Глава вторая «ШКОЛА, ОПЕРЕДИВШАЯ СВОЕ ВРЕМЯ»

Глава вторая «ШКОЛА, ОПЕРЕДИВШАЯ СВОЕ ВРЕМЯ»

И опять Редьярд попал не туда, куда хотел. Он-то рассчитывал, вслед за своим кузеном Стэнли Болдуином, учиться в престижной закрытой школе Харроу, кузнице, наряду с Итоном, великих мужей Британии. А попал в никому не известную школу «на краю Англии», с весьма туманными перспективами после ее окончания.

Вот как описывает появление юного Киплинга в Юнайтед-Сервисез-колледж его закадычный друг, скептик и язва, ирландец Джордж Бирсфорд, прототип Индюка в еще одной автобиографической книге писателя «Прохвост и компания»[6]. «Серым промозглым январским днем 1878 года в отделение для начинающих впорхнул живой, подвижный, приземистый, не по годам развитой маленький человечек. Вернее сказать, сначала в комнату ворвалась сияющая улыбка, а уж следом за ней новенький. Верхом на улыбке скакали очки. Сочеталась улыбка с очками плохо: в те дни очки считались признаком угрюмой серьезности и преклонного возраста…Если же присмотреться к этому новому ученику, то над улыбкой можно было разглядеть, как это не удивительно, едва заметные усики, пробивавшиеся над верхней губой… Для своих двенадцати лет Киплинг был невысок, даже очень невысок, но зато подтянут и широкоплеч. При этом он был не мускулист и не жилист и пускать в ход кулаки не любил и не умел — да впрочем, из-за очень сильной близорукости и не мог. Он предпочитал не драться, а дружить, а если с кем и ссорился, то не иначе как заручившись надежными союзниками. Он всегда отличался терпением и способностью добиваться своего не кулаками, а дипломатией».

Хотя «сияющая улыбка» (улыбка, очки и усы — основные приметы портрета Киплинга в любом возрасте) ворвалась в комнату раньше низкорослого, живого, подвижного «очкарика», как в школе прозвали новенького, Радди было не до смеха. Это только через десять лет, в одном из первых своих «индийских» рассказов «Отброшенный», Киплинг напишет, что «неблагоразумно воспитывать мальчика по „оранжерейной системе“… если мальчик этот должен самостоятельно вступить в мир и сам заботиться о себе». Это спустя многие годы он лояльно заметит, что колледж «опередил свое время», что он «готовил мужчин, которые делают дело» (всю жизнь Киплинг призывал себя и своих читателей быть настоящим мужчиной и делать дело). Тогда же, в январе 1878 года, казалось, что история с пансионом в Саутси повторяется. Первое время новенький пишет матери (Алиса вернулась в Индию далеко не сразу, пробыв в Англии в общей сложности около двух лет) слезные письма, жалуется на «жестокую» (brutal) жизнь, чего в бытность свою в Саутси не делал никогда.

И жаловаться было на что. Юнайтед-Сервисез-колледж был основан четырьмя годами ранее бывшими офицерами колониальных войск не от хорошей жизни: денег на престижные закрытые школы у них не хватало, при этом хотелось подготовить детей для гражданской и военной колониальной службы во славу королевы Виктории. Для этой цели к северу от Девона, на заброшенном морском курорте в заливе Байфорд, в городке с забавным названием Уэстворд-Хоу — «Эй, на Запад!» (в память об одноименном, некогда популярном историческом романе Чарльза Кингсли: гибнущая в волнах испанская армада, коварная Елизавета I, испепеляющая любовь испанки и англичанина) куплен был десяток протянувшихся вдоль берега казенных домов, и на месте некогда уютных меблированных комнат выросло длинное, нескладное, смахивающее в лучшем случае на фабрику, а в худшем на тюрьму здание закрытой школы. Если к этому добавить, что обстановка комнат, спальных и классных, была довольно убогой, пища, которой потчевали учеников, — скудной и малосъедобной («наша пища вызвала бы сейчас в Дартмуте мятеж», — писал Киплинг в автобиографии, имея в виду базу британского ВМФ), дисциплина отличалась армейской суровостью, а царившая в школе атмосфера отдавала спартанским аскетизмом, не имевшим ничего общего с обычаями военной академии, то приуныть было отчего.

