«Le Lit Conjugal» — «Королева пчел»
«Le Lit Conjugal» — «Королева пчел»
— …Они улетали, а мы оставались на земле. Теперь все наоборот: они там, в земле, а я вот в небесах…
Марина не узнавала Жан-Клода. В начале их знакомства Бруйе без устали шутил, балагурил, производя впечатление никогда не унывающего оптимиста. Сейчас он был грустен и сентиментален.
— Во время войны я служил на авиабазе Райяк на Ближнем Востоке. Оттуда через Иран наши летчики из эскадрильи майора Тюляна в конце 42-го года переправлялись в Советский Союз, чтобы воевать с фашистами. В первом составе эскадрильи было 14 летчиков и почти 60 авиамехаников. Увы, в их число я не попал по причине юного возраста и полного отсутствия летного опыта. Помню, мы, когда провожали их, кричали: «Вперед, райяки!» Кстати, «райяками» (по имени нашей базы) их потом называли и русские, когда в России создали эскадрилью «Нормандия-Неман»… Наши летчики были настоящими асами. Я гордился знакомством с ними. Альбер, Дюран, Лефевр… Их называли «три мушкетера», ведь они же были гасконцами…
— Как и ты? — улыбнулась Влади.
— Ну да, как и я! — К Жан-Клоду вернулось прежнее расположение духа. — Позже меня перевели в Габон, там я закончил специальные летные курсы и был зачислен в эскадрилью Артуа. Но повоевать так и не пришлось… Марина, а не выпить ли нам?
— Почему бы и нет? — Марина легко согласилась.
Едва Бруйе поднял руку, тут же подпорхнула стюардесса и, выслушав пожелания «большого босса», удалилась. Буквально через минуту она появилась вновь, уже с подносом, на котором красовалась бутылка красного вина и два бокала.
— Может быть, немного сыра? — спросил Жан-Клод.
— Конечно.
Бруйе кивнул стюардессе и поднял бокал, глядя в глаза своей соседки.
Он появился в салоне самолета, когда все пассажиры уже сидели на своих местах и дисциплинированно пристегивались ремнями безопасности. Марина мельком взглянула на нового попутчика, отметив его добротный легкий костюм, аккуратную прическу, приятный дорогой парфюм, темные глаза, доброжелательную улыбку, и не стала возражать, когда он, обратившись к ней: «Вы не против, мадам?», опустился в соседнее кресло.
Полчаса, может быть, минут сорок лета, а ей казалось, что они знакомы давным-давно. Он был внимателен, предупредителен, а главное — искренен в своей заботе о попутчице, был откровенен, рассказывая о себе, остроумен, и — слава богу! — не произносил ни слова о кино. Вначале Марину удивило и даже несколько задело это неузнавание, но чуть позже она поймала себя на том, что ей приятны его комплименты как женщине, а не киноактрисе, недосягаемой звезде, волей провидения оказавшейся рядом. И почувствовала, что даже случайные прикосновения локтя ее даже чуть-чуть волнуют…
Возможно, подкупило и то, с каким неподдельным интересом отнесся этот Бруйе к брошенным ею вскользь словам о том, что ее отец тоже был авиатором во время Первой мировой войны, успешно сражался с немцами и даже был награжден. Он так дотошно выпытывал подробности невероятного путешествия Владимира Полякова из России (!) в Париж, где стал волонтером, что Марина, увлекшись, принялась обстоятельно рассказывать о многочисленных талантах своего удивительного отца, которого, к великому сожалению, потеряла десять с лишним лет назад.
— Знаешь, — проговорила она, глядя на свой бокал, — всякий раз, когда я сажусь в самолет (а летать по делам мне приходится довольно часто), я почему-то всегда вспоминаю его. А каждого мужчину сравниваю с ним и вижу: не то, не то, не то…
Потом, по окончании съемок фильма «Семь смертных грехов», Жан-Клод встретил Марину с цветами, повез в какой-то фантастический ресторан и там огорошил неожиданным предложением отправиться в путешествие в Габон.
— Ты увидишь потрясающую, ошеломляющую страну. Центральная Африка, голубые лагуны Атлантического океана. Столица Либервиль — один из самых красивых африканских городов, очень похож на Майами-Бич. Ты бывала в Америке?
— Нет, но собираюсь.
— Поедем вместе, — убежденно сказал Бруйе. — Ты будешь жить в моем доме, у тебя будет все, что только пожелаешь. Я покажу тебе свою уникальную коллекцию ритуальных масок фангов, митсого и теке. Клянусь, ничего подобного ты никогда не видела! Климат и природа Габона изумительные. Большую часть территории занимает вечнозеленый лес, а на востоке возвышаются Хрустальные горы.
— Они на самом деле хрустальные? — заинтересовалась Марина.
— Почти, — улыбнулся Бруйе. — Во всяком случае, красоты необычайной. Соглашайся…
— И когда? — спросила Марина, мысленно уже сказав «да». С лихой отчаянностью она решила: черт побери, где «Семь грехов…», пусть будет и восьмой!
— Да хоть сегодня. У меня ведь чартер. Можем отправиться в любое время. Одно твое слово, королева…
Она уже знала, что Жан-Клод, давно обосновавшийся в Африке, успешно вел бизнес, являлся совладельцем крупнейшей в Габоне авиакомпании. Знакомя его с друзьями, обычно уточняла: «Настоящий мужик… Авантюрьер… Гасконец к тому же…»
Свой основной капитал Бруйе заработал, занимаясь строительством аэродромов не только в Габоне, но и в других странах Экваториальной Африки. Тут, на Черном континенте, он слыл честным, порядочным и везучим бизнесменом. Кроме обычных грузовых и пассажирских перевозок, он добровольно взвалил на себя все хлопоты по организации летучего отряда санавиации, бескорыстно доставлявшей больных людей в центральные клиники из самых труднодоступных районов страны.
