«ВСЕМУ СВОЕ ВРЕМЯ»

«ВСЕМУ СВОЕ ВРЕМЯ»

Да, тяжела была для Петра нагрузка в Цекамоле, — он жил там: руководил Бюро и пленумами, писал директивы, потоком принимал ходоков со всей страны, нередко спал в кабинете на диване. О нем говорили шутя: «Петя всегда в ЦК — днем и ночью!»

Иногда выдавалась полоса разъездов. Был он на Тульском и Нижегородском губернских съездах, на съезде в Тифлисе, на пленуме ЦК комсомола Украины, где очень близко сошелся с Михаилом Васильевичем Фрунзе.

Сергей Николаевич Белоусов, член ЦК РКСМ в те дни, помнит, как они ездили со Смородиным в Тулу. Ночевали у Белоусова, в доме № 6 по Растеряевой улице, блестяще описанной Глебом Успенским: «Я ему показывал изделия тульских умельцев. И он еще больше расположился ко мне, когда узнал, что в нашей потомственной семье оружейников я был старшим среди двенадцати детей.

— И ты их пестовал, Серега?

— Всех вывел в люди и сам вступил в комсомол в 1918 году.

Мне было очень приятно, что Смородин прожил у нас Два дня. О нем я заботился, как о лучшем друге, не скрывая, что по-юношески влюблен в него!..»

Шли и такие очередные кампании, как передача моряков-комсомольцев в партию и мобилизация членов союза в РККА.

Цекамол все больше занимался флотом. И высказал такую мысль: принять в партию тех моряков-комсомольцев, которые вышли из рабочей среды и вступили в союз до ноября 1920 года. Остальных — по индивидуальному отбору, с кандидатским стажем. Партия одобрила этот шаг.

В армию мобилизовали тысячу членов РКСМ рождения 1902 года. Подобрали лучших людей. Из них вскоре вышли толковые командиры и политработники.

Летом 1922 года началась подготовка к V Всероссийскому съезду комсомола. Петр готовил отчетный доклад в ЦК, работал в комиссии по детскому движению, искан формы новых отношений комсомола с Военно-Морским Флотом. Да и по другим вопросам повестки съезда он должен был держать слово.

Одновременно в августе 1922 года он съездил в Петроград: там отмечали пятилетний юбилей комсомола, потому что днем рождения его считали I общегородскую конференцию ССРМ в 1917 году.

И можно было понять Петра, когда он говаривал в кругу друзей: «Спросили бы меня года два назад, где я буду сегодня? Вот уж не думал, что буду в Москве, где так мало часов в сутках: иной раз просто нет времени, чтобы вправить вам мозги!..»

Через несколько лет, когда стали появляться первые книжки комсомольских мемуаристов, не раз шла дискуссия о книге Всеволода Сорокина «Первые батальоны». Автора поругивали за то, что Петр Смородин получился у него плакатным большевиком, в котором воплощены лишь одни добродетели, заложенные самой природой. Особенно настораживала фраза Сорокина: «Крепким, стопроцентным комсомольцем надо родиться, таким и родился Смородин».

Конечно, это была крайность, досужая выдумка автора. Петра, как и его товарищей, воспитала партия. Но в нем и в них были какие-то, только им присущие качества: они били в одну точку, умели подчинить все личное интересам своего класса, превыше всего ставили честь рабочего человека и его идейную целеустремленность. И, не задумываясь, готовы были отдать жизнь за дело пролетарской революции. Аркадий Гайдар писал: «Это не биография у меня необыкновенная, а время было необыкновенное. Это просто обыкновенная биография в необыкновенное время!» Мысль интересная, она многое объясняет в судьбе поколения, выросшего при гражданской войне. Но писатель Гайдар был одним из первых среди сверстников. Одним из первых был и Смородин как наиболее яркий вожак комсомолии. Так что Сорокина можно извинить за его горячую юношескую влюбленность в Петра, который в самые трудные годы революции был его наставником…

Петр был стойким коммунистом. Но ничто человеческое не было ему чуждо. Больше того, он мог в кругу друзей и подурачиться. Однако в границах, в крепких шорах.

Жил он сначала в Лоскутной гостинице, на углу Охотного ряда и Обжорного переулка. Жил, как и все его товарищи, по-походному: комната, постель, умывальник. И никакого обременяющего барахла: фанерный баул со сменой белья, запасная рубаха и кусок мыла. Работал на Воздвиженке, в здании теперешнего Военторга, на третьем этаже, где было отвоевано для Цекамола восемь хороших комнат. Питались обычно в кафе «Люкс», в нижнем этаже гостиницы Коминтерна, наискосок от Моссовета.