Киплинг как будто вновь вернулся в Дом отчаяния. В роли тетушки Розы здесь выступал словно сошедший со страниц романа Диккенса школьный капеллан преподобный Джон С. Кэмпбелл, который воспитывал учеников не словом, но делом, то бишь тростью, и про которого соученик Радди напишет впоследствии: «Не припомню, чтобы лицо его не было свирепым, а в руках отсутствовала карающая трость». В роли же десятилетнего Генри Томаса, сына тетушки Розы, измывавшегося над Радди наравне с матерью, выступали многочисленные школьные хулиганы, всегда готовые поступить с вновь прибывшим низкорослым очкариком по неумолимым законам «дедовщины» — обязательного атрибута всякой закрытой школы. Дедовщин в колледже было целых две — учебная и спортивная, и Радди становился жертвой обеих. По закону «учебной дедовщины» он должен был обслуживать старшего по возрасту и «положению» ученика: готовить ему завтрак, наливать чай, быть у него на побегушках. «Спортивная дедовщина» обязывала подбирать мячи во время игры, убирать территорию и пр. Из-за маленького роста и плохого зрения (единственный очкарик в школе), а также из-за того, что Радди сторонился драк, до «деда» он так и не дослужился…

Были, впрочем, в этом учебном заведении и свои плюсы. Закрытая школа, как уже говорилось, была недорогой, учащиеся пользовались всеми преимуществами здорового морского воздуха, отличной библиотеки и общности биографий, родительских и собственных. Большинство учеников, как и Радди, родились в Индии в семьях колониальных офицеров и чиновников скромного достатка, что не могло их не связывать — во всяком случае, конфликтов на социальной почве среди учащихся не возникало. Главным же плюсом — для Радди Киплинга во всяком случае — был худощавый, бородатый, смуглый человек «с медленной речью», директор колледжа Кормелл Прайс. «Дядя Кром» (Радди знал его по Грейнджу) в свое время учился с Бёрн-Джонсом и Генри Макдональдом в бирмингемской художественной школе, окончил Оксфорд по курсу гражданского права, но юридической практикой заниматься не стал. Забросил и живопись, которой интересовался с детства, увлекся было медициной, однако разочаровался и в ней, после чего отправился в Россию, где несколько лет подвизался гувернером, домашним учителем английского языка в семье графа Орлова-Давыдова, некогда служившего в русском посольстве в Лондоне, почетного члена Академии наук, человека европейски образованного. Из России Прайс вернулся русофилом, либералом и атеистом — сочетание, согласитесь, непривычное. Как бы то ни было, в отличие от абсолютного большинства директоров закрытых викторианских школ, он не только не имел духовного сана, но даже не был убежденным христианином. Капеллан, как мы знаем, в Юнайтед-Сервисез-колледж имел место, а вот часовня отсутствовала, и религиозное воспитание Редьярда Киплинга, таким образом, ограничилось, по существу, библейскими историями в популярном изложении, которые на протяжении шести лет упорно вбивала в него тетушка Роза.

Несостоявшийся медик и прекрасный учитель оказался — особенно для закрытой школы армейского образца — весьма необычным директором. Человек прогрессивных взглядов, к тому же по натуре добрый и мягкий, он был, в отличие от работавших у него в школе преподавателей, принципиальным противником палочной дисциплины. Будь Кормелл Прайс построже, в школе было бы больше порядка, но приструнить драчуна-капеллана и других распускавших руки учителей дядя Кром был решительно неспособен.

На этот раз уныние Радди продолжалось, по счастью, не слишком долго. В колледж он поступил в январе, а к весне 1878 года свыкся с казарменными порядками, попривык к воспитанию не по «оранжерейной системе», научился сам (а потом всю жизнь учил других) жить, как сказано в «Книге джунглей», «по законам Стаи», — и пребывание в Юнайтед-Сервисез-колледж стало казаться ему и лучше, и веселее. Он подрос, возмужал, перестал быть «пажом» на побегушках у старшеклассников, научился, несмотря на маленький рост и сильную близорукость, давать сдачи. Распускавшего руки капеллана уволили, остальные учителя рукоприкладством грешили куда меньше, к тому же к палочному воспитанию тринадцатилетний подросток относился теперь вполне толерантно; в дальнейшем он будет писать, что такое воспитание прививает корпоративный дух, обуздывает низменные инстинкты, олицетворяет собой торжество Порядка и Дисциплины — высших киплинговских добродетелей.