Свое двадцатипятилетие Марина встречала абсолютной победительницей. Рядом был счастливый «побежденный» летчик Жан-Клод, который считал 13 апреля 1963 года — день их знакомства — самым знаменательным в своей жизни. Подрастали сыновья. Она являлась полновластной хозяйкой громадной виллы на Атлантическом побережье. В ее подчинении — целый отряд прислуги, садовников, кухарок, шоферов, у пирса на океанских волнах мерно покачивалась роскошная яхта, на которой они вместе с Бруйе в любую минуту могли отправиться куда угодно, и в любом порту мира ее вместе со всемогущим спутником встретили бы с королевскими почестями. Потому что сегодня она уже не просто колдунья, но и королева.
Или «Le Lit conjugal» — «Королева пчел», досадливо поморщилась Марина.
— …Вы что, на самом деле видите во мне нимфоманку? — заинтересовалась Марина, прочтя сценарий «Королевы пчел», к съемкам которого собрался приступать Марко Феррери.[7] — Да эта ваша Регина настоящая стерва. Конечно, я не спорю, характер у меня самой ужасный, поэтому я спокойно играю гадких женщин. Почему нет? Но такую?!.
— Согласен, стерва, — усмехнулся Феррери. — И вы, Марина, мне подходите по всем статьям. Хотя бы потому, что сразу отгадали характер этой сучки. Я хочу обнажить перед всеми тайные стороны женской души…
— …которая мечтает об умерщвлении особи противоположного пола, — предположила Марина.
— Именно! — воодушевился режиссер. — Но в данном случае предметом моего исследования является отнюдь не ваша, Марина, душа. Просто вы как никто способны помочь мне воплотить мои идеи. Я знаю, вы — совсем иная… — Он смешался, еще что-то невнятно пробормотал, и Марине послышалось, что Марко добавил: — Возможно, иная…
— А правду говорят, что вы ветеринар? — теперь уже Марина попыталась взять его в оборот.
— Правда, — ничуть не смутился Феррери. — По образованию я действительно ветеринар и по-прежнему очень интересуюсь животным миром. В нем так много поучительного для человеческого общества.
— Например, то, что самец непременно должен погибнуть после оплодотворения пчеломатки?
— Ну, в том числе и это. И в пчелиной семье, и в семье человеческой очень много общего…
— И любой брачный союз обречен на подобный финал?
— В той или иной степени, — развел руками уже раздраженный «допросом» режиссер. — Все браки совершенно идентичны.
— Ладно, рискнем! — махнула рукой Марина. — Я согласна.
Читая в газетах анонсы своей «Королевы», Марина чертыхалась: «Примитивы!.. Как можно было сочинить нечто подобное? Они что, фильма не видели?!» — «…Супружеская жизнь молодой пары начинается счастливо и безоблачно, между ними царит согласие, они мечтают о детях. Но с каждым днем происходит что-то совершенно необъяснимое: муж на глазах чахнет, а молодая жена все хорошеет и хорошеет. А когда она уже ждет ребенка, мужу становится настолько худо, что он уже не в силах подняться с постели…»
Профессиональное чутье ее редко когда подводило. Уже в ходе съемок она точно знала, что фильм ожидает успех. Партнер — Уго Тоньяцци — чудо! Регина у Марины получалась именно такой, какой ее видел Феррери. Друзья все же не зря называли его гением, у которого не было ни школы, ни учеников, ни последователей, настолько он был индивидуален и неповторим.
Накануне церемонии закрытия Каннского кинофестиваля, во время которой оглашались имена победителей и лауреатов, Марина разнервничалась донельзя, чего давно с ней не происходило. Дважды навещала салон маэстро Жака, официального парикмахера фестиваля, обладателя «волшебного взгляда». Мсье Дессанж, конечно, умел творить чудеса. Он трудился над ее прической несколько часов. Потом трижды она меняла туалеты.
Еще бы, ведь ей, триумфатору, обладательнице премии лучшей исполнительницы женской роли, предстояло пройти по красной дорожке на набережной Круазетт с величием истинной королевы. Королевы стиля и «королевы пчел». По традиции каннские лауреаты одновременно становились кавалерами «Ордена искусств Почетного легиона».
(Жаль лишь Феррери, у которого сразу после грандиозного успеха на фестивале и выхода картины в широкий прокат возникли проблемы с пуританской цензурой, и особенно с Ватиканом.)
Бруйе для начала подарил жене радость романтичного многодневного морского круиза под парусами своей белоснежной яхты «Vaitiare», a потом преподнес новый сюрприз:
— Давай-ка, милая, будем потихоньку перебираться поближе к родным берегам. Я купил виллу на юге Франции.
— Жан-Клод, ты у меня — сплошное приключение, как американские горки, — только и смогла ответить Марина. — Никогда не знаешь, чего от тебя ждать в следующую минуту…
Только блаженное ничегонеделание на берегу довольно скоро сменилось унынием. Она чувствовала себя не в своей тарелке без шума-гама на площадке под беспощадными юпитерами, без удушливой пыли театральных кулис, без сплетниц-гримерш и придир-сценаристов, без громовых команд режиссеров и бесконечных интервью, без аплодисментов и цветов от поклонников, без помпезности фестивалей и банкетов. Бруйе же все это казалось никчемной, зряшной суетой, а восторженные взоры нахалов, которые жадно шарили глазами по телу его Марины, доводили его до исступления. Марина понимала состояние мужа. Он был раздражен точно так же, как в свое время Робер. Хотя нет, несколько иначе. Оссейну рядом нужна была талантливая актриса, послушная исполнительница его режиссерской воли. Хоть на съемках, хоть в постели. А отважному покорителю небесных высот Бруйе — земная хозяйка дома, хранительница очага, но вовсе не властительница съемочных площадок и сердец похотливых поклонников. «Мне невмоготу — я не могу не работать, — пыталась объяснить мужу Марина. — Это для меня очень серьезно». Но он не слышал.
