, похоже, всерьез не оценили ни заявления Сталина о бюрократии, как главном источнике всех трудностей, ни заявления Кагановича о грядущей перестройке руководящих органов с максимальным использованием не коммунистов с «огромными заслугами», а специалистов, толком знающих порученное им дело.

Большинство, но не подавляющее, о чем говорит тот факт, что почти 300 делегатов, при тайных выборах, проголосовали против избрания Сталина в ЦК. Невиданное дело, но за Сталина было подано меньше голосов, чем за первого секретаря Ленинградского обкома партии С.М. Кирова. 10 февраля 1934 года первый пленум 17-го созыва избрал высшие органы безраздельной партийной власти. Политбюро избрали в том составе, который сложился в декабре 1930 года по окончании XVI съезда партии. В его состав вошли с правом решающего голоса: Андреев, Ворошилов, Каганович, Калинин, Киров, Косиор, Куйбышев, Молотов, Орджоникидзе и Сталин. Кандидатами в члены Политбюро были избраны: Микоян, Петровский, Постышев, Рудзутак и Чубарь. Небольшим изменениям подвергся Секретариат. В него, как и прежде, вошли Сталин, но уже без титула «генеральный», и Каганович, новичками же стали Жданов и Киров.

Положение Сталина в высшем ареопаге власти значительно укрепилось, хотя он ни на минуту не забывал о преподанном ему партноменклатурой «уроке» при выборах членов ЦК ВКП(б).

Сталину было 55 лет— возраст, до которого не «дотянул» великий Ленин, основная жизнь которого прошла под теплым небом «курортной» Швейцарии.

Тем не менее, сверхчеловеческое напряжение, выпавшее на долю «Старика» в революционные годы, годы гражданской войны и послевоенной разрухи, быстро подточили его здоровье, и к 53 годам это уже был практически «живой труп». Сталин свои молодые годы провел в сибирских ссылках и горниле практической революционной деятельности, испытав не меньшее напряжение всех физических и интеллектуальных сил в те же годы, которые подтачивали здоровье «Старика». А чего стоила ему борьба с фантомом «коллективного руководства»? Так что в свои 55 лет это уже был тяжело больной человек, и он прекрасно осознавал, что не вечен, и надо поспешить довести до логического завершения задуманную им реформу сложившейся системы управления Республикой.

Правда, ему предстояло сделать нелегкий выбор из двух зол, и он мог выбрать лично для себя наименьшее из них. То есть, целиком посвятить себя настоящему, ограничиться тем, что есть, и в качестве неформального лидера ЦК ВКП(б) управлять страной на благо сограждан и зависть соседям, работая на признание и популярность среди современников и на искреннее почитание и прославление потомков. Или попытаться совершить невозможное— реорганизацию коллегиальной системы власти в монархическую— самому, в одиночку, полагаясь всецело на собственные силы, талант и твердость характера. Сталин выбрал второй путь. С поразительным упорством он трижды бросал вызов системе, пережил два ужасных поражения, а третий его натиск на ненавистные коллегии на полпути прервала смерть.

Первое поражение он потерпел при попытке силовым способом сокрушить партноменклатуру в середине тридцатых годов. Спустя пять лет после окончания (10 февраля 1934 года) XVII съезда партии из 139 человек, включенных в центральный коллегиальный орган (71 член и 68 кандидатов в члены ЦК ВКП(б)), то есть более двух третей, оказались «незаконно репрессированными», попросту говоря, убитыми своими же товарищами коммунистами.

Почему это произошло? Зачем Сталину понадобилось расстреливать партийную элиту, сотни людей, многих из которых он хорошо знал по совместной работе в прошлом, а с кем-то даже дружил? Ради чего столько советских граждан несправедливо, по надуманным обвинениям объявили «врагами народа» и либо поставили к стенке, либо сгноили в лагерях? Ниже приводится объяснение «феномена 37 года», заимствованное из замечательной книги К. Писаренко «Тридцатилетняя война в Политбюро (1929–1953)», изданной в 2006 году:

«Конечно, велико искушение списать те страшные события на эгоизм конкретной персоны — Сталина, честолюбца, идущего к цели (необъятной власти), не разбирая средств. Так проще, да к тому же история богата на примеры подобного рода. Ведь беспринципных, кровавых тиранов всегда хватало, однако, внешнее сходство разных исторических процессов в разных странах еще не означает, что они вызваны торжественными причинами. Например, уже можно считать сложившейся традицией, когда на одну доску ставят сталинский режим в России, гитлеровский фашизм в Германии, а также диктаторские режимы Муссолини в Италии и Франко в Испании.