У Радди появились друзья: уже упоминавшийся ирландец Бирсфорд, которого Радди приохотил в колледже к чтению, а еще Лайонел Данстервилл по прозвищу «Стоки» («Прохвост»). В свое время Прохвосту досталось больше, чем его друзьям, в школу он пришел из бедной семьи и на три года раньше и жертвой дедовщины становился не раз. Теперь же он отыгрывался за нанесенные ему обиды и унижения, сам сделался первым зачинщиком и хулиганом; признанный лидер славной троицы «Данстервилл — Бирсфорд — Киплинг» (в «Прохвосте и компании» это Прохвост, Индюк и Жук), он прослыл неисправимым нарушителем школьных правил и приличий, кумиром школьников и грозой учителей, которые ничего не могли с ним поделать. Сродни Тому Сойеру и Геку Финну, он был столь ловок, неуловим и изобретателен (отсюда и кличка), что ему все сходило с рук. «Главнокомандующий» (как его называет в автобиографии Киплинг) любил, к примеру, во время контрольной положить на колени шпаргалку, привлекая к себе внимание учителя, а когда тот шпаргалку отбирал, то оказывалось, что она пуста. Он мог возглавить шествие учеников на молитву, а потом, перед самым входом в зал, спрятаться за дверь и, когда молебен подходил к концу, как ни в чем не бывало присоединиться к классу в цилиндре и перчатках, с молитвенником в руках…

Колледжем Юнайтед-Сервисез отношения Киплинга с «Прохвостом» Данстервиллом не ограничились. В 1886 году, проработав в Индии уже несколько лет, Киплинг по чистой случайности обнаружил имя школьного друга в списке служащих в колонии офицеров. Хотя Прохвост к этому времени успел закончить престижную военную школу «Ройял милитари колледж» в Сандхерсте и послужить Вдове (как называли в армии королеву Викторию) на Мальте, в Египте и в Суданской компании, в Индии он был новичком, Киплинг же, напротив — старожилом. Вот почему «Очкарик», словно компенсируя унижения школьных лет, учил друга в письмах уму-разуму — впрочем, в присущей им обоим шутливой форме: «Окажешься в следующий раз в Индии, дай знать — а то я за последствия не отвечаю», или «Что же тебе до сих пор не нацепили медаль на твою мужественную грудь?», или «Никогда не сближайся с афганцем, стреляй в него на расстоянии». Трудно сказать, выполнил ли Прохвост наказ старого друга: Двадцатый Пенджабский полк, в котором он служил, перевели в Амритсар; когда весной 1889 года Киплинг попал в Бирму, он узнал, что «главнокомандующий» храбро воевал там во время Третьей англо-бирманской войны.

Весной 1878 года Джон Локвуд приехал из Индии на Парижскую всемирную выставку и летом повез сына, которому не исполнилось еще и тринадцати, в Париж. Условие у отца было только одно: «Поедешь, если не будешь ко мне приставать». «При той демократии, которая царила в английских закрытых школах, — вспоминал впоследствии Киплинг, — выполнить это условие было несложно». Джон Локвуд добыл Радди бесплатный пропуск на выставку, которая проходила в Тюильри, и предоставил полную свободу передвижений «в этом большом, дружественном городе», давая ему два франка в день (чтобы ни в чем себе не отказывал), а в придачу к франкам — советы, куда пойти: «Ты не ошибешься, если пойдешь…» Эта поездка привила Киплингу неизменную, на всю жизнь любовь к Франции и французам: «В Англию, к себе в школу я вернулся, твердо зная, что по другую сторону канала находится страна, где все иначе, чем у нас, где все восхитительно, где кругом чудеса и все потрясающе вкусно…» Поневоле вспоминается стерновское: «Во Франции это устроено лучше». В школе подобные взгляды на соседнюю страну и извечного соперника, понятное дело, не поощрялись. «Изучение французского языка в английских школах тех лет, — замечает Киплинг в небольшой книжке путевых очерков „Французские сувениры“ (1933), — основывалось на аксиоме: французская литература аморальна, тогда как правильный наклон диакритических знаков и отсутствие ошибок в мужском и женском роде — похвальны». От парижской жизни Ралли получил всё, с утра до ночи бродя по красавцу-городу: Трокадеро, Нотр-Дам, памятный мальчику по трагической истории Квазимодо и Эсмеральды, книжные развалы на набережной Вольтера. Были забыты на время и унылое здание колледжа в Уэстворд-Хоу, и палочная дисциплина, и требовательность учителей.