Даже рождение сына Вольдемара-Владимира-Володьки-Вовки лишь ненадолго отвлекло ее от тоскливых мыслей и внесло совершенно незначительные изменения в размеренное и безмятежное существование в сладком рабстве роскоши. Тем более что бесчисленные няньки, кормилицы, прислужницы не давали ей даже пальцем без нужды шевельнуть…
Володька мирно посапывал в кроватке в тени деревьев. Марина, сидя рядом в плетеном кресле, лакомилась персиками и лениво перелистывала свежий номер «L’Off?ciel»: ну, и какие ткани нам предлагают кутюрье носить в 1965 году?..
Появившийся в саду Жан-Клод молча протянул ей телеграмму. Орсон Уэллс?[8] Да! Вот так сюрприз. Мэтр приглашает ее в Испанию на съемки «Фальстафа». Роль леди Кейт Перси…
— И что ты ответишь? — Жан-Клод, оказывается, все еще был рядом.
Марина положила телеграмму на столик.
— А что я могу ему ответить? Посмотри на меня, я же сейчас больше похожа на кормящую матрону. — Она чуть приспустила декольте. — Ты когда-нибудь видел такие груди? Уэллс просто не понимает, что я, увы, сегодня не та актриса, о которой можно мечтать. Так, в подробностях, я ему и сообщу. Нет-нет и нет. Орсон — мудрый человек, поймет.
Диктуя свой ответ секретарю, Марина улыбалась: Кейт Перси… Фальстаф… На следующий день Влади получила новую телеграмму от Уэллса. Орсон был, как всегда, лаконичен, категоричен и требователен: «Кончай кормить. Приезжай через две недели. И… будь в форме!»
«В чем оно, счастье актрисы? — задавала себе вопрос Влади. И сама же пыталась найти на него ответ. Оно, пожалуй, в таких банальных вещах, как у всякого человека: получать удовлетворение от своей работы, ценить и уважать своих коллег, партнеров, ощущать свою востребованность. Неважно где — будь то завод, какое-нибудь учреждение или театр, но чувствовать, что тобой восхищаются, а главное — любить то, что ты делаешь».
Отпускать Марину одну в неведомую киноэкспедицию Бруйе отказался наотрез. Он знает, какие опасности таит жаркое пиренейское солнце и не менее горячие кабальеро. Но рабочий график оказался настолько плотным, что все время Влади и Бруйе приходилось проводить порознь: Марина пропадала на съемочной площадке, а Жан-Клод, как некогда Оссейн, сидел в гостиничном номере, злющий, как лев в клетке. Как ему хотелось прекратить весь этот киношный балаган! В конце концов он устроил жене неприятную сцену в отеле, развернулся и умчался домой.
В два часа ночи в ее номере раздался стук в дверь. Марина решила, что вернулся Клод, и уже намеревалась открыть. Но услышала не совсем трезвый мужской голос: «Это я, Орсон!» На цыпочках она вернулась в спальню и просидела в кресле до утра, не сомкнув глаз и не выпуская из рук сигареты. На следующий день, отсняв заключительные сцены, Уэллс поблагодарил всю киногруппу за отличную работу, а Марине почему-то посоветовал бросить курить, чтобы не портить голос: «Пойми, это — твое главное сокровище». О запертой двери несостоявшийся любовник не обмолвился ни словом…
Насчет голоса Уэллс был, безусловно, прав, невинно улыбалась Марина, вспоминая, с каким трудом ей удавалось озвучание картины по-английски: «Причем это был староанглийский язык, шекспировский. Я волновалась, но, по-моему, все получилось…» Но при следующих встречах Орсон обычно глядел на нее с некоторым недоумением…
А Бруйе, чувствуя свою вину, решил-таки выполнить свое давнее обещание, и они с Мариной отправились в путешествие за океан. Тем более что в Штатах Влади ждала небольшая работа в какой-то проходной итальянской картине «Моя американская жена». Поначалу она даже думала отказаться от съемок, но согласилась, узнав, что ее партнером вновь будет Уго Тоньяцци. Съемочный процесс был организован чудовищно, паузы между сменами затягивались, и актеры были вынуждены слоняться без дела, пока горе-сценаристы дорабатывали следующую сцену. Во время одного из очередных перерывов Марина решила выяснить, что из себя представляет прославленная американская киноиндустрия, и на свой страх и риск (без всяких рекомендаций) наведалась в агентство «Уильям Моррис», которое занималось кастингом актеров. Она вовсе не собиралась покорять Новый Свет, просто было любопытно.
Тамошний «биг-босс», оглядев гостью с головы до ног, попросил: «Не могли бы вы улыбнуться, мадемуазель?»
Марина задохнулась от возмущения:
— Вы! Вы мне, звезде европейского класса, которая только что снималась у самого Орсона Уэллса, мне, матери троих детей, одной из самых красивых актрис, предлагаете просто улыбнуться?!
Сидящая рядом с боссом тощая американка с явно подтянутой кожей просипела прокуренным голоском:
— Именно вам, милочка. И вообще, не мешало бы вам сбросить два-три килограмма и заменить зубки. По-моему, они не очень ровные…
Марина, уже вне себя от ярости, вскочила, схватила шубку, шляпку и заорала прямо в лицо этой облезлой курице:
— Я вешу ровно 58 килограммов при росте 175 сантиметров, и все зубы — мои собственные! А ты шамкай и щелкай своими фарфоровыми!
После перенесенного шока Марина уже не испытывала к Голливуду ничего, кроме отвращения и ненависти.
Зато в этом же году супругов ожидало новое экзотическое путешествие на край света, в загадочную для Бруйе Россию, — на очередной Московский кинофестиваль. И вновь, как шесть лет назад, повторилась все та же ситуация, что и несколько лет назад с Оссейном. Марина была в центре внимания, сияла от удовольствия и всеобщего восхищения, а Жан-Клод покорным болванчиком, с тяжелым сердцем, исполнял роль ее «немого» мужа.
