Глава 7 ОПАСНОСТЬ У БЕРЕГА
Глава 7
ОПАСНОСТЬ У БЕРЕГА
Тихая ночь, спокойное море. С маяка скользнул луч света. Он на мгновение осветил темную водную гладь, потом, словно куражась, покрыл палубу высокого серого судна причудливыми пятнами света и тени и снова продолжил свой путь по застывшей поверхности воды.
Кажущаяся невинность судна была всего лишь плащом, наброшенным для выполнения одной из самых беспокойных и опасных миссий: рейдер «Атлантис» направлялся к берегу.
– Проклятая ночь для такой работенки, – проговорил голос из темноты.
Я, не оборачиваясь, кивнул. Над нами раскинуло свой купол бархатное небо, усыпанное яркими южными звездами. Оно плавно опускалось, сливаясь где-то в темной дали с морем, и только к северу от нас темноту прорезал пульсирующий луч маяка. Там же клубились густые тени, родившиеся не на море и не на небе. Впервые после ухода из Северной Атлантики мы двигались в полной темноте в непосредственной близости от берега, но этот берег был таким же чужим и враждебным к нам, как и наша миссия в этих спокойных теплых водах. «Атлантис» медленно шел вперед, оставляя после себя смертельный след из мин – их было почти сто единиц. Только они вносили диссонанс в величественную симфонию тишины, грохоча по направляющим рельсам и с громким всплеском падая в воду, поднимая фонтанчики серебристых брызг. Пенная струя, тянущаяся за кормой судна, была перерезана светящейся дорожкой, отбрасываемой луной на поверхность моря.
А внизу в минном отсеке Фелер нетерпеливо посматривал то на часы, то на рельсы, матово мерцавшие в тусклом свете. Очередная черная стальная рыбка как раз находилась в пути. Окруженная «спаржей», мина была похожа на некое странное морское чудовище, неведомо как уцелевшее с первобытных времен. Всплеск, еще один, еще один… Фелер криво усмехнулся, заметив непристойное предложение, написанное мелом на одной из мин. «Вы неправильно написали фамилию Черчилль, – подумал он, – в ней два „л“».
Я не слишком одобрял решение заняться установкой мин под самым носом у англичан. Чем быстрее мы избавимся от игрушек Фелера, тем лучше. Я напряженно вглядывался в темнеющий вдали берег. Если разобраться, даже Фелер не проявлял очевидной заинтересованности в проекте. Было что-то отвратительно безличное, зловещее в том, как эти штуковины взрывались без какого бы то ни было предупреждения, невзирая на то, друг на них наткнулся или враг. Что же касается Фелера, его не интересовал взрыв, которым он не мог управлять.
Легкий ветерок доносил до нас с берега таинственный воздух Африки, насыщенный ароматами пряностей, густыми запахами лесов, испарениями болот. Мы находились так близко к мысу Доброй Надежды, что могли разглядеть свет фар несущихся по прибрежной дороге машин, вырывающий из темноты окружающие ее скалы. Эта ночь была удивительно спокойной и казалась идиллически-прекрасной.
Но при существующем положении дел у большинства из нас не было времени получать эстетическое наслаждение. Мы были заняты подсчетом многочисленных опасностей, которые грозили нам благодаря принятой Рогге тактике минирования водного пространства в миле от берега. Любой из нас с радостью отказался бы от чистого, усыпанного звездами неба в пользу низкой облачности, а неподвижной поверхности воды предпочел бы волнение. Все вокруг таило угрозу. Нам казалось, что с берега за нами следят чужие, подозрительные глаза. Впрочем, наблюдателей хватало везде: мимо нас то и дело проходили мирные суда, капитаны которых считали нас одним из них – неагрессивных, спокойных, торопящихся по своим торговым делам.
С чувством облегчения те из нас, кто не был занят на других работах, приняли участие в постановке шоу для пленных. Английские моряки были вполне способны сложить два и два, поэтому мы намеревались обратить их проницательность себе на пользу. Они, вероятно, хорошо представляют себе, что происходит, и в случае непредвиденной случайности, такой как их освобождение с тюремного судна, куда мы надеялись их перевести, расскажут обо всем британской разведке. Это было бы крайне неприятно. Но каким образом можно скрыть от умных людей род наших занятий? Я решил прибегнуть к театральным эффектам. Вместо пресловутой «красной селедки»[13] я хотел предложить им «нацистскую субмарину» – подлодку, созданную с применением специальных звуковых эффектов, которая отвлечет внимание пленных от происходящего в действительности и даст им пищу для разговоров.
