«Дом хрустальный на горе для нее!»
«Дом хрустальный на горе для нее!»
— Ну что за наказание, как же все некстати! — Высоцкий зло тыкал окурок в блюдце-пепельницу, а тот не желал сдаваться и упрямо подавал признаки жизнестойкости тоненькой струйкой дыма. — Что за идиотизм! Вот за границей пепельницы в общественных местах — на вокзалах, в аэропортах — я видел, такие огромные чаши с песком. Сунул «бычок» — и все! Ни дыма, ни пепла, ни запаха…
— Это тебя сейчас больше всего волнует? — ухмыльнулся Ваня Дыховичный.
— Вообще-то, меня больше всего волнует, где мы с Мариной будем жить. У нее вот-вот должно образоваться «окно» в два-три месяца, собралась приехать, а мне, как назло, пришлось со съемной квартиры на днях убраться. Ночую где придется. Что делать, ума не приложу. Не у мамы же нам селиться?!. Боже сохрани…
— А что на Грузинах?
— Да там еще до отделочных работ минимум полгода!
— Володя, какая проблема? Мы с Олькой живем вдвоем. Ребенок у бабушки. Живите у нас, если Марину, конечно, это не смущает. Жилплощадь, сам видишь, позволяет…
Высоцкий на минуту задумался.
— Слушай, а ведь это вариант! На днях я лечу в Париж за Мариной, А оттуда мы едем прямо к вам.
— На самолете?
— Увидишь… — улыбнулся Высоцкий.
Уже с дороги, при каждом удобном случае он все названивал Дыховичному, хвастал: «Иван, ты не представляешь, на чем я еду!»
Приехав во Францию, Высоцкий убеждал Марину, что в Москве они будут жить у Дыховичных, что он являлся, так сказать, крестным брачного союза Ивана с дочерью могущественнейшего советского чиновника, члена Политбюро ЦК КПСС, бывшего премьер-министра Российской Федерации.
— Все получилось очень просто, Марин. Я их часто видел вместе. Девушка очаровательная. Вот и спросил: почему это вы, такая прекрасная пара, не живете вместе?
— Скажут, женился, чтобы стать зятем члена Политбюро, — засомневался Дыховичный.
— Если бы на ней женился, потому что она дочка Полянского, ты, Дыховишня, был бы мерзавец. Но если ты на ней не женишься, потому что дочка Полянского, то ты тем более мерзавец.
…Стоя на балконе, Иван, разинув рот, наблюдал, как в их двор медленно, вальяжно, с императорским величием вползал шикарнейший «Мерседес». Но главное! — на крыше этого красавца-автомобиля возлежал притороченный ремнями огромный, почти как этот самый «мерс», двуспальный матрас. Дыховичный кубарем скатился по лестнице, вылетел на улицу и после шуточных приветствий и объятий, беглого осмотра чуда западного автопрома принялся помогать другу затаскивать сопротивляющийся чудо-матрас в подъезд. «Было очень смешно, — едва отдышавшись после такелажных работ, рассказывал жене Иван. — Все тетечки, которые на скамеечках сидели, лифтерши и дворничихи, с ненавистью контролировали процесс и все не могли поверить, что это на самом деле Володя, а рядом с ним сама Марина Влади! И что они будут жить в этом доме!»
С грехом пополам гигантский матрас все-таки оказался в квартире, его определили на полу у окна в одной из комнат, и новые постояльцы оккупировали «лежбище» почти на полгода. Кстати, на пограничных пунктах матрас-мутант вызывал немало вопросов. Марине приходилось, мило улыбаясь, объяснять таможенникам, что она, мол, недавно вышла замуж, а это произведение искусства — ее приданое…
В «коммуне» все прекрасно уживались. «Марина, — рассказывал Дыховичный, — вообще очень контактный человек… И наоборот, неконтактный, если человек ей несимпатичен. Она никогда не подыгрывала. В ней есть русская душа — она может легко забыть что-то или бешено полюбить вдруг, неожиданно…»
Квартира дышала абсолютной атмосферой богемности. «К нам приходили гости — их, наши, — они были вместе общие друзья, — говорил молодой хозяин. — И это было очарованием… Бывают периоды в жизни, когда вы хотите видеть все время любимых вам людей у себя в доме, а тогда же единственная форма общения не ресторан был, а дом, и никакая это была не кухня, а комната, в которой мы сидели, в которой мы спорили, говорили. И Марина, по-моему, была счастлива. Мы жили в разных комнатах, никому не мешали. Была одна ванная, но это проблема не глобальная. Если люди любят друг друга, радуются тому, что они утром садятся вместе пить чай или кофе, что может быть приятнее?..»
Благодаря Марине в их взаимоотношениях не чувствовалось никакой дистанции: «Она была прелестным человеком в жизни, к русскости ее были еще прибавлены французский такт и деликатность. Она в доме вела себя свободно, мы хохотали целые дни… Марина была очень эротичный, очень волнующий человек, но была всем нам глубоко симпатична. Она была остроумна, жива, кокетлива во всех своих проявлениях. Она совершенно свободно разгуливала в халатике каком-то на голое тело… Она легко раздевалась, одевалась, но в ней никогда не было вульгарности. Это был человек, который во всем был прелестен. Весь ее облик, нравы и манеры как бы говорили: „Мне так удобно, а вы — как хотите…“»
При этом Оле и Ивану Дыховишням (таково было домашнее прозвище молодых) особо потешной и трогательной казалась упорно-молчаливая привычка Марины к защите своих суверенных прав и интересов: «Она пила виски. А так как мы виски не пили (ну я — почти, Володя — вообще), то гостям, которые приходили, им было все равно: „А чего у вас есть? Виски? Ладно, так и быть — налейте“. И все приходящие пили ее виски… Хотя она была человек широкий, добрый, веселый, но, когда дело касалось того, что сейчас будут пить ее виски, просто так, вместо того, чтобы налить водки, она чуть не плакала. И совсем не от того, что виски — дорогой напиток, а просто потому, чтобы его купить, надо было куда-то ехать, с кем-то договариваться. И вот, когда раздавался звонок в дверь, Марина брала эту бутылку и говорила: „Ваня, спрячь. Им все равно что пить! Так давай купим им водки или вина какого-нибудь! Ну что они пьют это виски, они в нем ничего не понимают!“ Вот это был очень смешной момент, потому что Марина свой стакан убирала куда-то за спину…»
Пребывание на квартире Дыховичных шальных, опасно-непредсказуемых «квартирантов» чрезвычайно смущало соседей. Тестю даже пришлось однажды намекнуть Ивану, что, дескать, в высокие инстанции поступают сигналы трудящихся, будто в доме поселился некий подозрительный человек с какой-то проституткой, похоже, иностранкой, они разъезжают на машине с непонятными зарубежными номерами, а самое главное — не здороваются с соседями, которые сидят у подъезда! Когда на следующее утро Высоцкий вышел на улицу, то направился к «заявительницам», поклонился им в пояс, рухнул на колени и гаркнул во все свое луженое горло: «Здравствуйте, тетки!» Тетки, само собой, онемели.