Ему оставалось ограничиваться посещениями Большого театра. Во время пресс-конференции на 12-м этаже гостиницы «Москва» Марина Влади сообщила журналистам: «Я крайне сожалею, что в этот раз так мало успела посмотреть и, что самое огорчительное, не увидела на сцене Майю Плисецкую». Очаровательно улыбнувшись, она тут же обратила внимание газетчиков на присутствующего здесь супруга: «Зато мой муж Жан-Клод Бруйе — он по профессии гражданский летчик — видел ее в „Дон-Кихоте“ и признался мне, что плакал от счастья… Летчики, как видите, иногда тоже плачут, если, разумеется, они попадают под власть большого таланта…»
«Конечно, она очень хороша, — писал в своем отчете с пресс-конференции репортер журнала „Советский экран“, — и вместе с ее восхищенным мужем — французским пилотом — за ней, откровенно говоря, столь же восторженно следят и многие другие мужские глаза…»
Но, глядя вслед удалявшейся по окончании пресс-конференции паре, журналисты видели, как Жан-Клод, бережно придерживая жену под руку, темпераментно и отнюдь не ласково выговаривал ей что-то вполголоса…
В те дни в Москве Марина и впрямь была загружена «под завязку», являясь членом жюри фестиваля под руководством известного советского режисссера Сергея Аполлинарьевича Герасимова. Единственная женщина в компании «12 рассерженных мужчин». Журналистам она признавалась: «Ясно, что это почетная и весьма трудная работа. Но такая работа здесь, в Москве, мне вдвойне приятна… Во всяком случае, я постараюсь, как это говорят по-русски, быть на уровне… Я чувствую себя в Москве как дома…»
Герасимов умело дирижировал работой жюри, склоняя коллег к тому, чтобы главный приз обязательно присудить фильму Сергея Бондарчука «Война и мир». Но я, гордилась собой Марина, билась изо всех сил, до тех пор, пока не переубедила всех членов жюри, что награду следует поделить между киноэпопеей Бондарчука и замечательной картиной венгра Золтана Фабри «Двадцать часов». После окончательного подведения итогов взмокший Герасимов, улыбаясь, сказал Марине:
— Ну, ты, оказывается, еще та штучка. Крепкий орешек.
В его устах это был изысканный комплимент.
По иронии судьбы, вскоре Влади вновь пришлось встретиться с «Войной и миром» Бондарчука, дублируя во французской версии картины Людмилу Савельеву, которая исполняла роль Наташи Ростовой.
* * *
— Марина Владимировна, — остановил Влади молодой человек, сотрудник пресс-центра фестиваля, — прошу прощения. С вами очень хочет встретиться Алексей Каплер.[9]
— ?
— Это наш очень известный кинодраматург, сценарист. Может быть, вы видели его фильмы «Ленин в Октябре», «Ленин в 1918 году»? Помните?
Марина с сомнением покачала головой:
— Нет, вряд ли. Я бы запомнила.
— Тем не менее он просит о встрече в удобное для вас время. У него к вам есть деловое предложение.
— Я, право, не знаю, — Марина заколебалась. — Такой загруженный график: встречи, приемы, пресс-конференции.
— Марина Владимировна, — молодой человек оказался настойчив, — Каплер — очень влиятельный и довольно интересный человек. В свое время у него были большие неприятности, ну вы понимаете… Алексей Яковлевич… был любовником дочери Сталина, Светланы…
— Какие же это неприятности? — засмеялась Марина. — По-моему, совсем наоборот!
— Вы меня неправильно поняли, Марина Владимировна. Сталин его за это посадил, и Каплер сидел в лагере.
Может быть, именно этот примечательный факт биографии советского киносценариста особенно заинтересовал Влади, и она выкроила 15 минут для светского свидания. Однако беседа с Алексеем Яковлевичем, вопреки ожиданиям, затянулась не на один час…
— Марина, вам что-либо доводилось слышать о такой выдающейся, на мой взгляд, женщине, как княгиня Вера Аполлоновна Оболенская?
— Конечно. Только у нас ее называли Вики. Вики Оболенская. Я не помню ее девичью фамилию…
— Макарова. Ее отец был бакинским вице-губернатором, — подсказал Каплер.
— Да-да! После революции она, совсем еще девочкой, вместе с родителями уехала во Франции. Насколько я знаю, она была одной из самых красивых парижских манекенщиц. Потом вышла замуж за князя Николая Оболенского. Во время фашистской оккупации стала героиней Сопротивления. Боши ее казнили. После войны правительство Франции наградило Оболенскую орденом Почетного легиона.
— Советское, кстати, тоже, — уточнил Каплер. — Орденом Отечественной войны… Знаете, Марина, вы позволите меня так вас называть?.. Спасибо. Вместе с Юлией, это моя жена, довольно известная советская поэтесса, мы много занимались изучением трагической судьбы этой женщины, перерыли кучу архивных материалов… Нам французские друзья еще обещали прислать некоторые документы, воспоминания очевидцев.
— Могу ли я вам чем-нибудь помочь?
— Да нет, ну что вы?! — добродушно улыбнулся Алексей Яковлевич. — Пока со всеми своими проблемами я еще способен справиться самостоятельно.
— Я в этом не сомневаюсь, — поддержала беседу Марина. — Перед вашим обаянием трудно устоять.
— Вы меня опередили. Вернее, просто лишили права голоса. У меня не хватает слов, чтобы высказать вам свое восхищение…
— Алексей Яковлевич, я ведь понимаю, что вы неспроста затеяли этот разговор об Оболенской.
— Конечно! Мы с Юлей написали киноповесть «В русском Париже», посвященную судьбе Вики. Там все так переплетено — Россия и Франция, любовь и война, жизнь и смерть. На «Мосфильме» уже лежит заявка на сценарий. В главной роли своего будущего фильма я вижу только вас, Марина Владимировна.
— Спасибо.
— Поверьте моему кинематографическому опыту и природному чутью, эта картина будет иметь успех. Как вы считаете, французские продюсеры способны клюнуть на такой проект?
— Ну, я не продюсер, мне трудно судить, — осторожно заметила Влади. — Хотя мне кажется, этот проект их вполне может заинтересовать. Есть же пример Жана Древиля, который сделал, если я не ошибаюсь, уже два совместных фильма. «Нормандия-Неман» и «Третья молодость» о Мариусе Петипа, кажется, да?
