Петр Бутафорыч

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Петр Бутафорыч

До самого второго замужества Натальи Николаевны не оставлял ее в покое князь Петр Андреевич Вяземский. Тонкий, умный поэт, которому Пушкин посвятил знаменитые четыре строки:

Судьба свои дары явить желала в нем,

В счастливом баловне соединив ошибкой

Богатство, знатный род с возвышенным умом

И простодушие с язвительной улыбкой.

Вяземский продолжал писать вдове поэта длинные нудные письма, в которых постоянно присутствовали необоснованные претензии, навязчивые нравоучения, путаные исповеди. Всё говорило о том, что в душе Петра Бутафорыча — так он называл себя в письмах к Наталье Николаевне — смута. Свою влюбленность князь старался замаскировать дружеским участием; он был человеком женатым. Почти ежедневно являясь к обеду семейства Пушкиных, он не принимал в них участия и сидел часа полтора «мебелью». Часто бывал и вечерами, встречался с Натальей Николаевной у знакомых. Бывало, она не выдерживала настойчивых ухаживаний Вяземского и давала понять, что это ей неприятно. Вслед за этим она получала от него очередное письмо-жалобу. «Вы так плохо обходились со мной на последнем вечере вашей тетушки, что я с тех пор не осмеливаюсь появляться у вас и еду прятать свой стыд и боль в уединении Царского Села… Если я вам нужен для ваших протеже, дайте мне знать запиской… Ваша покорнейшая и преданная жертва. Вяз.»

Постепенно снова устанавливалось равновесие, и это придавало князю смелости, его письма опять наполнялись намеками, нравоучениями и сомнительными нежностями: «Целую след вашей ножки на шелковой мураве, когда вы идете считать гусей своих», «Прошу верить тому, чему вы не верите, то есть тому, что я вам душевно предан», «Вы мое солнце, мой воздух, моя музыка, моя поэзия», «Спешу, нет времени, а потому могу сказать только два слова, нет три: я вас обожаю! нет четыре: я вас обожаю по-прежнему!», «Любовь и преданность мои к вам неизменны и никогда во мне не угаснут, потому что они не зависят ни от обстоятельств, ни от вас».

Так оно и было… Петр Андреевич, попав в плен своих нежных чувств, никак не желал отрезвляться, несмотря на недвусмысленные ответы Натальи Николаевны: «…Не понимаю, чем заслужила такого о себе дурного мнения, я во всем, всегда, и на все хитрые вопросы с вами была откровенна, и не моя вина, если в голову вашу часто влезают неправдоподобные мысли, рожденные романтическим вашим воображением, но не имеющие никакой сущности. У страха глаза велики».

И все-таки почему Наталья Николаевна несколько лет терпела излияния Вяземского, его назойливые посещения, поддерживала, насколько возможно дружеские отношения с семьями Карамзиных и Вяземских?

«…Законы света были созданы против нее (против женщины. — Н. Г.), и преимущество мужчины в том, что он может не бояться», — писала в одном из писем Н. Н. Пушкина. Она прекрасно понимала, что общественное мнение — огромная сила, которая однажды уже навалилась непомерной своей тяжестью на ее семейный мир и поколебала его до самого основания. Ее детям предстояло жить, вращаясь в светском обществе. Ради их будущего было необходимо соблюдать светские условности и приличия, поддерживать необходимые связи, тем более что пока она была одна — вдова с четырьмя детьми без искреннего защитника и покровителя ее интересов. Салон Карамзиных в определенных кругах в большой степени формировал это самое общественное мнение.

Но остановиться лишь на таком объяснении мотивов поведения Натальи Николаевны было бы несправедливо. Вяземский признавал: «Вы (Н. Н. Пушкина. — Н.Г.) слишком чистосердечны, слишком естественны, слишком мало рассудительны, мало предусмотрительны и расчетливы…» Голого расчета никогда не было в поступках Н. Н. Пушкиной. Более всего она полагалась на движения чуткого своего сердца. А сердце подсказывало ей, что Вяземский необычный человек. Князь был представителем старинного рода, происходившего из Рюриковичей. В середине XIX века таких родов в России было по пальцам перечесть — они угасали… Из восьмерых детей Петра Андреевича семеро умерли в младенческом и молодом возрасте. Это не могло не омрачать жизнь князя с его уважаемой Пушкиным супругой Верой Федоровной, с которой они прожили вместе 67 лет…

Петр Андреевич был первым, кто оценил талант Пушкина. О 16-летнем гении 22-летний Вяземский писал Батюшкову: «Что скажешь о сыне Сергея Львовича? Чудо и всё тут. Его «Воспоминания» вскружили нам голову с Жуковским. Какая сила, точность в выражении, какая твердая и мастерская кисть в картине. Дай Бог ему здоровия и учения, и в нем будет прок, и горе нам. Задавит, каналья!»