А на Малой Грузинской, в жилищном кооперативе «Художник-график», между прочим, уже близились к завершению отделочные работы. «Устройством дома занималась Марина, — не отрицала Нина Максимовна Высоцкая. — Она все измеряла, планировала, покупала мебель… Только простые книжные полки в кабинете спроектировал Володя, они ему нравились: „Главное, что они не прогибаются!“ Еще до въезда сюда они переделали буквально все: заново белили стены, меняли кафель, перестраивали ванную — все сделали по своему вкусу. Потом Марина пригласила меня: „Приезжайте, я уже кое-что сделала!..“»
На восьмом этаже на Малой Грузинской, 28 на глазах сооружался придуманный Высоцким «дом хрустальный на горе для нее…». Но ее руками.
Аллу Демидову, забежавшую по делам театральным и, естественно, из любопытства одним глазком взглянуть на новую квартиру Высоцкого, в дверях встретила Марина Влади с дрелью в руках. Едва придя в себя от изумления, Алла Сергеевна максимально тактично поинтересовалась:
— Марин, а что вы делаете?
— Привинчиваю в ванной шурупы.
— А Володя?
— А Володя, как настоящий русский мужик, лежит на диване с книжкой…
Марина хотела обставить квартиру старинной мебелью. Какие-то вещи ей удалось приобрести в комиссионных магазинах. А потом Елочка Абдулова подсказала, что наследники знаменитого театрального режиссера Александра Таирова спешно распродают его мебель и прочую домашнюю утварь.
«Поехали, посмотрели, она нам очень понравилась, — рсссказывала Марина. — Старинная, красивая, но не какая-то особенно ценная, просто эта мебель имела душу, не то что современная чепуха… Нам была она дорога еще и тем, что принадлежала людям театра. Там было много всего…» Они выбрали большой письменный стол с многочисленными ящичками, кресло темного дерева, секретер «очень дамского вида», застекленную горку, стулья… Для продажи в огромном платяном шкафу были развешаны дорогие старомодные платья — Марине приглянулись два, расшитые жемчужинами и темными агатовыми бусинками.
Грузчики выносили мебель, а в это время в театральном дворе жгли письма, фотографии, открытки — письма Анри Барбюса, фото Алисы Коонен в роли Федры… Глядя на это бесчинство, Высоцкий лишь развел руками: «Целая жизнь — а не осталось ничего, кроме нескольких вещиц…»
Родственники Таирова так спешили, так торопились все продать, что даже оставили в ящиках письменного стола открытки, рисунки, записи великого Таирова. Марина нашла их, когда подыскивали место этому столу уже в своем доме. Как положено, сразу после завершения «мебельной экспедиции» по Москве поползли слухи, что Высоцкий с Влади скупают по дешевке музейный антиквариат и окольными путями, контрабандой переправляют в Париж…
Актриса Нина Ургант, у которой были свои счеты к Марине, упорно обвиняла Влади в холодной расчетливости: «ей хотелось сделать Высоцкого ручным, домашним. Помню, как она самолетом везла из Франции ручки, задвижки, крючки, гвозди для их новой квартиры. Хотела свить с ним гнездышко. А он же принадлежал всем, не подчинялся никому…»
Но друзья и знакомые, не зараженные вирусом зависти и ревности, искренне радовались и восхищались оригинальными, диковинными в ту пору подушками, которые умели легко принимать форму тела, с удовольствием вкушали невиданные напитки и яства, приобретенные за франки… В этом доме во всем чувствовалась рука Франсуазы (так изысканно именовал Марину Василий Аксенов), «стиль Левого берега Сены».
Квартира на Малой Грузинской была первым и последним своим жилищем Владимира Высоцкого, которым он гордился, любил и ненавидел, а в минуты отчаянного одиночества проклинал:
Я все отдам — берите без доплаты
Трехкомнатную камеру мою…
«Дом хрустальный» был разным — то «на семи ветрах», то неприступной крепостью. Когда приезжала Марина, вспоминал сосед по этажу писатель Теодор Гладков, она сразу отсекала компании, особенно пьющих товарищей. Сажала Володю на аппарат по очистке крови. Ходила на рынок, готовила. Носила оптические очки и, бывало, выглядела серенькой мышкой. Другой сосед, художник и литератор Гриша Брускин, с немалым изумлением и даже умилением наблюдал, как, «позвякивая пустыми бутылками в плетеной корзине, спешила в приемный пункт стеклотары красивая Марина Влади…».
Соседи по кооперативу подобрались солидные, маститые, именитые. Кинорежиссер Никита Михалков, его брат Андрон Кончаловский, семейство Александра Митты, фотограф Валерий Нисанов, актриса Елена Коренева, художники Виктор Чижиков, Валерий Баранов, профессор Евгений Мазо, дочь легендарного киноактера Петра Алейникова… Но нравы были самые обычные, коммунальные.