— Совершенно верно, — воодушевился Каплер. — Но Вики в вашем исполнении превзойдет всех. И знаете почему? Она любила Россию и в равной степени любила Францию. В вашей душе, по-моему, живут такие же чувства. Оболенская, которую фашисты пытались склонить к сотрудничеству, говорила: «Я русская, но всю жизнь жила во Франции. И я никогда не предам ни своей родины — России, ни Франции, приютившей меня». Немцы ее гильотинировали, вы знали об этом? После высадки союзников в Нормандии Веру перевезли в Берлин. Она отказалась писать прошение о помиловании, и в августе 1944 года в тюрьме Плётцензее ей отрубили голову…
— Да-да, ужасная судьба.
— Марина, вы — русская актриса с французским паспортом, я правильно цитирую ваше интервью?
— Не совсем. Я говорила: «Я — французская актриса с русской судьбой».
— Да, верно. Превосходно сказано!.. Может быть, еще кофе? — обеспокоился Алексей Яковлевич, не забывая о светских манерах.
— О, нет-нет, спасибо, — улыбнулась Марина. — Я сегодня и так уже… перебрала, да? Я правильно говорю? Нет?
— Нет-нет, «перебрала» — это о водке! — мило хохотнул Каплер. — Так вот, еще когда мы с Юлией писали свою киноповесть, то в роли Оболенской видели именно вас, Марина.
— Вы могли бы дать почитать мне ваш сценарий?
— Хоть сейчас. Или нет, зачем же? Я завтра пришлю к вам в номер.
— А я обещаю подумать, кого из режиссеров вам порекомендовать. У нас много прекрасных мастеров, и старых, и молодых.
— У нас тоже, — Каплер оставался патриотом.
— Да, я знаю, — согласилась Марина. — Например, Григорий Чухрай. Я до сих пор нахожусь под впечатлением его «Баллады о солдате». Вам могу сказать: я ему как-то даже письмо написала…
— Да что вы! С признанием в любви? — восхитился Алексей Яковлевич.
— Почти, — не смутилась Марина. — Я ему написала, что не знаю в мировом кино более волнующей картины, чем его «Баллада», и всякие другие слова. А потом еще о том, что мечтаю сняться у него, играть на русском или французском языках. Что это, может быть, самая большая моя мечта…
— Я, конечно, буду и с ним говорить о нашем, — с нажимом произнес Алексей Яковлевич, — о нашем с вами фильме. Но надеюсь и на предложения с вашей стороны…
Распрощавшись с Влади, хитрец Каплер решил спровоцировать ситуацию и как бы загодя «застолбить» идею будущего советско-французского фильма о русской княгине — героине парижского антифашистского подполья Вере Аполлоновне Оболенской, дав пространное интервью популярному журналу «Советский экран». Визируя материал, он настоял, чтобы в тексте обязательно остались две фразы: «По нашему мнению, главную роль могла бы исполнить замечательная французская актриса, русская по происхождению, Марина Влади. Мы надеемся, что это совпадет с желанием актрисы: на Московском кинофестивале она говорила, что мечтает сыграть героическую роль…»
Хотя на самом деле Влади, говоря о своей заветной мечте, имела в виду Анну Каренину…
Но и с Оболенской что-то не заладилось на «коммунальной кухне» советского кино: потянулись неизбежные бюрократические согласования, странные проволочки, бесконечные нудные переговоры. Потом у бдительных цензоров, именуемых на студии редакторами, стали возникать вопросы о лояльности (не Влади, слава богу, а ее героини — Вики, обезглавленной фашистами!) по отношению к СССР… Словом, сценарий, а с ним и идею совместного с французами фильма благополучно похоронили в пыли архивов Мосфильмовской киностудии.
Однако неудача Каплера не остудила пыла коллег-кинематографистов, жаждущих заполучить «русскую француженку» в свои картины. Ближе других к осуществлению подобного замысла оказался Петр Тодоровский, который приступал к экранизации пьесы Александра Володина «Загадочный индус». По его мнению, Влади идеально вписывалась в роль Елены Ивановны, возлюбленной главного героя. Во-первых, красавица (другую бы его фокусник просто не полюбил). Во-вторых, учительница французского языка (тут уж вовсе не возникало никаких вопросов). Но опять не сложилось, и Петру Ефимовичу осталось лишь развести руками: «Увы и ах…»
Более удачливым оказался прыткий режиссер Юрий Чулюкин, которому даже в карнавальной суете Московского фестиваля мимоходом удалось запечатлеть Марину Влади в своей комедии «Королевская регата», где она мелькнула cameo — в роли самой себя.
Много позже Владимир Высоцкий рассказывал Марине о своих тщетных попытках встретиться с ней в те дни в Москве. Она запомнила: «По нескольку раз в день ты ходил в кино смотреть хронику, чтобы увидеть меня хотя бы на экране. Короче, ты влюблен…» Но об этом она узнает уже потом…
Отшумел кинофестиваль, а вместе с ним практически закончились и брачные отношения Марины с Жан-Клодом.