Впоследствии Вяземский был сам известен и признан как поэт. Вяземского считали одним из духовных руководителей Декабрьского восстания 1825 года, недаром декабрист Рылеев писал ему: «Вам не должно забывать, что однажды выступив на такое прекрасное поприще, какое вы себе избрали, дремать не должно! давайте нам сатиры, сатиры, сатиры». О «прекрасном поприще» есть отзыв и агента III Отделения: «Образ мыслей Вяземского может быть достойно оценен по одной его стихотворной пьесе «Негодование», служившей катехизисом заговорщиков». Вяземский, разделяя некоторые декабристские взгляды, от революционных обществ держался вдали, и остался, отчего заслужил прозвище «декабриста без декабря».

«К счастью, он мыслит, что довольно редко между нами», — заметил однажды о своем друге Пушкин. И чем глубже размышлял Вяземский, тем дальше отходил от своего первоначального романтического и туманного взгляда на свободу.

После гибели Пушкина в стихах Вяземского появились мотивы одиночества и тоски о прошлом, всё более усиливающиеся с годами, ознаменованными чредою нескончаемых утрат:

Смерть жатву жизни косит, косит

И каждый день, и каждый час

Добычи новой жадно просит

И грозно разрывает нас…

Как много сверстников не стало,

Как много младших уж сошло,

Которых утро рассветало,

Когда нас знойным полднем жгло…

А мы остались, уцелели

Из этой сечи роковой,

Но смертью ближних оскудели

И уж не рвемся в жизнь, как в бой…

Сыны другого поколенья,

Мы в новом — прошлогодний цвет:

Живых нам чужды впечатленья,

А нашим — в них сочувствий нет.

Они, что любим, разлюбили,

Страстям их — нас не волновать!

Их не было там, где мы были,

Где будут — нам уж не бывать!

Наш мир — им храм опустошенный,

Им баснословье — наша быль,

И то, что пепел нам священный,

Для них одна немая пыль.

Так, мы развалинам подобны,

И на распутии живых

Стоим, как памятник надгробный

Среди обителей людских.

В поисках поддержки Вяземский невольно потянулся к Наталье Николаевне Пушкиной, которая, как он сам понимал, в труднейших обстоятельствах собственной жизни сумела придать своему существованию «достоинство и характер святости», тот пример «святости» был необходим ему, как воздух, ежедневно, ежечасно…

Ревность Вяземского ко всем претендентам на ее руку была именно «духовного свойства». Он боялся, что вместе с Натальей Николаевной он навсегда лишится того, что его, еще живого и страдающего, связывает с памятью Пушкина, с его творческой энергией, о которой Вяземский с восхищением писал: «Труд был для него святыня, купель, в которой исцелялись язвы… восстанавливались расслабленные силы. Когда чуял он налет вдохновения, когда принимался за работу, он успокаивался, мужал, перерождался». В свои кризисные годы 1840-х годов Вяземский искал, кто бы сдвинул его с мертвой точки…

Вдова Пушкина — свидетельница многих кризисных дней своего великого мужа, чуткая душа, понимала и состояние Вяземского и жалела его, как она жалела всех, кто нуждался в ее помощи. Вот причина, по которой Наталья Николаевна терпела Вяземского, его навязчивую «дружбу».

Когда она вторично вышла замуж, то у Карамзиных бывать перестала, и сам князь прекратил назойливые посещения. Наталья Николаевна изредка переписывалась с ним, нечасто встречалась у общих знакомых. Такое положение дел устраивало, как видно, обоих. «Карамзиных я очень редко вижу, — писала Н. Н. Пушкина-Ланская Вяземскому в 1853 году, — самой некогда въезжать, княгиня (Е. Н. Мещерская — дочь Карамзиных. — Н.Г.) всегда больна… Софи все бегает, но к нам никогда не попадает. Вечера их, говорят, многочисленны, но я на них ни разу не была».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.