«Дело было под Новый год, — рассказывал как-то Чижиков (будущий автор знаменитого олимпийского Мишки). — Собралась… компания. Звонят Высоцкому:
— Володя! Мы собрали 500 рублей. Приди, спой нам!
Высоцкий говорит:
— Ребята, я по домам не пою. Извините.
Через некоторое время снова звонок:
— Володя, мы уже 1000 рублей собрали. Приди, спой!
— Ребята, не звоните мне больше.
Должна была приехать Марина. Володя готовился к встрече с ней и к встрече Нового года. Приехала Марина. И снова звонок:
— Володя…
— Ребята, оставьте меня в покое! Приехала Марина…
Те:
— Марина приехала? Ну, если сам не можешь, пришли Марину, пусть она споет!
— А вы в какой квартире? — поинтересовался Высоцкий.
Ему назвали номер… Высоцкий сорвал крышку с урны (в те годы у нас в доме на каждом этаже стояли фарфоровые урны с медными крышками), позвонил в дверь. И врезал этой крышкой тому человеку, который открыл дверь. Началась драка. Повыскакивали в прихожую да на лестницу пьяные — другие участники этой компании. На шум выскочил из своей квартиры художник Валера Карасев. Валера — богатырь! Вдвоем с Высоцким они переколотили всю эту бражку. И разошлись по домам. Пострадавшие вызвали милицию, при этом постоянно повторяя: „Высоцкий! Высоцкий!“ Поскольку дело касалось Высоцкого, на вызов явился полковник милиции. Полковник, разобравшись, что, как и почему, сказал: „Высоцкий правильно сделал!“ И уехал…»
Разные на Малой Грузинской случались истории.
* * *
Они мечтали работать вместе. «Нам повезло, что мы оба были знаменитыми, — говорила Марина. — Но не было у нас борьбы за первенство, мы были на равных. Мы не тянули каждый на себя, потому что у каждого была своя публика…» А поскольку оба были наделены самыми разными талантами, точное определение жанра совместного творчества не имело ровным счетом никакого значения.
Одно время — кажется, еще в конце 1960-х, их одолевала идея создания большой совместной советско-французской концертной программы «Москва — Париж».
— Миша, представь. — Высоцкий вербовал себе в сообщники уже поднаторевшего в эстрадном искусстве Жванецкого. — Я пою и говорю по-русски, Марина — по-французски. Мы вдвоем на сцене — ведем концерт… По-моему, народ повалит…
Через какое-то время режиссеру знаменитых телевизионных «Голубых огоньков» Эльвире Бенкендорф (работавшей на ЦТ под псевдонимом Озерная) пришла в голову озорная мысль пригласить Влади и Высоцкого в качестве ведущих одного из праздничных выпусков «Огонька». Подняв своих информаторов, телевизионщики выяснили, когда точно Марина планирует объявиться в Москве, набросали примерный план передачи и отправились на согласование к своему главному теленачальнику — Лапину,[24] который лично курировал эту передачу.
К предложенным кандидатурам ведущих Сергей Георгиевич поначалу отнесся совершенно безразлично. Только и спросил:
— Вы думаете, это будет кому-то интересно?
— Да, — бодро ответила «интриганка» Озерная, — думаем.
— Ладно, пробуйте!
«Мы договорились с Высоцким, — рассказывала Эльвира Александровна, — он должен был писать половину сценария, подобрали приблизительный репертуар. Буквально за месяц приходим на окончательное утверждение плана, и вдруг Лапин говорит: „А кто ведущий? Марина Влади и Высоцкий?! Какой дурак вам это разрешил?“
„Этим дураком были вы“, — вознамерилась ответить Озерная — Бенкендорф, но поскольку не была дурой, смолчала. А подругам потом плакалась: „За Высоцкого и Марину мне стало так обидно, что вообще не захотелось работать“».
В один из тихих вечеров Высоцкий говорит Марине: «Знаешь, Андрей Тарковский[25] готовит новый фильм „Белый-белый день“, он хотел бы поговорить с тобой. Я так понимаю, что он собирается пригласить тебя на пробы». И испытывающе смотрит на нее.
— Я вовсе не нуждаюсь ни в каких пробах! — недоумевает Марина. — Что за дикость?! От меня никто и никогда не требовал проходить через пробы, приглашая на какую-либо роль. Был только один случай, но ведь то был сам Орсон Уэллс! К тому же я была тогда совсем еще молоденькой, начинающей актрисой… Нет! Пусть и не мечтает.
Но Высоцкий начинает уговаривать: «Марин, Андрей — наш лучший режиссер, мирового класса. Ты видела его „Иваново детство“, „Андрея Рублева“…»
— А почему же он тебя не снимает?
— Попытки были, — неожиданно смутился Владимир. — Но что-то там у нас с ним не получилось, я уже не помню деталей… Дело не в этом. Сейчас он задумал такую автобиографическую картину. Тебя он видит в роли своей матери. Говорит, вы чем-то похожи… Но он боится ошибиться. Ведь это мама все-таки, понимаешь… Ну что тебе стоит?..
— Ладно. Договорились. Давай телефон, я позвоню.