Однажды во время многолюдного светского фуршета Марина краем уха услышала обрывок разговора двух милых дам, которые судачили, обсуждая гостей вечеринки. Одну из них Влади узнала: парижская журналистка, светский хроникер Патриция Гальяно. Именно она обронила фразу: «Этот летун, наверное, мечтает держать ее под стеклянным колпаком, как прекрасную статуэтку…» Марина усмехнулась и отошла в сторону. Если это о ней и Бруйе, то тут подошло бы несколько другое сравнение. Ее зоркий киноглаз увидел иную картинку: человек покупает мощный самолет, ставит его в ангар, каждое утро подходит к своему авиалайнеру, чувственно гладит его фюзеляж, нежно касается крыльев любимой игрушки и восхищенно произносит: «Какой красавец!» Потом уходит, запирая за собой двери ангара…
Влади прекрасно знала, что Жан-Клод не хотел, чтобы она оставалась в кино. Говорила: «…И делал большую глупость. Он вполне мог стать продюсером, у него хватало денег. У него их было много. Он мог бы стать моим продюсером. Но так не случилось…»
Они жили словно в параллельных мирах, каждый из которых существовал автономно, следуя своим курсом, не соприкасаясь. Марина вновь и вновь повторяла свое: «Я всегда искала в своих мужьях нечто, напоминавшее бы мне моего отца, его надежность и защиту. Но…»
Неполных три года супружеской жизни с летчиком промелькнули, и личная жизнь Марины, казалось, окончательно потерпела фиаско. Однако отчаяния не было. Считала ли она, что жизнь кончена? Да нет, конечно! Вычеркивала ли она эти годы из своей биографии? Тоже нет, в них же было немало замечательных мгновений. Что ее ждет впереди? Она знала и верила: надо жить, все еще будет хорошо.
Конечно, годы идут. Прошлый опыт навязывает сравнения, хочешь ты того или нет. Марина невольно оценивала достоинства Робера и Бруйе. Припоминала какие-то прелестные черты Оссейна, которых не было у Жан-Клода. И наоборот.
«Мои замужества меня кое-чему научили, — говорила она. — Алхимия семейных отношений весьма хрупка и сложна. Это не дается так вдруг. Ничего не дается с первого дня: ни терпение, ни интимное познание друг друга. Невозможно немедленно все перевернуть, открыть. Я чувствую, что надо учиться быть любимой, становиться мужем и женой так, как со временем понимаешь своих родных и самое себя. Я ничего этого не знала ранее. А теперь у меня уверенность, что любовь глубже, с течением времени она становится дружбой, становится нежнее — а это самое главное… Робер Оссейн был прекрасным актером, потом режиссером, создал свой театр… Жан-Клод — совершенно другой человек, отважный летчик, бизнесмен, полная противоположность Роберу…»
Что касается верности, то тут Марина была предельно откровенна и говорила, что мужьям своим никогда не изменяла: «Я не тигрица. И уж тем более не королева пчел…»
* * *
Отказавшись от неукротимой Анжелики ради «другого кино и другого мира», в качестве поводыря в этой иной жизни Марина выбрала основоположника «новой волны» французского кинематографа Жан-Люка Годара.[10]
Уже после первых дней съемок она поняла: работать с Годаром — и наслаждение, и мука.
— С актерами он общается странно. Во всяком случае, со мной, — рассказывала Марина. — Никакого сценария мне читать не давали. Мы приходили в какую-то комнату, где нужно было снимать очередной кусок, и Годар вставлял мне в ухо крошечный приемник-горошинку, по которому командовал: «Пойди туда, встань там, скажи то-то и то-то».
Однажды она не выдержала и сказала:
— Послушай, а зачем ты вообще берешь актеров? Лучше уж взять куклу.
Не задумываясь, Годар ответил:
— Ты знаешь, самый хороший робот — это все-таки актер.
Но Влади все равно не таила на него зла, даже наоборот — оправдывала причуды мастера, видя в нем большого ребенка: «Он привык так шутить — язвительно, саркастично, хотя на самом деле Годар — человек застенчивый, а сарказмом прикрывается как щитом».
Каждый его фильм был абсолютно автобиографичным. Кино служило для режиссера своего рода дневником, при помощи которого он улаживал какие-то вопросы в своей жизни. А жизнь была для Годара не более чем верным поставщиком материала для фильмов.
Свою картину с Влади «Две или три вещи, которые я знаю о ней» режиссер превратил в лабораторное исследование общества, под увеличительным стеклом рассматривая истории нескольких персонажей, так или иначе связанных с главной героиней — молодой домохозяйкой из парижского предместья Жюльетт Жансон, которая увлеченно занимается древнейшей профессией в мире. «Сам по себе фильм, по-моему, интересный, — говорила Марина, — это остров, социальное произведение. В нем рассказывается о женщинах, которые занялись проституцией: одна — чтобы купить себе туалеты, вторая — чтобы заплатить за воду и газ, которые стоят безумных денег, третья таким образом копит себе на приобретение мебельного гарнитура…»
В поисках новых форм на стыке документального и игрового кино самый яркий представитель «новой волны» использовал самые причудливые метафоры. Например, анальное изнасилование для него было аналогом презренного общества потребления. Таким образом, Годар, по мнению теоретиков, возводил свой интерес к анусу в забавный ранг критики социальной теории.
Личные мотивы в «Двух или трех вещах» Жан-Люк старательно скрывал. Но в закадровых комментариях он расписывался в своей неспособности уговорить звезду фильма Марину Влади выйти за него замуж: «Раз уж каждое событие изменяет мою обычную жизнь и раз я бесконечно терплю крах в попытке наладить общение… понимать, любить, влюблять в себя…»
Столь необычным, публичным объяснением в любви Марина была смущена, поскольку сама испытывала к Жан-Люку не более чем дружеские чувства.
Правда, в их отношениях однажды возник один пикантный эпизод, который Влади восприняла как неудачную попытку вечного экспериментатора Годара смешать коктейль из несовместимых ингредиентов — реалий жизни и иллюзии кино. Во время просмотра удивительного фильма Сергея Параджанова «Тени забытых предков» (во французском прокате — «Огненные кони») Годар, сидя рядом с Мариной, вдруг нежно поцеловал ее в плечо. Она поняла этот жест как всплеск эмоций, вызванных чувственными кадрами параджановской картины.
Однако несколько недель спустя Жан-Люк Годар в упор спросил Влади: «Ты хочешь выйти за меня замуж? Только ничего не решай сразу. Я буду ждать ответа после твоего возвращения с каникул. Хорошо?» И, помешкав, вручил потенциальной невесте — нет, не тривиальное обручальное кольцо, — это было бы слишком банально. Подарком стала небольшая картина Пикассо.