Все началось с маневрирования, которое должно было дать понять наблюдателям, что к борту «Атлантиса» подошло еще одно плавсредство. Далее были спущены трапы – шум, производимый при выполнении этой операции, легче всего идентифицировать. И в завершение всего для полноты картины по трапам вверх-вниз начали ходить люди, а из лазарета был срочно вызван доктор. Последней хитростью мы особенно гордились, ведь об этом наверняка узнает находящийся там раненый радист «Сайентиста» и не преминет рассказать часто навещавшему его капитану Виндзору.
Читатель может решить, что мы имели обыкновение делать из мухи слона, но на деле мы просто качественно играли свою роль, даже в мельчайших деталях.
От блефа, разыгранного специально для пленных, у которых, в конце концов, если и был шанс освободиться, то чисто теоретический, мы перешли к другой стадии игры. Почему бы не пойти в деле создания иллюзии дальше. Ведь можно было оставить определенные подсказки и для британских властей на берегу. Если мы сумеем распространить слух о том, что в этих безопасных водах появилась «волчья стая» субмарин, последствия могут быть весьма выгодными.
И мы подготовили «доказательства».
Прежде всего мы раздобыли спасательный буй, на котором написали «U-37», после чего частично замазали надпись. Таким образом мы хотели создать впечатление, что сей опознавательный знак из соображений секретности пытались закрасить, но неудачно. С этим буем мы изрядно позабавились: сначала его били и топтали, потом вымазали машинным маслом и в конце концов, приведя его в весьма непрезентабельный вид, выбросили за борт. При этом мы всерьез рассчитывали, что его непременно кто-нибудь выудит и передаст британской разведке в Дурбане.
Если так и будет, у работающих в разведке джентльменов вполне хватит мозгов, чтобы методом дедукции (в лучших традициях Бейкер-стрит) прийти к выводу, к которому мы их и подталкивали: в районе мыса Доброй Надежды появились немецкие подводные лодки. Вполне вероятно, именно они занимаются минированием прибрежных вод.
Несмотря на подобные «развлечения», мы ни минуты не пожалели, когда все мины были сброшены, и на рассвете «Атлантис», к тому времени находившийся уже достаточно далеко от берега, снова направился на северо-восток, взяв курс на Индийский океан.
В своем дневнике я записал: «18 мая. Наконец-то с минами покончено. Я слышал в передаваемых из Кейптауна новостях о „взрыве в районе мыса Агульяс“».
«22 мая. Перехватили радиограмму от адмирала из Коломбо, предупреждающую все суда о наличии рейдера, „замаскированного под японское судно“. Итак, грехи нашей молодости выплыли на поверхность. Какой удар! Неужели кто-то с „Сити оф Эксетер“ проболтался людям, умеющим складывать два и два?»
«23 мая. Отныне судно „Касии Мару“ мертво. Теперь „Атлантис“ – респектабельный лайнер „Аббекерк“, следующий под флагом Нидерландов. Яркое сочетание цветов японцев сменилось тусклым коричневым цветом и скучным оливковым. А жаль…»
«25 мая. Вот это номер! А мы-то старались соблюдать секретность! Министерство пропаганды с ликованием сообщило, что восемь (!) британских судов потеряно на минах, установленных немецким рейдером (!) в районе Агульяс. Вдобавок, заявило министерство, три судна опоздало, а также подорвалось и затонуло три вражеских минных тральщика. Кто сказал, что доктору Геббельсу недостает журналистского чутья?»
В это время новости значительно более важные, чем информация о деятельности отдельного корабля, заставили нас всех «прилипнуть» к радиоприемникам. Начался блицкриг! Вся Германия в строю! Всего лишь через несколько дней после эпизода с «Сайентистом» наши танковые дивизии устремились на Запад, сметая все на своем пути. «Атлантис» продвигался в северном направлении к Индийскому океану, а наши умы и сердца были заняты событиями в далеком Дюнкерке, мы мысленно были там, смотрели в его пламенеющие небеса. В каждом коммюнике Верховного командования звенели победные фанфары, возвещая о новой победе нашего оружия, о том, что англичане ударили по себе же, Франция охвачена хаосом, скоро наступит мир. Каждый день ситуация казалась лучше, чем была еще вчера. Каждый выпуск новостей информировал о выигранных сражениях и павших городах. Мы были очень молоды и, наверное, глупы, но многие сожалели об упущенной возможности прославиться. Правда, самая разумная часть команды больше думала о том, как будет пожинать сладкие плоды мира.
«Париж пал!» Эта новость облетела все помещения корабля даже раньше, чем Рогге объявил ее по радио.