Вернувшись из поездки в Подмосковье с небольшой съемочной группой, Марина с воодушевлением рассказывала Высоцкому: «Это были даже не пробы. Мы просто снимали несколько кусков. Андрей подробно объяснял мне сцену: на пороге избы женщина долго-долго ждет любимого человека. Становится прохладно, она зябко кутается в шаль, последний раз в отчаянии смотрит вдаль — никого, ничего, пустота. Она, поникшая, возвращается в дом… Вот и все. Андрей наговорил мне массу комплиментов. В общем, я довольна. И собой, и Тарковским. Но я его предупредила: „Андрей, если я тебе не подойду, то ты мне прямо скажи об этом, чтобы я напрасно не ждала, хорошо?..“»
Потом, уже за ужином, они фантазировали и строили грандиозные планы. Еще бы, ведь если Марина начнет сниматься в этом фильме, сразу решится множество проблем: у нее появится официальная работа в Союзе, можно будет спокойно, без оглядки на сроки, диктуемые ОВИРом, жить в Москве, рядом с мужем. Да и вообще — сниматься у Тарковского! — это, должно быть, такое счастье…
Но проходит несколько дней, а вестей от Тарковского все нет и нет. «Мы звоним Андрею, — вспоминает Марина, — но все время попадаем на его жену, и та, с присущей ей любезностью, швыряет трубку. Я чувствую, что звонить бесполезно — ответ будет отрицательным».
Интуиция ее не подвела. Через какое-то время некая девица из киногруппы «Зеркала» (оказывается, так теперь стал называться будущий фильм Тарковского) все-таки позвонила и сообщила Влади, что роли уже распределены и что ее благодарят за пробы…
Высоцкий пришел в бешеную ярость. Такой взрыв эмоций она видела у него только на сцене в «Пугачеве». Только сейчас уже не до игры. Он оскорблен за нее, зол на себя за то, что понапрасну уговаривал соглашаться на эти злосчастные пробы, унижен тем, что Тарковский сам, видите ли, даже не удостоил ответом, не снизошел, чтобы толком объяснить положение. Марина попыталась хотя бы чуть-чуть сгладить ситуацию:
— Володя, пойми, у него сейчас слишком много работы, масса забот, все-таки подготовительный период; сам знаешь, что это суматошные дни… Ну и вообще, режиссеры-постановщики — это не те люди, которые берут на себя роль гонца, приносящего дурные вести. Им иногда просто мужества не хватает…
— Да-да, — сумрачно кивает Высоцкий. — Но я видеть его больше не могу. Не хочу и не буду.
Они помирились друг с другом только через два года, когда Тарковский объяснил, что отказался от Марины только по одной причине: зрители будут отвлекаться от сюжета и основной идеи его фильма, видя на экране только Колдунью. Высоцкий внимательно посмотрел на него и великодушно согласился: «Может быть, ты и прав»… Впрочем, сама Марина все же осталась при своем мнении. Она была уверена, что ее неудача с «Зеркалом» — козни и происки жены режиссера, Ларисы.
Провалилась и попытка начинающих режиссеров Альберта Мкртчяна и Леонида Попова привлечь к съемкам фильма по роману Обручева «Земля Санникова» Высоцкого и Марину Влади. «Утвердили меня в картину, сделали ставку, заключили договор, взяли билеты, бегал я с визой для Марины, — сообщал Владимир своему другу Станислову Говорухину,[26] — а за день до отъезда Сизов — директор „Мосфильма“ — сказал: „Его не надо!“… У меня гнусь и мразь на душе, хотя я счастливый, что баба у меня тут…»
Позже уже самому Говорухину, собиравшемуся экранизировать повесть Станюковича «Пассажирка», приходит в голову мысль снять в главной роли Марину. Как он объяснял, «за русскую стать». Но, как всегда, возникли непредвиденные обстоятельства, у режиссера появились новые проекты, и отложил он «Пассажирку» в долгий-долгий ящик, который запер на замок на целых сорок лет.
— Просто рок какой-то! — Высоцкий пытался обернуть в шутку дурную весть о том, что потерпела фиаско очередная их с Мариной попытка вместе появиться на экране. — Наши режиссеры-дебютанты послушно подняли руки вверх, едва узнав, что их мосфильмовское начальство недоуменно подняло бровь, увидев в списке исполнителей главных ролей фамилии Влади и Высоцкий. Им даже «дядя Степа» Михалков не помог. Вот так.
Марина фыркнула: «А я и не сомневалась. Они же трусы. Как их там? Саша Светафо…» — «Саша Стефанович и Омар Гвасалия». — «Шериф». — «Кто?» — «Омар Шериф». — «А-а, — засмеялся Высоцкий. — Да нет, ну какой шериф из Омара? Он скорее креветка». — «Ага, тогда этот Саша — устрица. В общем, bouillabaisse!» — «Не понял, что?» — «Буйабесс — такой вкусный рыбный супчик, ну уха по-марсельски. Я как-нибудь тебе обязательно приготовлю…»
Еще более странную игру затеяли чиновники Гостелерадио. Они были готовы утвердить Высоцкого на роль Фредерика Моро в сериале по Флоберу, но при одном непременном условии: партнершей главного героя должна выступить… Марина Влади. Унизительный шантаж, иезуитский, решили на семейном совете, и дружно отказались от съемок.
…Марина ничего не могла с собой поделать, но перед каждой рабочей сменой в павильоне «Ленфильма» она старательно приводила в порядок макияж, прическу, переодевалась, словно это ей сейчас предстояло работать перед камерой в очередном эпизоде «Плохого хорошего человека». Когда муж сообщил ей, что Иосиф Хейфиц собирается экранизировать чеховскую «Дуэль» и уже утвердил его на роль фон Корена, она бросила все свои парижские дела и примчалась в Питер.
Ее мучили два взаимоисключающих чувства. С одной стороны, профессиональная гордость не позволяла звезде экстра-класса самой предлагать свои услуги, так сказать, навязываться на роль. Но, с другой, ей ужасно, до слез, как девчонке-дебютантке, хотелось сыграть светскую львицу Надежду Федоровну, коварную обольстительницу и несчастную, в сущности, женщину, так точно прописанную Чеховым. И с робкой, детской, наивной надеждой на то, что Хейфиц, может быть, как-нибудь, случайно, что ли, обратит на нее внимание и в конце концов поймет, что именно она, Марина, и никакая другая актриса, даже эта Люда Максакова, а только она идеально подходит на эту роль. Борясь сама с собой, Марина ежедневно следовала за мужем на съемочную площадку, скромно пристраивалась где-нибудь в уголочке с томиком Чехова в руках. Но фильм был уже запущен в производство, все исполнители утверждены, и остановить процесс было невозможно. Понимая это, она все же по-прежнему упрямо, как на работу, каждый день тихой тенью Высоцкого появлялась в павильоне, садилась так, чтобы никому не мешать, и упрямо перечитывала «Дуэль».