Действительно, во многом совпадают однопартийные диктатуры (ВКП(б) в СССР, НСДАП в Германии, «Союз борьбы» в Италии, «испанская фаланга» в Испании). Культ вождей (генсека в СССР, фюрера в Германии, дуче в Италии, каудильо в Испании), искоренение оппозиций, всемогущество тайных полиций, идеологические догмы, не подлежащие критике.

На основании вышеперечисленных параллелей делается вывод: тотальный террор обусловлен узкоэгоистическими интересами правящих партийных верхушек, озабоченных сохранением власти в руках своего лидера. Политические режимы Сталина, Гитлера, Муссолини и Франко идентичны по ключевым параметрам. Поэтому именно партийный эгоизм повинен в тех бедах, которые выпали на долю немцев, итальянцев, испанцев и советских людей.

Что касается Германии, Италии и Испании, то для них данный вывод вполне верен. А вот для России нет, ибо вне поля зрения исследователей остался один чрезвычайно важный аспект, уникальный для Советской России и не присущий прочим государствам — принцип коллективного руководства.

Вспомним, А. Гитлер возглавил Германию 30 января 1933 года в ранге канцлера— официального председателя правительства — согласно указу президента республики П. Гинденбурга. Б. Муссолини назначен премьер-министром Италии 30 октября 1922 года согласно указу короля Викто-ра-Эмануила III. И президент Гинденбург, и король Виктор-Эмануил после подписания указов добровольно самоустранились от управления государством. Таким образом, монархическая модель власти нисколько не пострадала ни в Германии, ни в Италии: решения, подлежащие исполнению, по-прежнему принимало одно лицо, ставшее к тому же главой государства в строгом соответствии с очерченной в конституции процедурой.

В Испании в первые месяцы мятежа 1936 года населением на территориях, подконтрольных фалангистам, руководила хунта, то есть коллегия, которая просуществовала всего два с половиной месяца и уже 1 октября 1936 года уступила место монархии — Ф. Франко был официально провозглашен полноправным и единственным главой государства. В других странах с однопартийными системами (Португалия, Польша, Австрия, Венгрия, в Прибалтике и на Балканах) наблюдалась та же картина: коллегиальность либо не вводилась вообще, либо функционировала в течение очень короткого промежутка времени. И только в СССР, практика коллегиального руководства продержалась вплоть до начала 90-х годов XX столетия. Но, благодаря Сталину, начиная с 1925 года, коллегиальное руководство стало медленно оттесняться, а монархический режим возрождаться в виде беспрекословного подчинения партии своему новому харизматическому вождю. К1934 году эта тенденция восторжествовала окончательно, что и констатировал XVII съезд ВКП(б). Республика Советов обзавелась, наконец-то, «вторым Лениным», после чего коллегиальные заседания Политбюро, Оргбюро, Секретариата и СТО превратились в фикцию. Приблизительно с 1929 года все вопросы решались единолично Сталиным, что благотворно повлияло и на экономическое, и на международное положение СССР после преодоления кризиса, спровоцированного коллективизацией. Эффективность управления улучшилась. Число проблем, рассмотренных главой государства, быстро увеличивалось, нерассмотренных сокращалось. Учитывая тот факт, что страну возглавил талантливый политик, ошибок при принятии решений допускалось меньше, чем могло бы быть при ином раскладе.

Но Сталина, как уже было отмечено, заботило будущее страны, которое не сулило ей ничего хорошего, если не будет окончательно ликвидирована система коллективного руководства. Как ее можно было ликвидировать? Мировая практика показывает, что есть два пути: демократизация общества с последующим волеизъявлением народа, доверившего управлять республикой монарху (президенту, фюреру, дуче, каудильо, главе государства и т. п.) и военная диктатура, когда к власти приходит диктатор путем военного переворота.

Для СССР в тридцатые годы второй путь был неприемлем, поскольку без харизматического главнокомандующего, которому солдаты и офицеры подчиняются безоговорочно, перед которым преклоняются словно перед кумиром или Богом, ни один полк на столь решительную акцию не поднимется. Но если такой военный вождь у армии будет, она, не задумываясь, разгонит партийных бюрократов, провозгласит его главой государства и гарантирует плавный перевод страны с коллегиальных на монархические «рельсы».