Бравурные марши, которые теперь постоянно гремели из репродукторов, взбадривали, возбуждали нас. Но наша реакция не имела ничего общего с нацистской идеологией. Моряков не слишком заботили последствия этих побед для Европы. Их значительно больше интересовали данные последствия лично для себя. Они не сомневались, что война практически закончилась, и радовались тому, что ежедневные тренировки, тяготы, лишения и опасности войны, так же как и жизнь вдали от дома, скоро закончится. Они вовсе не были одержимы желанием болтаться по морям и отправлять на дно суда других стран, подвергаясь при этом опасности тоже погибнуть. Люди с куда большим удовольствием думали о посадке огурцов в своих маленьких огородиках, разведении голубей или приятном времяпрепровождении в уютной пивной. Команда считала, что наши перспективы вполне благоприятны. Мы еще не успели далеко уйти от мыса Доброй Надежды. Возвращение домой представлялось очень приятным, быть может, с отдыхом на пляжах Дурбана? Или с небольшим отпуском в компании симпатичных кейптаунских девушек?
Чтобы отметить падение Парижа, Рогге приказал выдать всем по пинте пива.
– А почему только по одной? – интересовались самые смелые.
– Так ведь ничего еще не кончилось, – отвечал Рогге.
Неизменно сохраняя необходимую при его положении сдержанность, капитан всегда был в курсе всего, что происходило на корабле. Даже самые мелкие отклонения в размеренной жизни «Атлантиса» не оставались им не замеченными. Если же люди выливают в море пиво, то самое пиво, которое он лично им раздал, это не может считаться нормальным. Что-то здесь не так.
Матрос, как раз собиравшийся выбросить что-то за борт, виновато потупился, заметив приближающегося дежурного офицера, и спрятал руку за спину.
– Что у тебя там? – спросил офицер.
– Бутылка.
– Какая бутылка?
– Бутылка пива.
– И что же ты хотел с ней сделать?
– Выбросить за борт.
– Как? Бутылку?
– Нет, пиво, господин офицер.
– Почему?
– Оно горячее.
Рогге вызвал буфетчика.
– Что случилось с пивом, которое раздали людям? Мне сказали, оно теплое.
– Вы понимаете, господин капитан, – замялся буфетчик, – погода…
– Но офицеры и я наслаждаемся ледяным шампанским.
– Конечно, но оно из того холодильника, что в кают-компании. А места для пива не нашлось.
– Я понял, – вздохнул Рогге, – первым делом офицеры.
– Конечно, господин капитан.
– Нет, – твердо заявил Рогге. – Так не пойдет. Если невозможно охладить пиво для команды, больше никто не получит и холодного шампанского.
Нет нужды упоминать, что решение капитана не нашло поддержки среди офицеров. Но на несчастного буфетчика обрушился такой мощный поток всеобщего недовольства, что он легко обеспечил всю команду холодным пивом при следующем праздновании – капитуляции Франции. Холодное шампанское тоже лилось рекой. Франция пала – такое событие нельзя было не отпраздновать. В кают-компании весело хлопали вылетавшие пробки, раздавался звон бокалов и тосты за здоровье родных и близких. Много говорили о доме. Очень скоро все закончится, и мы вернемся к семьям. Дома жизнь на корабле покажется далеким воспоминанием.
Пройдут годы, но мы не забудем эту ночь, ставшую началом конца.
– А как насчет Англии? – спросил кто-то.
В ответ раздался дружный смех.
– Англия сама по себе долго не продержится, – последовал уверенный ответ.
– А американцы? Не забывайте о заверениях Рузвельта!
– Не станут они вмешиваться.
«Боже мой, – подумал я, – теперь не хватает только цитат из „Майн Кампф“. Но мы только что прослушали краткую речь Фелера о „вырождении“ и „расовой чистоте“».
– Вот что я вам предлагаю. Давайте заключим пари. Я имею в виду, кто угадает, когда все закончится. Лично я ставлю на сентябрь, – сказал он и обвел кружком этот месяц в календаре.
– Через месяц, – предположил другой офицер.
– А я думаю, не раньше чем к Рождеству, – заявил третий.
Каждый из них отмечал свой месяц в календаре, а один офицер собирал ставки.
Большинство сходилось на том, что война продлится еще от четырех недель до четырех месяцев.
– А вы как считаете, доктор?
Райль выглядел непривычно задумчивым.
– Если вы настаиваете, я, конечно, выскажу свое мнение, – сказал он. – Полагаю, это будет июль, июль 1944 года.
Это заявление было встречено дружным смехом.
– Вы необычайно оптимистичны, – объявил Фелер.
Доктор пожал плечами и повернулся ко мне:
– А что думаете вы, Мор?
Я улыбнулся:
– Я предполагаю примерно то же, что и вы, Райль. Причем я, пожалуй, поставлю на июль 1945 года.
Когда новый взрыв смеха стих, офицер, собиравший ставки, с улыбкой заявил: вам повезет, если удастся сохранить наличные так долго.