Не в силах видеть эти ее молчаливые мучения, Высоцкий по-дружески перемолвился с Женей Татарским, который как второй режиссер отвечал за подбор актеров, с просьбой переговорить с Хейфицем. Но мэтр даже слушать ничего не захотел.
Вся съемочная группа (за исключением режиссера-постановщика) во все глаза, разумеется, наблюдала за Мариной и Высоцким: «Она вела себя естественно, старалась не привлекать к себе внимание окружающих, никого не замечала вокруг и смотрела на Володю восторженным влюбленным взглядом, заботливо поправляла ему прическу». Потом все с разинутыми ртами видели, как Марина в перерыве между сменами, услышав просьбу Высоцкого принести холодненького пивка, тут же повязала голову каким-то платочком, взяла самый обыкновенный бидончик, который оказался у кого-то, и пошла в ближайшие бани, где торговали хорошим пивом. И быстренько его принесла…
Вечерние смены продолжались обычно до полуночи. Но без пятнадцати десять Марина, как по графику, поднималась со своего креслица, прощалась и уезжала в «Асторию». Однажды Татарский, не выдержав, спросил:
— А что вы так рано уходите?
— Женя, я же актриса, завтра я должна хорошо выглядеть.
И уехала. А Татарский, обернувшись к стайке девочек из массовки, показал им оттопыренный большой палец и восхищенно произнес:
— Учитесь! Французская звезда без четверти десять вечера говорит всем «адьё, спокойной ночи», так как знает, что лицо актрисы — тоже принадлежность профессии. А вы, дурехи…
Но самые большие свои надежды на совместную работу Марина и Владимир связывали с двухсерийной исторической эпопеей «Емельян Пугачев». Поначалу все складывалось благоприятно. Автор сценария Эдик Володарский, безусловно, был обеими руками за Высоцкого в роли Пугачева и Марину — Екатерину II. Режиссер Алексей Салтыков тоже склонялся к этому варианту. «Правда, он был человек запойный, и съемки могли затянуться на неопределенное время, — сомневался Вахтанг Кикабидзе, которого вызвали на роль цыгана-разбойника. — Но когда я узнал, что буду работать вместе с Володей и Мариной, то без колебаний согласился». Научные консультанты картины, посмотрев фотопробы, также остановили свой выбор на Высоцком и Влади. А увидев в гриме Пугачева Евгения Матвеева, шарахнулись: «Ой, только не этот!».
«Пробы у Володи были чудесные, — вспоминала Марина. — Он был бы гениальным Пугачевым… А я делала только пробы костюмов. Но самое грустное и смешное заключалось в том, что я все-таки потом снялась в роли Екатерины, только много позже, уже у японцев, а он Пугачева так и не сыграл. Это была большая потеря».
Роль Пугачева пробил для себя народный артист Матвеев, которому не привыкать было играть исторических персонажей любой эпохи. Марина Владимировна, разумеется, продемонстрировала характер и отказалась от заманчивого предложения все же сыграть российскую императрицу: «Я мечтала об этой интересной работе, но этот наш с Володей сон рухнул… Впрочем, как и многие другие…» К тому же чиновники вдруг затеяли никчемные разговоры о том, что возникают проблемы с выплатой ей, иностранной актрисе, гонорара в валюте. «Хотя об этом, — утверждала Влади, — с моей стороны не было и речи».
Ну, нет так нет, и черт с вами!..
Лишь однажды Марине Влади и Владимир Высоцкому удалось появиться вместе на большом киноэкране в фильме венгерского режиссера Марты Мессарош с символическим, как оказалось, названием «Их двое», или «Они вдвоем». «У нас там прелестная сцена была, — вспоминала Марина, — где мы под снегом, флирт такой… И, в конце концов, он меня целует. Он там очаровательный просто, и сцена получилась очень красивая…»
Этого эпизода в сценарии, вообще-то, не было. К Марине, занятой на съемках, стихийно приехал Высоцкий. И режиссер обратила внимание, что у ее друзей явно «что-то не ладилось… Отношения между ними оставались натянутыми… А я старалась придумать что-нибудь такое, чтобы они помирились, чтобы он тоже поехал с нами на съемки в маленький городок Цуонак… И предложила Володе сыграть тут же придуманный эпизод. В конце концов атмосфера съемок их помирила…»
И слава богу.
Но вот попытка Динары Асановой снять в главных ролях Высоцкого и Марину Влади в фильме «Жена ушла» не удалась. Высоцкий уже начинал сниматься у Говорухина в «Месте встречи», а у Влади возникли какие-то неожиданные формальные проблемы с визой…
* * *
…Шофер студийной машины встречал Марину прямо у трапа самолета Москва — Одесса с огромным букетом.
— С благополучным прибытием, Марина Владимировна. Это — вам, — водитель галантно вручил ей роскошный букет. — Владимир Семенович передает вам свои извинения, но сегодня, так совпало, у нас такое событие — первый съемочный день…
— Да-да, я все знаю, мы созванивались, — рассеянно говорит Марина, помогая сестре устроиться в машине. — Там вещи…
— Не волнуйтесь, Марина Владимировна. Наш человек в багажном отделении уже, наверное, получает чемоданы. Все будет в порядке.
— Куда теперь? — спрашивает Марина, когда машина наконец тронулась с места, выруливая на дорогу, ведущую к городу.