В полдень Смородин глядел украдкой на фронтовые дарственные часы, складывал бумаги.

— Пойдем, братцы, подрубаем на скорую руку!

Шумной компанией быстро добирались до кафе. Обеды по тем временам были приличные. Полагалась даже бутылка вина на человека в месяц.

Адрес общежития вскоре переменился. Сергей Белоусов перебрался в «Метрополь», а Смородин с группой товарищей — в «Париж», в Охотный ряд, где теперь высится огромный красивый дом Госплана СССР.

По субботам вырывались иногда в Горки. Там обычно отдыхал Ленин, там был и дом отдыха МК РКП (б). В этом доме и ночевали до понедельничного утра…

Как вспоминают и Зинаида Немцова и Сергей Белоусов, в одно из воскресений цекамольцы шумно разгулялись в парке: чехарда, мяч, песни. Потом с громкой песней отправились по аллее парка. Вдруг на дорожку вышел Владимир Ильич. Ребята мигом схоронились в кустах, остался один Петр. Ленин спросил с удивлением, куда подевались остальные.

— Застеснялись! Вы отдыхаете, а мы тут подняли такой шум, что даже птицы умолкли.

Ленин улыбнулся:

— Какая же молодежь без шумного выражения чувств? Да вы мне и не мешаете, я люблю песни. Так и передайте товарищам. А захочу уединиться, так в парке есть глухие, тихие аллеи…

Смородин неустанно делал все, чтоб молодежь горела на работе, отдавала силы борьбе за светлое будущее. Не терпел он рутины, застоя, был подлинным новатором в молодежном движении, всегда старался увидеть и подчеркнуть романтическое начало в любом будничном деле. Оценивал все трезво и не относился к разряду пустых мечтателей. Он осаживал слишком торопливых.

«Всему свое время, — говаривал он. — Не шумите и не давайте бродить через край молодой крови, каждый день делайте простое, ясное, нужное для партии дело. Партия крепко держит штурвал, она совесть, ум и честь народа. Ставит она великие, но посильные цели на каждом отрезке исторического пути. А ее старая гвардия — гранит нашей стройки, прекрасный образец революционной стойкости. Равняться по этой гвардии — наша коренная задача во всех делах».

Сам он был достойным образцом в этом смысле: всегда брал пример у старой большевистской гвардии; в отношениях с нею отличал его большой внутренний такт. Старые большевики, особенно близкие Смородину, — Калинин, Крупская, Серго, Ярославский, Киров, Фрунзе — любили его, звали Петром и обращались к нему на «ты». Будучи человеком озорным, он позволял себе с некоторыми «стариками» безобидно пошучивать, особенно со спокойным, мудрым Калининым.

Михаил Иванович — «всероссийский староста» — в погожие вечера выходил из Кремля на прогулку, нередко брал с собой Петра. «Двое в косоворотках», — говорили по их адресу друзья. У Михаила Ивановича была старая деревенская привычка: он задерживался на минутку у Троицких ворот, где сидели старухи с семечками. Они насыпали ему в карман два стакана — по пятаку. И он уходил гулять в Александровский сад.

Однажды бабка потребовала с Калинина лишний гривенник. Он посетовал:

— Ну разорение! Почему ж так дорого?

— Не сезон, Михаил Иванович! Да и с кого же взять, как не с вас — глава государства!

Петр хохотал от души в тот вечер:

— Вот это президент, — нагрела бабка на гривенник! И Калинин любил поддеть Петра. Однажды он заметил, что Смородин не подал пальто девушке.

— Почему ты не подаешь пальто? — глянул он сурово поверх очков. — Питерские рабочие всегда были обходительны с женским полом, вежливы. Они люди воспитанные, ты же, Петр, из их числа!

Петр готов был провалиться сквозь землю. Пробурчал:

— Ладно уж, Михаил Иванович! — и подал пальто.

Наука пошла впрок. С тех пор стал он подавать пальто девушкам и женщинам. Но словно бы стеснялся этой услуги и говорил с грубоватой лукавинкой: «Ну давай, курносая, помогу!» Или: «Помогу уж, а то ты коротышка, сама с вешалки не достанешь!..»