Учителя, как, впрочем, и многое в колледже, на поверку оказались (во всяком случае, некоторые) совсем не такими уж плохими. Под стать «дяде Крому» были, по меньшей мере, трое. Во-первых, Герберт Эванс, который в 1880 году основал при школе Общество натуралистов, куда первыми вступила «троица» с Прохвостом во главе, любившая совершать длинные прогулки по морскому берегу. Состоять в Обществе натуралистов было выгодно: можно было ходить, куда захочешь, а можно — спрятаться в утеснике на берегу (это место троица называла «нашей пещерой») и там валяться с книжкой, болтать, греть на спиртовке какао или чай и курить сигары или глиняную трубку в тиши и покое. Помимо Общества натуралистов Эванс учредил и Общество любителей театра; будучи талантливым актером, влюбленным в театр, он поставил в колледже к Рождеству 1881 года «Соперников» Шеридана. Триумвират и здесь проявил инициативу, сыграв в этой пьесе классического английского репертуара ведущие роли; Радди перевоплотился в сэра Энтони Абсолюта. Ставила троица спектакли и без посредства Эванса: огромным успехом пользовались, например, сочиненная Киплингом, признанным школьным литератором номер один, и поставленная всей троицей пантомима-пародия по мотивам «Аладдина и волшебной лампы», а также спектакль «Выпивка» по «Западне» Золя, где сцена белой горячки в исполнении Очкарика неизменно шла на ура.

Во-вторых, Уильям Крофтс, выведенный в «Прохвосте и компании» в образе мистера Кинга. Это он привил юному Киплингу интерес к латинской и английской литературе. Да и к литературе вообще: зло и язвительно, не боясь травмировать впечатлительного и обидчивого подростка, этот вспыльчивый, резкий человек критиковал первые, еще весьма несовершенные литературные опыты юного поэта, научил его уважать слово («Благодаря ему я понял, что словами можно пользоваться, как оружием») и стоически переносить нападки критиков, к которым писатель не только сам всегда относился с похвальным равнодушием, но и настоятельно рекомендовал молодым авторам «особенно не волноваться из-за рецензий». «Если не считать привязанных к столбам мулов, — писал он в автобиографии, — я не видел никого, кто бы, подобно, скажем, критикам из „Манчестер гардиан“, так больно лягался, так и истошно вопил». С Крофтсом Киплинг сошелся теснее, чем с другими учителями, переписывался с ним, когда жил в Индии, посылал ему все свои индийские стихи, жаловался, бывало, на скучную, однообразную жизнь.

В-третьих, Фрэнк Хаслем, латинист. Хаслем познакомил Радди с Горацием, которого, как впоследствии писал его прославившийся ученик, «я ненавидел два года, забросил на двадцать лет, а потом всю оставшуюся жизнь любил с неизменной страстью». Ненавидеть — ненавидел, но по-латыни, чего нельзя сказать о математике, успевал неплохо. Если верить специалистам, полагающим, что политические оды Горация дают себя знать во многих Стихах зрелого Киплинга, то «виноват» в этом не кто иной, как Фрэнк Хаслем.