— Велено доставить вас в Шевченковский парк, прямо на площадку. Все с утра там, на «Эре милосердия»…
— То есть? — не понимает Марина.
— Ну, это картина Говорухина так будет называться.
Когда машина лихо подкатила к павильону, задекорированному под бильярдную, на улицу мигом выскакивает Высоцкий в кургузом пиджачке капитана Жеглова и с ходу начинает танцевать. Это и «Барыня», и «Яблочко», и «Тарантелла» одновременно! Между Мариной и Володей — несколько метров. Она смотрит — он танцует. Танец восторга! Вдруг, так же внезапно, он срывается с места и мчится обратно в павильон. Услышав новость, Говорухин тут же хлопает в ладоши и командует: «Стоп! На сегодня все. Всем спасибо. До завтра». Вся площадка — от осветителей до актеров — облегченно вздыхает и аплодирует: первый съемочный день позади, с почином!
К приезду дорогих гостей на приморской даче все было готово. Ломился стол под цветущими старыми вишнями, компания в сборе. При появлении Марины грянул салют из десятка бутылок шампанского, а под ноги имениннице полетели цветы…
Когда отзвучали веселые тосты в честь дорогой и прекрасной юбилярши, вспомнили о вступлении в «Эру милосердия» и начался общий необязательный треп, Марина мягко коснулась руки Говорухина: «Слав, нужно поговорить». Они выбрались из-за стола и пошли к дому. Это была дача, которую Станислав Сергеевич вместе с Высоцким специально сняли к приезду Марины.
Владимир их ждал у порога. Когда зашли в маленькую сумрачную комнату, он запер дверь: «Чтобы никто не мешал».
— Слава, у нас к тебе просьба, — начала Марина.
— Я слушаю.
— Отпусти Володю с этой картины. Возьми себе другого артиста. Ведь еще не поздно?
— Что значит «не поздно»? И что значит «отпусти»? — Говорухин ошалело взглянул сначала на Марину, а потом на Высоцкого.
— Слава, ну что ты, ей-богу, — сказал Владимир. — Отпусти — значит отпусти. Мы с Мариной решили… Понимаешь…
— Не понимаю, — отрезал Говорухин. — Не понимаю! «Мы с Мариной решили…» А меня вы спросили? А обо мне вы с Мариной подумали?! А о картине подумали? Потрачены сумасшедшие деньги, все исполнители утверждены. Что такое график съемок, не мне вам рассказывать. — Он не выдержал, вскочил и стал шагать по тесной комнатке. — Вы с ума сошли! Отступать уже поздно. Это невозможно. Ты же сам так хотел эту роль! — он уже почти орал на Высоцкого.
— Да все возможно, Слава. Помнишь, Вайнеры еще говорили, что Жеглов бы мог классно получиться и у Коли Губенко, и у Сережки Шакурова. Помнишь?..
— Помню.
— Ну вот! — вцепился в друга Высоцкий. — Бери их. Кого хочешь, того и снимай. У них получится.
— Весь фильм ставился на тебя. Ты сам подбирал себе партнеров, я тебе не мешал. Кто Севку привел? Кто Ваню Бортника? Ты! А теперь что, все ломать к чертовой матери?! Вы, мои милые, соображаете, что вы мне сейчас предлагаете?..
— Пойми, Слава… — Высоцкий запнулся. — Мне ведь не так много осталось. И я не могу тратить год жизни на эту роль. Отпусти. Я хочу еще мир посмотреть, пописать. Не заставляй меня…
— А я и не заставляю, — Говорухин чувствовал, что еще чуть-чуть — и они с Мариной его дожмут. — Вспомни, сколько трудов было затрачено, чтобы пробить тебя на роль Жеглова, сколько мы все обдумывали… Тебе себя жалко, а почему не думаешь о других? Тебе жаль своей мечты о путешествиях, а почему тебе не жаль нашей общей мечты об этом фильме? Почему ты так легко все бросаешь псу под хвост?
— Черной кошке, — буркнул Высоцкий.
— Слава, отпусти Володю, — взмолилась Марина. — Имениннице грешно отказывать. Ну, хочешь я перед тобой на колени встану? — И она действительно медленно сползла на пол и опустилась на колени перед Говорухиным. — Славочка, я тебя очень прошу.
— Так! Все. Марина, подъем! — Говорухин резко поднял ее за плечи и усадил в кресло. — Володя, продолжаем работать дальше. Ты хочешь путешествовать? Пожалуйста. Я создаю для тебя «режим наибольшего благоприятствования». Никто не заставляет тебя сидеть целый год в Одессе. Надо будет куда-то уехать? Езжай куда хочешь. Появляются свободные дни, приезжаешь, снимаем твои сцены. Весь рабочий график я с Панибраткой утрясу.
— Как, с кем? — Марина решила, что у нее какие-то проблемы с русским языком.
— Панибрат, — улыбнулся в усы Говорухин, — это фамилия директора картины, и не предполагает панибратства. Тем более что она Керимовна. Джемиля Керимовна. Строгая женщина, ханум. — Он уже был способен шутить, понимая, что на этот раз победил. — В общем, договорились?
Высоцкий прищурился:
— Ну, допустим. Но и ты тоже должен сделать благородный жест. Снимешь в «Эре» Марину.
— В какой роли? — чуть опешил Говорухин. — Черной кошки?
Но Высоцкий даже не улыбнулся:
— Давай прикинем. Допустим, в роли Вари…
— Младший сержант Синичкина, «славная дочь Ленинского комсомола»?! Ты соображаешь, что ты предлагаешь? Варя — девчонка сопливая…
— Володя, не надо, — запротестовала Марина.
— Ну а как, если подруга Горбатого? — не отставал Высоцкий.