Именно этим путем Франция избавилась от нескольких форм коллегиального руководства в годы Великой французской революции, которые, сменяя друг друга, в кровопролитных схватках, довели страну до последней черты. Пять лет после казни Робеспьера (харизматического вождя) Республика мучительно искала наилучшую форму «равноправного сотрудничества». 27 августа 1794 года Конвент реорганизовал сеть коллегий по отраслевому принципу: отныне финансами заведовал Финансовый Комитет, полицией Комитет Общественной Безопасности и т. д. Всего шестнадцать Комитетов во главе с Комитетом Общественного Спасения из двенадцати человек. Система продержалась чуть более года и едва устояла под напором восстаний парижан в апреле, мае и октябре 1795 года. 3 ноября 1795 года режим изменили: 16 коллегий преобразовали в одну — Директорию из пяти персон, командующих семью министрами, единолично управляющими каждый в собственном ведомстве. Через три с половиной года стало ясно, что и это не выход. Государство вплотную приблизилось к роковой черте, за которой замаячил полный хаос с утратой контроля над провинциями и департаментами. Спасти Францию от анархии могла исключительно реставрация монархии, в каком угодно варианте, наследственном или выборном, не важно. Присутствие в Париже кумира французской армии, «непобедимого полководца» Н. Бонапарта обеспечило успех заговорщикам. Когда 10 ноября 1799 года (19 брюмера) во дворце Сен-Клу случилась заминка и депутаты Совета Старейшин и Совета Пятисот едва не объявили кандидата в первые консулы вне закона, лишь вмешательство гренадеров Мюрата, защитивших генерала и вышвырнувших на улицу сторонников коллегиальности, предотвратило провал переворота. В итоге, благодаря заступничеству за любимого главкома французских солдат, Франция распрощалась со своим семилетним опытом коллективного руководства и вновь вернулась к монархии — 24 декабря 1799 года де-факто, а 18 мая 1804 года де-юре.

Но в 1934 году Сталин не имел харизмы непобедимого полководца, такой, например, какую имел в начале двадцатых годов Троцкий. Поэтому повторить опыт Н. Бонапарта по вышвыриванию членов ЦК ВКП(б) из залов Большого Кремлевского дворца он не мог. Правда, существовал еще один, третий способ реанимации монархии: внесение на партсъезде в устав поправок, упраздняющих Политбюро, Оргбюро, Секретариат и учреждающих пост Председателя ЦК ВКП(б), которого должен избирать Центральный Комитет, а лучше партийный съезд, и который обладал бы всеми полномочиями главы государства в течение какого-то конкретного срока (четырех- или пятилетнего, на худой конец, между съездами) и с непременным правом переизбрания. В этом случае апелляция к обществу или армии не понадобилась бы. Реорганизация прошла бы мирно и почти без затруднений. Однако обращению к самому легкому методу реконструкции властной модели препятствовало главное: фанатичная приверженность и убежденность товарищей по партии в эффективности коллегиального принципа решения любых проблем.

Тем более что подавляющее большинство как центральных коллегиальных органов, так и партноменклатуры в республиках, краях и областях прошли горнило Гражданской войны, а в дальнейшем «закалилось» в борьбе с оппортунистами всех мастей в двадцатые годы, и лишить их этой привилегии — управлять всем без всякой ответственности за результаты своей деятельности, можно было только силовым путем.

Да, как бы это было ни прискорбно, только с помощью карательных органов. Страх перед застенками НКВД, и только он, сумел бы парализовать волю членов ЦК к сопротивлению. Страх перед расколом партии из-за активности оппозиционных фракций к 1934 году уже превратил цекистов в покорную машину для голосования. Однако эта машина могла дать сбой, внеси генсек в повестку дня вопрос о снятии с ЦК функций института государственного управления. Для столь радикального шага страх перед расколом партии явно недостаточен. Степень страха членов ЦК надо поднять до животного страха за свою жизнь, чтобы в кульминационный момент они, выбирая между верностью идее (коллегиальности) и жизнью своей, своих жен, детей, родственников, друзей поступились идеей и проголосовали за передачу власти от партии Председателю Совета Народных Комиссаров СССР.

Итак, Сталин задумал «генеральную чистку» сплоченных рядов партноменклатуры, которая вошла в историю страны, как «Сталинский террор». Теперь необходимо было найти удобный повод для развязывания террора. Традиционно считается, что датой начала тотальной чистки партии является 1 декабря 1934 года, то есть день убийства С.М. Кирова ревнивым мужем некоей особы, на которую якобы «положил глаз» похотливый любимец питерцев.