— Спасибо, Жан-Люк, — улыбнулась Марина. — Я тебя ужасно люблю. Ты — замечательный друг, я счастлива с тобой работать, но ты знаешь, что у меня уже есть спутник жизни и что в любом случае я буду относиться к тебе как к брату.
С тех пор Годар не обращался к Влади ни с творческими, ни с сердечными, ни с какими-либо иными предложениями. К тому же после незадавшейся помолвки между ними возникли серьезные разногласия (заочные) по «национальному вопросу». Марину покоробили некоторые публичные высказывания Годара, в частности: «Мой дед не был антисионистом, но был ярым антисемитом. Я так же горячо выступаю против сионизма, как мой дед в свое время выступал против евреев». Влади же еще со времен нацистской оккупации оставалась яростной ненавистницей антисемитов и любых шовинистических проявлений.
Будучи натурой деятельной и самостоятельной, Марина всегда стремилась быть в эпицентре общественной жизни: после итальянских демонстраций и митингов, в конце 1950-х уже на родине участвовала в акциях против войны в Алжире. Вместе с сестрами заботилась о беженцах и прятала оружие повстанцев в своем доме. Потом она протестовала против напалмовых атак американской авиации на беззащитных вьетнамцев…
* * *
Так сложилось, что Марина, хотя и являлась самой младшей из сестер Поляковых, с юных лет всегда, будучи прирожденным лидером, верховодила. Стремясь не отставать от старших, ей удавалось достичь большего по сравнению с ними. Но тем не менее мнения и советы сестер неизменно оставались для нее определяющими, самыми главными оценками.
Дочери Поляковых всегда старались держаться вместе, привыкли опираться друг на друга. Девичьи радости и творческие удачи каждой из сестер неизменно становились общими семейными победами. Ведь не случайно общей заглавной буквой псевдонимов сестер — Влади, Версуа, Варен, Валье — была латинская «V», то есть «Victoria» — «Победа»!
Каждая из них, в свой возраст, по настоянию матери занималась классическим танцем, училась в хореографической школе Парижской оперы, была так называемой «балетной крыской», как принято было в той среде определять будущих прим, которых на первых порах привлекали к массовым сценам. Правда, ни одна из сестер Поляковых профессиональной танцовщицей так и не стала.
Татьяна раньше других начала сниматься в кино — впервые она появилась на экране 13-летней девчушкой. Но свой творческий псевдоним — Одиль Версуа — она обрела лишь спустя пять лет, «благодаря заботам» кинорежиссера Роже Лиенхардта. Постановщика фильма «Последние каникулы» как бы все устраивало в исполнительнице главной роли, кроме ее имени и фамилии. Дремучий русофоб настаивал, чтобы девушка подыскала себе нечто более благозвучное. С именем проблем не возникло: Одиль — так звали героиню любимой Таниной средневековой легенды. Что касается фамилии, то тут пришлось поломать голову. Подсказала «натура»: фильм снимался под Лозанной, вблизи деревушки под названием Версуа. Да здравствует Версуа!
Рассказывая о профессиональных успехах сестры, Марина непременно упоминала, что ее «крестным отцом» был не кто иной, как сам сэр Лоуренс Оливье. В 1952 году, когда Татьяна только начинала делать первые шаги на драматической сцене, в театр из любопытства заглянул выдающийся английский актер. Узнав столь примечательного зрителя, молодые актрисы старались вовсю. Вопреки ожиданиям, сэр Оливье не счел возможным для себя наведаться после спектакля за кулисы и сказать какие-то ободряющие слова начинающим коллегам. Не удостоил… Однако буквально через месяц Таня Полякова получила из Великобритании приглашение на съемки. Только там она с удивлением узнала, что роль ей досталась исключительно благодаря рекомендациям Лоуренса Оливье. Именно с его легкой руки Татьяна затем снялась подряд в шести фильмах британских режиссеров. Кстати, премию Сюзанны Бьянчетти Одиль получила на несколько лет раньше Марины и после шутила, что отныне это их фамильная награда.
С Таней охотно работали ведущие французские кинорежиссеры — Мишель Девиль, Жан Деланнуа, Филипп де Брок и, конечно, Робер Оссейн. Со временем за ней прочно закрепилось амплуа трагической, романтической, хрупкой и элегантной героини. По мнению зрителей и критиков, лучшими работами Одиль стали фильмы «Молодые любовники» и «Картуш».
На театральной сцене первой из сестер Поляковых дебютировала Милица. У нее, как и у Татьяны, тоже сразу возникли проблемы с псевдонимом. Ее древнеславянское имя казалось странным и труднопроизносимым для французских зрителей. Помог случай, а точнее — фамилия героини пьесы, которую она исполняла, — Валье. Вот и весь секрет появления в семье актрисы Элен Валье. Она работала в театре «Ателье» у Андре Барсака, исполняя роль Анны Петровны в тургеневском «Месяце в деревне». Вместе с известными актерами-эмигрантами Поликарпом Павловым и Верой Греч играла в «Вишневом саде», который шел в Париже на русском языке. Кроме работы в театрах «Capucines» и «Tabarin», в знаменитом кабаре «Pigalle», Элен также успешно снималась в кино — в известном фильме итальянского режиссера Джузеппе де Сантиса «Рим, 11 часов», у Вуди Аллена, Клода Лелюша, Андре Кайатта, все того же Робера Оссейна. Позже преподавала актерское мастерство в консерватории в Сен-Жермен-ан-Ле. После замужества и рождения детей Элен оставила актерскую карьеру, посвятив себя домашним хлопотам.
Ольге Варен в свое время выпало сняться всего в нескольких фильмах. Потом она недолго поработала в театре, но неожиданно для всех увлеклась телевидением. В начале 1960-х годов женщина-режиссер на TV было явлением уникальным. Но она сумела быстро завоевать себе имя. Вместе с кинодокументалистом Жаном Ле Масоном снимала острые и талантливые ленты по разным социальным проблемам, ряд которых, например «Алжирская война», даже запрещался к показу, чем «жертва империалистической цензуры» весьма гордилась и оценивала этот запрет выше любых наград международных кинофестивалей. Но позже Ольга оставила телевидение и вернулась в театр. Играла в инсценировке гончаровского «Обломова», в «Горячем сердце» Островского (на французский пьесу перевел ее муж Михаил Леснов).