— Подумаю, — сгоряча пообещал Говорухин. Сейчас он был великодушен, как миротворец ООН. — Все, пошли за стол, там нас уже наверняка заждались…
* * *
Наблюдая и косвенно участвуя в некоторых жизненных коллизиях Марины Влади в Москве, Александр Наумович Митта неизменно восхищался ею: «Размахивая крыльями, она порхала, как ангел, над семьей… Приезжает из Парижа молодая женщина, с двумя детьми под мышкой, один все время где-то что-то отвинчивает, второй носится, как ртуть… И Марина, спокойная, невозмутимая, посреди этого бушующего маленького мира. Появляется Володя со своими проблемами и неприятностями. Она и этого успокаивает…
А у нее свои заботы: она — актриса, талантливая, в расцвете, пользующаяся спросом, но продюсеры уже отказываются с ней работать. Агенты подыскивают сложные и выгодные контракты, а Марина отказывается, платит неустойки… Она мотается из Москвы в Париж, из Парижа в Москву по первому намеку, что у Володи что-то не так, бросает все. Детей под мышку — и сюда… Надо было сделать так, чтобы все эти сложности таились только в ней, чтобы они никому не были заметны, чтобы для Володи было лишь успокоение, только окружить его заботой…»
Впрочем, Марина по-своему уточняла некоторые нюансы своих отношений с Высоцким: «Да, я очень любила его и приносила в жертву ему все, конечно. Но это только я решала и я все равно оставалась абсолютно свободной женщиной. Так что я давала ему то, что хотела и могла, но я не была его рабой…»
Прекрасно разбираясь в законах кинобизнеса, Марина знала: чтобы оставаться в «обойме» востребованных актеров, необходимо сниматься в трех фильмах в два года. Больше — перебор, меньше — угроза забвения. По полторы картины в год — то, что нужно. При этом, уточняла она, желательно работать только с хорошими режиссерами. Хотя, конечно, к настоящему мастеру можно попасть раз в десять лет, а вот сниматься с такими тайм-аутами — весьма небезопасно.
Но она собственноручно, сознательно разрушала свою успешную кинокарьеру. О театральных работах вообще можно было не заикаться. С Влади побаиваются заключать долгосрочные контракты. У нее уже сложилась репутация ненадежной актрисы, которая может в самый неподходящий для съемок момент сорваться и улететь куда-то за тридевять земель.
Ради поддержания нормального семейного бюджета она уже соглашается сниматься в рекламных роликах, понимая: «Еще немного — и ни один уважающий себя режиссер не захочет иметь со мной дело». Но что делать? Есть другие варианты? Предлагайте! А как иначе можно прикатить в Москву на новеньком «Рено-16», приобретенном по символической процентной стоимости от фирмы, на фоне продукции которой ей пришлось что-то там изображать в рекламном клипе, чтобы потом с легким сердцем оставить эту автоигрушку мужу?.. Если бы я была абсолютно обеспеченной женщиной, вздыхала Марина, то снималась бы только в хороших фильмах и играла бы в основном в театре.
«Я не могу быть всегда первой актрисой, — она искала оправдание самой себе. — Приходилось оставлять свою карьеру, потому что я, прежде всего, женщина, мать. Если бы я не думала про это, я бы не имела троих детей. Для меня моя личная жизнь всегда была самой важной.
Актриса в кино играет первые роли до тридцати. Я играла до сорока главные роли…. Я никогда не занималась своей карьерой, я занималась своей жизнью. Был период больших успехов в кино — это 1950–1960-е годы. Был момент, когда я жила в России больше, чем в другом месте. Это было время любви, страсти — все, что было тогда с Володей…
Будучи профессионалом, я всегда могла возобновлять актерскую карьеру после длительного перерыва. Это была моя работа, но ради нее я никогда не отдавала ни одного дня моей женской жизни. У женщин очень много обязанностей. Надо быть и матерью, и женой, и профессионалом. Мужикам в жизни легче… Возможно, когда-нибудь они тоже будут заниматься и детьми, и домом…»
Когда-то, размышляя о природе актерства, Владимир Высоцкий заметил: «Наша профессия — пламень страшный». Как погасить этот огонь и стоит ли делать это? — ответа на этот вопрос ни он, ни она, да и никто не знал и не знает.
Что касается театра, то тут надежды Марины на совместную работу с мужем практически равнялись нулю. О французской сцене Высоцкому можно было даже не помышлять. Он понимал:
К барьеру вызван я языковому.
Ах, разность в языках!
Не положенье — крах.
Но выход мы с тобой поищем и обрящем…
А вот Марина на «Таганке»… Тут уже был гипотетический простор для самых авантюрных идей, тем более, учитывая склонность основателя московского театра Юрия Петровича Любимова ко всякого рода экспериментам. И когда на «Таганке» только стала витать тень Чехова и его «Вишневого сада», Марина и Владимир тут же загорелись: а вдруг?!. Он — Лопахин, она, естественно, Раневская. Чем не сенсация для русской сцены?
Однако Любовь Андреевна на «Таганке» досталась признанной приме Алле Демидовой. Марина все понимала: никто не хотел рисковать, и ничуть не обиделась. Зато за мужа порадовалась: «Володя в роли Лопахина был чудесен… Он играл то, что не очень часто показывают на сцене, — любовь молодого человека к женщине, которую он всю жизнь, еще мальчишкой боготворил».
Позже они немало думали над тем, как бы все-таки совместно поработать в какой-нибудь другой чеховской пьесе. «Володя, — не сомневалась Марина, — мог бы великолепно сыграть Иванова, а я видела себя в роли Сарры. Но человек предполагает, а Бог располагает…»
Во второй половине 1970-х у Высоцкого с Демидовой возникла идея — поставить на таганской сцене «Игру для двоих» Теннесси Уильямса. Одновременно Владимир впервые пробовал себя как режиссера. Но Алла Сергеевна чувствовала раздражение из-за того, что свои репетиции он строил так, чтобы в дальнейшем перенести рисунок ее роли на Марину и выступать уже с ней на западной сцене.