Действительно, если представить убийство на бытовой почве убийством политическим и обвинить в нем лидеров прошлых оппозиций, появится правдоподобное подтверждение тезису о перерождении проигравших битву за власть членов партии из цивилизованных оппонентов в преступное, деструктивное сборище обозленных неудачей заговорщиков и вредителей, которую необходимо вырубить под корень. Ну а дальше по примеру якобинцев включай в список обреченных кого требуется, и уничтожай. Разумеется, кадровый состав НКВД необходимо перетрясти: чекистов из когорты «пламенных революционеров» заменить теми, кто ради чинов и наград готов выбивать из узников признания в шпионаже, диверсиях, планах покушений на советских руководящих работников. Ведь прямых улик нет, и не будет. Поэтому самооговор превратится в единственное и главное доказательство вины. По мере того как маховик репрессий начнет раскручиваться, атмосфера страха в стране будет усиливаться, ЦК приступит к поэтапному обсуждению законопроектов по конституционной и избирательной реформе. Ну а дальнейшее развитие событий зависит от того, что в каждом члене ЦК возобладает — желание выжить или верность принципу»[36].

Возможно, что все так и шло по вышеприведенному сценарию. Но настораживает один, на первый взгляд весьма неприметный факт: совпадение даты убийства Кирова с датой принятия закона «О статусе Специального судебного присутствия Верховного суда СССР» от 1 декабря 1934 года, согласно которому судебные дела по привлечению к ответственности «врагов народа» должны рассматриваться в ускоренном порядке, с почти неизменным приговором — расстрел. То есть, своеобразная «советская гильотина» была сработана еще до убийства С.М. Кирова и включилась в «работу» гораздо раньше, чем прозвучал роковой выстрел в Смольном, когда обманутый муж-«рогоносец» Леонид Николаев нажал на спусковой крючок.

Как выяснится впоследствии, еще в конце 1931-го — начале 1932 года существовал заговор с целью ликвидации Сталина и ближайших к нему соратников. Именно тогда были выявлены и ликвидированы преступные группировки: «дела» Слепкова («школа Бухарина»), Сырцова-Ломинадзе, «право-левой» организации Стэна, группы Рютина, высылка за связь с последней в Минусинск и Томск Зиновьева и Каменева. Считается, что именно тогда возникла сама мысль о физическом устранении вождя. Обычно «Кремлевский заговор» относят к концу 1933-го — началу 1934 года, видя в нем своеобразный отклик на дошедший до Советского Союза призыв Троцкого «убрать Сталина», совершить новую «политическую» революцию, ликвидировав «термидорианскую сталинскую бюрократию».

К концу 1934 года уже вовсю раскучивалось «Кремлевское дело», вскоре переименованное в «дело Енукидзе», или, как его именовали еще, дело «Клубок». Енукидзе, будучи в то время секретарем президиума ЦИК СССР, попал «под раздачу» в связи с тем, что, будучи ответственным за подготовку проекта новой Конституции СССР, он позволил себе не согласиться с наиболее радикальными планами Сталина по переустройству политической системы страны.

Несомненно, слова Сталина в докладе на XVII съезде партии о возможности использовать парламентаризм и буржуазную демократию оказались далеко не случайными и имели отношение не только к европейским странам. Именно от даты произнесения их, скорее всего, и следует вести отсчет медленно вызревавшей идеи конституционной реформы в СССР. Идеи, которая стала приобретать конкретные черты в мае 1934 года, но поначалу, возможно, мыслилась довольно скромно — всего лишь как внесение «изменений и дополнений» в Основной закон.

Подготовленные А. Енукидзе предложения, которые должны были лечь в основу докладов на всероссийском и всесоюзном съездах Советов, были раскритикованы Сталиным по ряду позиций и прежде всего за то, что Енукидзе предлагал всеобщие выборы считать «открытыми», в то время как Сталин мыслил их «тайными». Сталин перепоручил подготовку проекта постановления ЦИК СССР и его обоснование Молотову в январе 1935 года, а Енукидзе попал в ряды фигурантов «Кремлевского дела». Таким образом, начало первой фазы репрессий, так называемой их «мягкой» фазы, прочно ассоциируется с началом подготовки к принятию новой Конституции СССР, которое состоялось в начале декабря 1935 года (5 декабря — День сталинской Конституции) и новой избирательной системы, предполагающей равные прямые выборы в Верховный Совет СССР с тайным голосованием, которые должны были состояться в декабре 1937 года. Так что эти взаимосвязанные процессы шли параллельно, а совпадение двух «исторических» дат: принятие репрессивного закона и убийство С.М. Кирова — это трагическая случайность.

Тем не менее, с убийством Кирова уже готовая к действию «советская гильотина» заработала во всю мощь. Уже 16 января 1935 года было опубликовано заявление прокуратуры СССР о якобы найденных доказательствах причастности Зиновьева и Каменева к убийству Кирова, они были арестованы буквально через две недели после убийства (16 декабря 1934 года). Через три недели после выстрела в Смольном, центральные газеты СССР опубликовали сообщение «В народном комиссариате внутренних дел». Оно информировало, что предварительное расследование убийства Кирова закончено и дело передано в Военную коллегию Верховного суда СССР.