Достигнув к середине 1960-х годов пика известности как киноактриса, Марина Влади вновь обратилась к сцене, считая своим большим актерским недостатком отсутствие школы и слишком маленький опыт работы в театре. Разница между кино и театром, по ее мнению, примерно такая же, как между фотографией и живописью. «В кино, — считала Марина, — редко делаешь что-либо интересное, тогда как в театре, независимо от достоинств пьесы, есть еще и контакт со зрителем, складывающийся всегда по-разному, богатый самыми непредвиденными ситуациями…»
Дерзкая идея постановки на парижской сцене чеховских «Трех сестер» с участием сестер Поляковых впервые возникла еще в 1957 году. «Но тогда мы понимали, что творчески еще не созрели для ее осуществления, — самокритично признавала Марина. — Потом съемки в многочисленных фильмах… Но все эти годы мы много думали над чеховскими ролями и образами».
Лишь через несколько лет эта мечта была все-таки осуществлена, во многом благодаря настойчивым усилиям известного театрального режиссера Андре Барсака, кстати, тоже родом из России (актрисы даже называли его Андреем Петровичем).
Спектакль был по-своему уникальным — впервые в истории чеховской пьесы все главные роли исполняли именно родные сестры — Марина играла Ирину, Одиль Версуа — Татьяну, а Элен Валье — Машу. Они отработали в «Сестрах» целый сезон, дав за год почти 300 представлений, выходя на сцену почти каждый вечер, а по субботам и воскресеньям играя даже по два спектакля. И практически каждый вечер во втором ряду в зрительном зале сидела их мама, любуясь своими талантливыми и красивыми дочерьми, которые по-прежнему оставались для нее девочками. «Я очень рада, — говорила Марина, — и тому, что осуществилась наша мечта, и тому, какой популярностью пользуется у французов Чехов».
Успех «Трех сестер» вдохновил ее, неугомонную придумщицу, на новые совместные с сестрами творческие проекты. Кстати, позже, познакомившись с Владимиром Высоцким, к своему удовольствию, Марина обнаружила, что он тоже всегда предпочитал работать «артельно», в компании близких и родных (пусть не по крови, так хоть по духу) людей.
В 1966 году Поляковы выпустили свою первую пластинку-миньон с записью русских народных песен — «Уральская рябинушка», «Дуня», «Оранжевая песенка» в сопровождении небольшого оркестра — гармошки и балалаек. Чуть позже у необычного семейного квартета появился диск-гигант со старинными русскими и советскими песнями. Прошло еще совсем немного времени — и Марина рискнула уже соло записать на фирме «Шан дю Монд» целый концерт русских колыбельных. Тираж разошелся очень быстро, а работа Влади была отмечена премией академии Шарля Гро.
* * *
…Володька вернулся из Полинезии загорелым, пышущим здоровьем и с отменным настроением, а главное — возмужавшим.
— Как отец? — поинтересовалась Марина у сына, когда чуть-чуть иссяк поток его восторженных впечатлений об этой удивительной земле. Хотя она и без того знала, что ее «авантюрьер» Жан-Клод, по всей вероятности, устав от приключений в воздушном океане, уже с головой погрузился в океан обычный, земной, называемый Тихим. Бруйе удачно продал свою процветающую авиакомпанию, а на вырученные деньги приобрел таинственный атолл во Французской Полинезии.
— Мама! — встрепенулся Владимир. — Ты не поверишь, он живет в настоящем раю! Я никогда не думал, что такое может быть на Земле. Ты видела коралловые атоллы? Это такие островки суши, похожие на огромные бублики, посреди океана. Вокруг вода, внутри вода, а на этот «бублик» садятся самолеты, там живут люди, туристы качаются в гамаках и пьют сок прямо из кокосовых орехов. А вокруг — голубая, нет, ослепительно-бирюзовая вода…
— Он живет один?
— Нет, у него молодая жена, таитянка. Очень красивая, добрая. Мы с ней подружились и отлично ладили.
— Так чем же занимается отец? Кокосами же сыт не будешь, — произнесла Марина и едва сдержалась, чтобы не рассмеяться над своим нравоучительным тоном.
— Папа? Ну, во-первых, он построил отель на Моopea «Qia Ora», рядом стоит отцовский дом, очень хороший. Но главное его занятие — выращивание черногубых устриц, они правильно называются Pinctada margaritifera.
— Черногубых? Фу, — поморщилась Марина. — А зачем они ему? Они что, съедобны?
— Да не в этом дело! — Володька уже начал потихоньку заводиться из-за маминой непонятливости. — В раковинах живут черные жемчужины.
— Черные жемчужины? Я что-то слышала о таких, но никогда не видела, — задумчиво сказала Марина.
— Вот! — Володя торжествующе шлепнул себя по колену. — И многие еще не видели. А завтра таитянские черные жумчужины завоюют весь мировой рынок, увидишь!
— Ты в этом уверен? — осторожно спросила Марина.
— Да разве только я?! Самое главное — в этом уверен основной папин компаньон — мсье Ассаэль.
— Ассаэль? Сальвадор Ассаэль? Тот самый? Король жемчуга? — удивилась Марина.
— Ну да, он самый!
— Ну, тогда я спокойна. С этим Ассаэлем Жан-Клод точно не пропадет.
Владимир подробно рассказал о знакомстве отца с мсье Сальвадором в Сен-Тропе, где их яхты случайно пришвартовались по соседству. О том, как итальянского бизнесмена поначалу не слишком увлекла идея Бруйе заняться промышленным выращиванием черного жемчуга, который действительно не пользовался спросом, а полинезийская детвора применяла жемчужины в качестве фишек в своих играх. Но Жан-Клоду все-таки удалось убедить возможного партнера в перспективах совместного бизнеса.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.