Крофтс и Хаслем высмеивали ученические стихи Киплинга, а его прозаические опыты — словно предваряя мнение будущей критики — называли «бульварной журналистикой», не подозревая (как, впрочем, и сам Киплинг), что их ученик уже является автором опубликованного поэтического сборника. Дело в том, что по возвращении в Индию Алиса собрала разрозненные стихи сына и в декабре 1881 года издала их за свой счет под названием «Стихи школьника». Поразительным образом, Радди не только не обрадовался, но даже разобиделся: как это мать напечатала его стихи без предупреждения! Стихи эти никогда не переиздавались, как и прочее «школьное творчество» Радди, где он допускал, по его же собственному признанию, «все возможные нарушения рифмы и стихотворного размера». Очкарик вдохновенно сочинял стихи для ежегодного школьного концерта и школьных спектаклей, писал в школьный журнал «Юнайтед-Сервисез-колледж кроникл», который сам же и редактировал. В восьмом, последнем номере (март 1880 года) он опубликовал, к примеру, проникнутое патриотическими чувствами стихотворение в честь королевы Виктории «Ave Imperatrix!» («Да здравствует императрица!»). Патриотические чувства юного автора заслуживают тем большего уважения, что сочинено стихотворение было не где-нибудь, а на уроке французского и записано на обложке французского учебника — знай, мол, наших!

Томас Стернз Элиот оценил эту верноподданническую оду достаточно высоко, хотя она и была подражанием одноименному стихотворению Оскара Уайльда, и счел возможным включить ее в том избранных произведений поэта. Первые же литературные опыты Киплинга относятся еще к 1879 году (автору четырнадцать лет!), когда он, вместе с кузенами и кузинами, сочинял пародии для выпускающегося в Грейндже семейного журнала «Писака».

В колледже Радди много пишет, но еще больше читает, тем более что слабое зрение не позволяет ему заниматься спортом наравне с остальными учениками. Причем читает не только в «пещере», вместе с друзьями, но и на уроках. Чтобы учитель не отобрал книжку, Радди вырывал из нее несколько страниц, книгу оставлял в комнате, а вырванные страницы брал с собой и читал на уроке. Мол, если отберут, то страницу-другую, а не всю книгу… Расположенный к нему дядя Кром освобождает его от спортивных занятий, разрешает пользоваться, помимо школьной, и собственной библиотекой. Будущий автор «Последнего песнопения» и «Бремени белых» зачитывается английской поэзией — Донном, Суинберном, Браунингом (на двух последних, к слову, он сочинит со временем язвительнейшие пародии). Не гнушается — что для его возраста и тогдашней литературной моды нетипично — американской литературой, читает По, Уитмена, Марка Твена, «Песнь о Гайавате» Лонгфелло, «Сказки дядюшки Римуса», уже упоминавшегося Брет-Гарта, с которым его — и не без оснований — будут не раз сравнивать лондонские критики.

Литературные увлечения Радди не были для его родителей сюрпризом. Алиса, с присущей ей афористичностью, говорила, что «Радди пишет обеими руками и авторучкой во рту». Эту материнскую метафору Киплинг, к слову сказать, «реализовывал» всю жизнь: все ручки и карандаши в его кабинете были нещадно изгрызаны. Алиса и Джон Локвуд понимали, что сыну «не светят» ни университет — из-за недостатка средств, ни армия — из-за недостатка здоровья, и уже в декабре 1881 года, вскоре после выхода в свет «Стихов школьника», Джон Локвуд пишет приятелю, что намеревается в следующем году отозвать Редьярда в Индию и устроить его на работу в газету — один из владельцев аллахабадского «Пионера» и лахорской «Гражданской и военной газеты» сэр Уильям Раттиган был, по счастью, его хорошим знакомым. «Оксфорд нам не потянуть, — пишет он, — да и Радди изо всех сил стремится к жизни и работе настоящего мужчины». Одно время работой, достойной «настоящего мужчины», юный Киплинг посчитал медицину, непременно хотел выучиться на доктора, однако довольно быстро оставил эту затею. Знакомый его старшей тетки посоветовал сводить юношу в морг, после посещения которого Радди признался сестре: «Ох, Дитя, сказать по правде, меня потом рвало так, что, кажется, я выблевал всю свою бессмертную душу!»