«Установлено, — отмечалось в сообщении, — что убийство тов. Кирова было совершено Николаевым по поручению террористического подпольного «Ленинградского центра…» Мотивами убийства тов. Кирова явилось стремление добиться таким путем изменения нынешней политики в духе так называемой зиновьевско-троцкистской платформы…»[37].

Первый процесс оказался на редкость непродолжительным. Он начался 28 декабря в 14 час. 20 мин, а завершился в 5 час. 45 мин. 29 декабря. Завершился неизбежным приговором, вынесенным выездной сессией Военной коллегии Верховного суда СССР, «за организацию и осуществление убийства тов. Кирова» четырнадцати обвиняемых к расстрелу. Причем не только Николаева — единственного, чья вина была бесспорна, но еще и его бывших товарищей по комсомольской работе, тех самых, кого выявило следствие как просто близких знакомых Николаева.

Сегодня обвинение родных и близких Николаева в прямом соучастии в преступлении невольно напоминает ритуальное жертвоприношение, совершаемое при похоронах племенного вождя. Но в конце декабря 1934 года оно воспринималось совершенно иначе и служило более чем веским доводом в пользу существования террористической подпольной организации, и подготовленного ею заговора.

Тогда в общественном сознании исключалась сама мысль о возможности действий Николаева в одиночку, да еще по каким-то личным мотивам.

Следом за первым процессом прошли еще несколько громких судебных разбирательств. На первом из них, «по делу Зиновьева, Евдокимова, Гертик и других» («Московский центр»), носившем откровенно политическую окраску и состоявшемся 15 января 1935 года, предстало 19 человек, в том числе Г.Е. Зиновьев, Л.Б. Каменев и др., в отношении которых еще три недели тому назад НКВД во всеуслышание заявляло, что в отношении большинства из них «следствие установило отсутствие достаточных данных для придания их суду». Однако теперь эти «данные» отыскались, да столь весомые, что мера наказания колебалась от десяти лет тюремного заключения (Зиновьеву и трем другим обвиняемым) до пяти (Каменеву и двум его «подельникам»).

Третий официальный процесс, явившийся следствием убийства Кирова, в те же дни проводило Особое совещание. Оно быстро рассмотрело дело 77 человек, из которых 65 были членами партии (их исключили из рядов ВКП(б) только после ареста), а 57 действительно в прошлом являлись активными участниками оппозиции. Более того, именно в данную группу включили таких непримиримых противников политики сталинской группы, как Г.И. Сафаров, П.А. Залуцкий, А.И. Александров, Я.И. Цейтлин, К.С. Соловьев, в прошлом в той или иной степени открыто участвовавших в оппозиции, разделявших взгляды Зиновьева. Вместе с ними попали на скамью подсудимых первая жена Зиновьева — С.Н. Равич, хранитель части зиновьевского архива К.Н. Емельянов, а также чуть ли не все родственники Николаева — его мать М.Т. Николаева, сестры Е.В. Рогачева и А.В. Пантюхина, муж последней В.А. Пан-тюхин, двоюродный брат Г.В. Васильев, жена брата А.А. Николаева — Максимова.

Подобная пестрота, разноликость группы, представшей перед Особым совещанием, объяснялась, скорее всего, теми трудностями, которые необходимо было преодолеть и следователям, и только что избранному первым секретарем Ленинградского обкома А.А. Жданову, санкционировавшему все аресты. С одной стороны, требовалось изолировать бывших участников оппозиции, а с другой — хоть как-то доказать предъявляемые им обвинения, чего на обычном, даже закрытом суде добиться вряд ли было возможно. Отсюда, несомненно, и та «мягкость» Особого совещания, председателем которого являлся Агранов. Сорок человек приговорили к заключению в концлагерь сроком на 5 лет, 7 человек — на 4 года, 25 человек — к ссылке на 5 лет, 4 — на 4 года, 1 — на 2 года[38].

Четвертый процесс проходил в Москве 23 января 1935 года, на нем Военная коллегия Верховного суда СССР определила судьбу бывшего руководства УНКВД по Ленинградской области. И, наконец, 26 января 1935 года закрытое постановление Политбюро завершило карательные меры по отношению к зиновьевской оппозиции, зарегистрированной секретно-политическим отделом УНКВД по Ленинградской области. 663 бывших сторонника Зиновьева высылались на 3–4 года на север Сибири и в Якутию, и еще 325 человек переводились из Ленинграда на работу в другие районы страны.