«Я не очень люблю актрис, которые много думают, — иронизировала Марина безотносительно Демидовой. — Хотя есть и среди думающих людей прекрасные артисты…»
* * *
Когда наконец все было окончательно решено и на Всесоюзной студии грамзаписи «Мелодия» определены часы рабочих смен, Марина готова была молиться с утра до ночи, лишь бы ничего не сорвалось, лишь бы не вмешалась чья-то злая воля, рок, лишь бы только вышел наконец в Советском Союзе диск с песнями Высоцкого.
— Если пластинка выйдет, — говорила она ему, — это будет своего рода признание твоего статуса автора-композитора. И потом — мы довольно скромно живем на твою актерскую зарплату, так что лишние деньги не помешают…
В ее словах отсутствовала хищная расчетливость, зато наличествовала обычная житейская мудрость, чисто женская осмотрительность. А что? «Нам повезло, когда он стал немножко-немножко зарабатывать, — не скрывала Марина, — немножко денег, немного, но как-то все-таки… Вначале было очень тяжело, потому что я, естественно, как кинозвезда, зарабатывала много денег. И это могло стать проблемой, как и в любом союзе. Но не стало. А в смысле лидерства в паре… Я думаю, что я его все-таки держала немного в руках. Как все бабы, в общем, когда мужик такой шальной, нужно держать его в руках…»
— Вы меня простите, но я вас решительно не понимаю, — Марина в волнении даже неловко смахнула сумочку на пол, не обратив на это внимания. — Вы же явно упускаете свою реальную выгоду, деньги, прибыль. Обязательно нужно выпустить «гран-диск» Волёди, обязательно. Самым большим тиражом… Вы же только выиграете. Она хорошо будет продаваться, я знаю. Будут дополнительные тиражи.
Генеральный директор «Мелодии» с умильным обожанием смотрел на любимую актрису и улыбался, без устали кивая головой.
— Мариночка, Мариночка, — Высоцкий поднял упавшую сумочку и подал Влади, — успокойся. Все будет хорошо. Сначала нужно сделать запись, а потом уже будем решать все остальные вопросы, в том числе и по тиражам, верно?
— Да-да, конечно, — поспешно согласился главный «мелодист» страны. — Думаю, будет двойной альбом. Я подпишу наряд аж на 24 песни.
Людмила Гурченко, оказавшаяся здесь по своим делам, встретила их в коридоре дирекции фирмы. Потом рассказывала знакомым: «Володя стал другим. Красивым, высоким, и неземная Марина не казалась рядом с ним большой, затмевающей… В ее голосе появились такие нежные, щемящие обертоны… „Воледя, спой еще! Ой, Воледя, что ты со мной делаешь!“ — говорила Марина. И обнимала его, и голову ему на плечо укладывала… От этой пары исходило такое сияние, что — ну не знаю — если на свете и есть настоящая любовь, то, ей-богу, это она!»
В дни записи в студию на улицу Станкевича они всегда приезжали вовремя, минута в минуту. «Марина на диванчике сидела, — млел от избытка впечатлений звукорежиссер Игорь Вагин. — Ноги мне ее запомнились, такие красивые, в тончайшие чулки затянутые. Очень элегантно у нее получалось почесывать одну ножку другой. Я так понял, что у них тогда самая любовь была. Представляешь, моль огромная откуда-то вылетела и прямой наводкой — к Влади. Высоцкий так ретиво ее от насекомого спасал, что даже аппарат нам снес „Штуцер-37“. А работал Высоцкий очень легко. С Мариной, конечно, повозиться пришлось…»
Если ножки и моль — это, конечно, поэзия, то «штуцер» — безусловно, суровая проза.
Минуло полгода. Записи были окончательно отшлифованы, утверждены и макеты конвертов для пластинок с прекрасными фотографиями Плотникова, но печатание тиража все откладывалось и откладывалось. В «Мелодии» все — от клерка до «генерала» — беспомощно разводили руками: понимаете…
Марина не понимала и не отступала. Преодолев массу препон и условностей, все же добилась рандеву с тогдашним министром культуры СССР Петром Ниловичем Демичевым, которого вся Москва за глаза звала кто «Ниловной», кто «Химиком» (по базовому образованию). Министр принял Марину с Владимиром радушно: усадил в удобные кресла, отдал строгие указания: референту — ни с кем не соединять, секретарю — подать к чаю сушки. Марина объяснила ситуацию, о которой и без нее «Химика» заблаговременно проинформировали референты. Петр Нилович огорченно качал головой, сокрушался, даже приносил свои извинения за нерасторопность подчиненных, поражался неслыханной волоките, то и дело произносил укоризненно: «Ай-яй-яй! Ну как же так?» и обещал лично посодействовать «ускорить процесс». Потом терзал телефон, звонил кому-то по «кремлевке», заверяя своего невидимого собеседника: «Лично я не возражаю».
Но классически обманул. Диск в конце концов все-таки вышел, но совсем не «гран», а малюсенький — миньон. И, разумеется, без всяких фото. С безобидными березками.
Кстати, автору фотопортретов Марины и Владимира, Валерию Плотникову, чуть позже удалось проникнуть в закрома «Мелодии», где ему, в нарушение всех существовавших правил и инструкций, знакомые ребята показали тот самый макет конверта, на котором в левом верхнем углу стояла анонимная резолюция: «До особого распоряжения». Этим «особым распоряжением» стала смерть Владимира Семеновича Высоцкого.
Потом, правда, когда Марина только заикнулась о судьбе пластинки, в «Мелодии» ей ответили: «А кто вы теперь такая?.. Так, вдова…»
Но вдова даже спустя четверть века, в «нулевые» годы XXI века, во время песенного фестиваля в Сан-Ремо сумела сделать так, что один из вечеров был посвящен памяти Владимира Высоцкого. «Местные барды перевели и пели его песни, — рассказывала потом Марина, — и я пела их на итальянском…»
Данный текст является ознакомительным фрагментом.