Работа еще только маячила на горизонте, а настоящим мужчиной шестнадцатилетний Киплинг себя уже ощутил — он влюбился. Предметом его увлечения стала приятельница сестры Трикс, жившая вместе с ней в том самом злосчастном Лорн-Лодже. Отправившись в Саутси забрать из пансиона сестру, Радди — в точности как незадачливый герой его же собственного рассказа «Ресли из департамента иностранных дел» — «с первого взгляда, без всякой видимой причины, вопреки здравому смыслу» влюбился в пятнадцатилетнюю Флоренс Гаррард, «юную деву с прерафаэлитским ликом», чем она, видимо, и завоевала сердце юного почитателя Морриса и Бёрн-Джонса. Мало сказать, влюбился: перед самым своим отъездом в Индию он буквально вымолил у довольно равнодушной «прерафаэлитки» и не слишком одаренной (как в дальнейшем выяснилось) художницы помолвку, которую та спустя два года разорвала, о чем в июле 1884 года известила жениха письмом. На этом, правда, история первой любви Редьярда Киплинга не кончилась, а верней, не совсем кончилась. Влюблен был Редьярд, как видно, очень сильно, ибо спустя два года после одностороннего расторжения помолвки, осенью 1885-го, в письме кузине Маргарет Бёрн-Джонс он просит ее узнать «про некую девицу по имени Фло Гаррард», которая тогда училась в знаменитой лондонской художественной школе «Слейд». «Очень хочу знать, — пишет двоюродной сестре Киплинг, — как она живет, что поделывает… Я бы не обращался к тебе с этой просьбой, но мне ужасно не хватает от нее вестей». Появились «вести» лишь спустя шесть лет. Уже известным писателем он повстречал, причем совершенно случайно, свою суженую — к слову, прототип Мейзи, безответной любви Дика Хелдера из романа «Свет погас», — на лондонской улице; любовь, как пишут в душещипательных романах, «вспыхнула» было вновь, они пару раз встретились и вновь расстались — на этот раз навсегда.

20 сентября 1882 года семнадцатилетний Редьярд Киплинг, без пяти минут профессиональный литератор и жених, поднимается на палубу парохода «Бриндизи», следующего по маршруту Тилбери — Бомбей. Спустя месяц, в конце октября, остановившись на несколько дней в Порт-Саиде, этом, по определению Киплинга, «грозном и нерушимом пограничном пункте между Востоком и Западом», где сражением под Тель-Эль-Кебиром незадолго до этого закончилась победоносная война Британской империи против Египта, он прибыл в Бомбей, откуда на поезде ехал еще трое суток за тысячу миль на северо-запад в Лахор. В Лахоре, как мы уже знаем, директором художественной школы «Майо» и куратором местного музея с 1875 года работал Джон Локвуд, и здесь же находилась основанная десять лет назад «Гражданская и военная газета», идеологический оплот Британской Индии на северо-западе страны.

Поскольку о Британской Индии Киплинг писал много, долго в ней жил и хорошо ее знал, зададимся вопросом: а что такое эта самая Британская Индия? Какова миссия британцев Киплингов в порабощенной стране, которая стала их домом на много лет и которую они всей семьей так полюбили? Неоднозначная. Двоякая. И разрушительная, и созидательная. Разрушительная, поскольку англичане — вначале, до середины XIX века посредством частной Ост-Индской компании, затем силами государства — осуществляли последовательную и безжалостную колониальную экспансию, умело и цинично используя династические распри, вели войны руками самих индийцев, которых нещадно эксплуатировали и на которых наживали несметные богатства. Созидательная, ибо без Англии в стране еще долго не прекращались бы феодальные междоусобицы, не было бы оплота сегодняшней индийской демократии — системы местного самоуправления, не развивалась бы так быстро промышленность, не выросли бы принадлежащие местному населению мануфактуры, джутовые и хлопчатобумажные фабрики. Англичане, которых в Индии на рубеже веков насчитывалось до четырех миллионов человек, строили в «жемчужине Британской империи» железные дороги, мосты и ирригационные сооружения, закладывали чайные плантации, выпускали газеты, учреждали суды, полицию, открывали университеты и музеи. Джон Локвуд, его музейная, научная, художественная деятельность в Индии — не наглядный ли это пример созидательной, а не только разрушительной роли Pax Britannica?

А между тем опять, уже в третий раз, планы сына не совпали с планами родителей. Радди хотел бы остаться в Лондоне и сочинять стихи, а родители хотели, чтобы он жил с ними в Лахоре и писал репортажи в местную газету. В том, что такое «работа настоящего мужчины», Джон Локвуд Киплинг и Редьярд Киплинг разошлись. По счастью, ненадолго.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.