Завершилось дело об убийстве Кирова пятым по счету процессом, информация о котором в то время нигде не появилась. 9 марта 1935 года в Ленинграде выездная сессия Военной коллегии Верховного суда СССР «за соучастие в совершении Николаевым теракта» приговорила к расстрелу М.П. Драуле, ее сестру О.П. Драуле 1905 г. р., члена ВКП(б) с 1925 года, работавшую секретарем парткома Выборгского дома культуры, и ее мужа Р.М. Кулинера 1903 г. р., члена ВКП(б) с 1923 года, начальника планового отдела треста Ленштамп[39].

Таким образом, убийство С.М. Кирова послужило мощным «ускорителем» процессов по поиску крамолы и расправы с бывшими оппозиционерами, а также начала «мягкого» варианта террора против партноменклатуры. Всего на пяти процессах приговорили к расстрелу 17 человек, к тюремному заключению на разные сроки — 76 человек, к ссылке — 30 человек, к высылке — сугубо партийным постановлением — 998 человек. Так как после этих процессов так и не прояснился основной замысел Сталина по ликвидации «коллегиального руководства», историки до сегодняшнего дня связывают их с патологическими чертами характера Сталина, приписывая ему паранойю, постоянный, безумный страх за свою жизнь, власть, судьбу и т. п.

Спустя четыре месяца после громких процессов, связанных непосредственно с убийством Кирова, Пленум ЦК ВКП(б) исключил из членов ЦК и из рядов партии А.С. Енукидзе (с должности снят еще 3 марта 1935 года), якобы «за политическое и бытовое разложение», а фактически за саботирование порученной ему проработки конституционной реформы.

А теперь снова обратимся к сочинению К. Писаренко, в котором, на наш взгляд, достаточно аргументировано описана финальная часть реализации задумки Сталина по окончательному слому системы «коллегиального руководства».

«Ровно через месяц, 7 июля 1935 года на первом заседании Конституционной комиссии Сталин озвучил новую идею: провести помимо избирательной реформы еще и разделение советской власти на две самостоятельные ветви. Спорить с ним никто не осмелился. В итоге в феврале 1936 года проект конституции, предусматривающий введение всеобщих, равных, прямых и тайных выборов, а также учреждение законодательного двухпалатного Верховного Совета и распорядительного Совета Народных Комиссаров СССР во главе с председателем, лег на стол генсека. Тот ознакомился с текстом и 1 марта 1936 года в интервью американскому газетному магнату Р.У. Говарду, опубликованном 5 марта, рискнул высказаться в пользу еще одной новации — альтернативности выборов, на которые списки кандидатов должны выставлять не только коммунисты, но и прочие общественные беспартийные организации.

15 мая 1936 года Конституционная комиссия, утвердив проект основного закона, постановила передать его на рассмотрение ближайшей сессии ЦИК. Но прежде статьи Конституции ожидал фильтр партийного Пленума, намеченного на 1 июня. И опять мы сталкиваемся с любопытным совпадением. 20 мая Политбюро санкционировало ужесточение наказания сторонникам Троцкого: перевод ссыльных в лагеря с расстрелом наиболее активных почитателей Льва Давыдовича. Вслед за тем, в первый день лета, члены ЦК одобрили обе сталинские реформы — и избирательную, и структурную. Не ставился на голосование единственный пункт — об альтернативности выборов, хотя именно он мог стать рычагом, обеспечивающим не на словах, а на деле передачу власти от партии Председателю СНК СССР и депутатам Верховного Совета СССР. Понятно, почему Сталин поостерегся выносить на суд товарищей сразу и общую концепцию, и способ ее реализации. Ведь порознь преодолевать серьезную преграду легче, чем в паре. В конце концов, истинных большевиков мало волновало, какими будут государственные органы управления и порядок их ротации, лишь бы они по-прежнему отличались декоративностью и целиком зависели от ЦК ВКП(б). А вот любая опасность утраты политического доминирования неприемлема, а альтернативность выборов в Советы — из числа таких опасностей. Поэтому вести ожесточенный бой против нее оппонентам Сталина было целесообразнее путем уступки в менее важном — в вопросе о новой Конституции. Пусть восторжествуют провозглашаемые ею правила территориальных выборов народных депутатов, строгое разграничение полномочий СНК и двух палат, право населения на всеобщее, прямое и тайное голосование. Главное, чтобы не было состязательности, чтобы выдвигался один большевистский кандидат на одно вакантное место. Иначе от выборов к выборам влияние большевистской фракции в парламенте начнет уменьшаться и в какой-то момент сократится до ничтожной величины. Тогда командные высоты в Верховном Совете, в наркоматах займут другие силы, после чего ВКП(б) превратится в партию парламентской оппозиции, распоряжения трех высших коллегий которой— Политбюро, Оргбюро и Секретариата — станут необязательными для исполнения.

Как можно заметить, финал битвы за альтернативность выборов фактически предрешал успех или фиаско первого натиска Сталина на коллегиальность. Отсюда то пристальное внимание генсека к настроению членов ЦК, не спешивших по доброй воле соревноваться с кем-либо за голоса избирателей. И отсюда же вытекал непреложный вывод: заставить большевиков смириться с альтернативностью могут исключительно тотальные репрессии.

Пока речь шла о теории реформы, таковые не требовались. Сталин прибегал к относительно мягкому средству воздействия — тюремным срокам для сотни-другой приверженцев Каменева, Зиновьева и Троцкого. Теперь же, когда пришла пора подумать о практике реформы, уповать на эффективность ссылок и тюремных камер не стоило. Только расстрелы (и чем массовее, тем лучше) вкупе с лагерным рабством имели реальный шанс пробить брешь в фанатичной преданности ленинской гвардии принципу коллективного руководства. Причем жалеть нельзя никого — ни жен, ни детей, ни родню, ни приятелей, а НКВД должно получить полный карт-бланш на самые изощренные пытки. Потому что без погружения страны в жуткую атмосферу поголовного страха, инстинктивно подталкивающую каждого к автоматическому одобрению всех без разбора инициатив верховного вождя, у членов ЦК согласия на отказ от власти не вырвать.

С осуждения Каменева и Зиновьева 19–23 августа 1936 года маховик массовых репрессий и закрутился. 24 августа шестнадцать участников широко разрекламированного процесса расстреляли. Тогда же стали арестовывать или подвергать травле прочих оппозиционных деятелей 20-х годов, в первую очередь, попадавших в черный список презренных убийц и шпионов — Радека, Пятакова, Муралова, Сокольникова, Рыкова, Бухарина. Бухарина, правда, Коба попытался спасти, отпустив в январе 1936 года за границу в командировку с несомненным намеком: не возвращайся. Но Николай Иванович намека не понял, вернулся и неизбежно угодил под жернова НКВД, которое 26 сентября 1936 года возглавил секретарь ЦК ВКП(б) Н.И. Ежов, двойной тезка «любимца партии».

Между тем 5 декабря 1936 года VIII Съезд Советов официально утвердил текст новой Конституции, поручив ЦИК СССР разработать выборное законодательство и назвать дату выборов. Медленно, но неуклонно внешне незаметное противостояние Сталина с ЦК приближалось к кульминации, и посему карательный аппарат поэтапно усиливал давление. 23–29 января 1937 года второй громкий процесс, «процесс семнадцати»— Пятакова, Радека, Серебрякова, Сокольникова и других — приговорил к высшей мере наказания еще ряд видных оппозиционеров (кроме Радека и Сокольникова). Приговор тотчас привели в исполнение. Затем черед дошел до Бухарина с Рыковым, судьбу которых решил одиннадцатидневный Пленум ЦК 23 февраля— 5 марта 1937 года. 27 числа товарищи по партии выдали обоих знаменитых соратников Ленина, кандидатов в члены ЦК, на заклание. Значит, подчиненные Ежова «трудились» в поте лица не напрасно. Впрочем, Сталин не торопился с вынесением законопроекта на голосование. Продолжал держать паузу. Жданов на том Пленуме лишь пообещал, что выборы пройдут осенью или зимой, что они, безусловно, будут альтернативными. Генсек не хотел рисковать зря, желая ударить наверняка, потому ждал, когда напряжение в обществе от развернувшейся повсеместно охоты на ведьм достигнет оптимальной точки. Наконец, в мае 1937 года вождь осторожно прозондировал подопечных: методом опроса поинтересовался, согласны ли они изгнать из ЦК с десяток неблагонадежных коллег — Кабакова, Рудзутака, Элиаву, Уханова, Гамарника, Тухачевского, Уборевича и Якира. Члены ЦК не возразили, прекрасно понимая, что обрекают восемь человек на смерть.

По-видимому, степень страха поднялась до требуемого уровня и час созыва «исторического» Пленума пробил»[40]. Об этом говорит тот факт, что все средства массовой информации дружно ополчились на «врагов народа», по стране проходили в массовом порядке собрания трудящихся, требующих сурового наказания «изменникам Родины». Начало широкомасштабной политической акции по преследованию «врагов народа» положила скромная заметка в пять строк петитом под рубрикой «Хроника» на последней, шестой полосе «Правды» от 1 июня 1937 года: «Бывший член ЦК ВКП(б) Я.Б. Гамарник, запутавшийся в своих связях с антисоветскими элементами и, видимо боясь разоблачения, 31 мая покончил жизнь самоубийством». А десять дней спустя, появилась главная информация под обычным для таких случаев заголовком «В прокуратуре СССР»:

«Дело арестованных органами НКВД в разное время Тухачевского М.Н., Якира И.Э., Уборевича И.П., Корка А.И., Эйдемана Р.П., Фельдмана Б.М., Примакова В.М. и Путна В.К. рассмотрением закончено и передано в суд.

Указанные выше арестованные обвиняются в нарушении воинского долга (присяги), измене родине, измене народам СССР, измене Рабоче-крестьянской Красной армии. Следственным материалом установлено участие обвиняемых, а также покончившего самоубийством Гамарника Я.Б. в антигосударственных связях с руководящими кругами одного из иностранных государств, ведущего недружелюбную политику в отношении СССР. Находясь на службе у военной разведки этого государства, обвиняемые систематически доставляли военным органам этого государства шпионские сведения о состоянии Красной армии, вели вредительскую работу по ослаблению мощи Красной армии, пытались подготовить на случай военного нападения на СССР поражение Красной армии и имели своей целью содействовать восстановлению в СССР власти помещиков и капиталистов.

Все обвиняемые в предъявляемых им обвинениях признали себя виновными полностью. Рассмотрение этого дела будет проходить сегодня, 11 июня, в закрытом судебном заседании Специального судебного присутствия Верховного суда СССР». А в заключение указывалось, что «дело слушается в порядке, установленном законом от 1 декабря 1934 года». То есть ускоренно, с почти неизбежным приговором — расстрел.

На следующий, день, но уже под заголовком «В Верховном суде СССР», появилось второе официальное сообщение:

«По оглашении обвинительного заключения на вопрос председательствующего тов. Ульриха, признают ли подсудимые себя виновными в предъявленных им обвинениях, все подсудимые признали себя виновными в указанных выше преступлениях полностью… Специальное судебное присутствие Верховного суда СССР всех подсудимых… признало виновными в нарушении воинского долга (присяги), измене Рабоче-крестьянской Красной армии, измене родине и постановило: всех подсудимых, лишить воинских званий, подсудимого Тухачевского — звания маршала Советского Союза, и приговорить всех к высшей мере уголовного наказания — расстрелу».

Наконец, 13 июня, теперь уже под рубрикой «Хроника», читателей уведомили: «Вчера, 12 июня, приведен в исполнение приговор Специального судебного присутствия в отношении осужденных к высшей мере уголовного наказания — Тухачевского М.Н., Якира И.Э., Уборевича И.П., Корка А.И., Эй-демана Р.П., Фельдмана Б.М., Примакова В.М. и Путна В.К.»[41].

Таким образом, все обвинения военачальников были сведены исключительно к измене родине и шпионажу. О какой-либо причастности их к попытке кремлевского переворота, о чем столь настойчиво говорил Сталин на заседании Военного совета, не было сказано ни слова. Также, во всяком случае, в опубликованных официальных сообщениях ничего не говорилось и о том, что совсем недавно являлось чуть ли не единственным пунктом обвинения в подобных случаях, — о действительных или мнимых связях подсудимых с бывшей оппозицией, левой или правой, безразлично.

Отныне о чисто политических «преступлениях» перед партией было надолго забыто. Вместо них надежно утвердились иные, антигосударственные: измена, шпионаж. Словом, то, что могло быть предъявлено кому-либо в любой стране, в любое время, вне зависимости от господствующего режима.

Процесс над военными был финальным аккордом намеченного Сталиным, «усмирения» главного коллегиального органа управления — ЦК ВКП(б) и партноменклатуры на местах с целью признания ими процедуры альтернативных выборов в Верховный Совет СССР, намеченных на декабрь 1937 года.

Итак, «исторический» Пленум собрался 23 июня под аккомпанемент газетной шумихи, многие публикации в газетах призывали «беспощадно громить и корчевать троцкист-ско-правых шпионов». Информация о состоявшемся Пленуме была обнародована лишь в конце июня 1937 года. Официальное сообщение, опубликованное в «Правде» гласило, что на днях в Москве состоялся очередной Пленум ЦК ВКП(б). Пленум рассмотрел проект положения о выборах в Верховный Совет СССР и одобрил его. Далее Пленум рассмотрел вопросы улучшения семян зерновых культур, введения правильных севооборотов и улучшения работы МТС («Правда» 1937, 30 июня).

Данный текст является ознакомительным фрагментом.