Я так и не получил свой выигрыш. Конечно, к тому времени он изрядно обесценился, но, так или иначе, у меня не было возможности его забрать.
Четыре года… Пять лет… В те дни громких, оглушительных успехов никто так далеко не загадывал, поэтому мы с доктором были с ходу определены в разряд «корабельных пессимистов». Наши предположения всем показались настолько абсурдными, что их никто не воспринял всерьез, даже наш администратор – самый убежденный партиец. Он упорно продолжал внушать основные принципы нацизма дюжине моряков, и май 1940 года оказался для него серебряным месяцем, а июнь и июль – золотыми, как и орел, которому он честно и преданно служил.
Календари и шампанское на войне немного значат.
Норвежское судно «Тиррана» мы заметили 10 июня. Сближение шло медленно на сходящихся курсах, его капитан торжественно объявил:
– Я не могу позволить проклятому голландцу нас обставить!
Гонка продолжалась около трех часов. «Атлантис» приблизился на дистанцию выстрела, и…
Норвежец оказался безрассудной дичью. Едва рядом с судном начали рваться наши снаряды, он открыл ответный огонь и начал выкрикивать в эфир предупреждения. Нам потребовалось тридцать залпов, чтобы заставить замолчать проклятое радио, и «Тиррана», наша вторая жертва, понесла заслуженное наказание.
Когда я поднялся на борт, оказалось, что ее верхняя палуба буквально залита кровью. Она стояла лужами, и невозможно было пройти, чтобы не наступить в одну из них. Пять человек погибли, но было очень много раненых. Капитан пребывал в состоянии шока и, увидев меня, разрыдался, твердя словно заведенный: «Но ведь у Норвегии с вами мир!» Это был новый для меня аргумент и повлек за собой долгие и серьезные размышления на тему важности континентальных побед в то время, как война на море продолжается. С одной стороны, у нас действительно было соглашение с новым правительством Норвегии, но с другой – норвежские суда продолжали выходить в море. Они следовали в порты, находящиеся под британским контролем, везли грузы для англичан и, следовательно, работали на возвращение ссыльного норвежского правительства.
«Тиррана» оказалась ценным призом – это было современное, вместительное и быстроходное судно. Ее груз также был весьма ценным: 3000 тонн пшеницы, 6000 тюков шерсти. Кроме того, она перевозила 178 грузовиков, 5500 ящиков пива, 300 ящиков табака и гору всевозможного продовольствия, среди которого было 3000 ящиков консервированных персиков и 17 000 ящиков джема.
Мы уже забыли вкус фруктов, поэтому какое-то количество персиков оставили себе, но весь остальной груз планировали отправить в Германию. «Тиррана» была слишком ценным призом, чтобы его потопить, к тому же она была быстроходной и выглядела достаточно по-норвежски, чтобы на пути в Германию избежать бдительного ока англичан.
Но на ней оказался и особый груз, несравнимый по ценности с продовольствием или продукцией машиностроения.
На судно была погружена почта Австралийского экспедиционного корпуса, первая после отправки войск в Египет, носившая бесчисленные следы женской любви и заботы. Здесь были посылки с продуктами, сигаретами, конфетами и по меньшей мере 5000 пар носков, связанных из самой лучшей, очень мягкой шерсти.
Писем были тысячи. Они были написаны женами и матерями, сестрами и подругами, отцами, бабушками, дедушками, короче говоря, людьми, проводившими своих любимых на станцию и вернувшимися домой, чтобы излить свое сердце на бумагу. «Припев» в них был один и тот же: «Напиши поскорее», «Напиши, как только сможешь», «Береги себя». Были и другие приписки, читать которые оказалось не менее мучительно: «Надеюсь, тебе понравился пирог, который я отправляю ко дню твоего рождения».
Что же делать, война есть война. С горькой иронией офицеры «Тирраны» рассказали нам, что официальные лица Мельбурна заверили их в полной безопасности здешних вод и предположили, что мины в районе Агульяса – есть не что иное, как наследство, оставленное «Графом Шпее», который потоплен уже несколько месяцев назад.
Мы не могли позволить себе слишком долго возиться с грузом «Тирраны», поскольку, хотя в ее радиопередаче содержались неверные координаты, да и мы быстро пресекли ее, следы нашего сражения были слишком очевидны. Поэтому мы постарались быстрее отправить судно на юг с небольшой призовой командой на борту и приказом спрятаться во льдах и ждать, пока мы к ним не присоединимся.
Англия продолжала сражаться, и к моменту атаки на «Сити оф Багдад» некоторые из нас уже простились с надеждой выиграть в памятном пари.
Огонь был открыт 11 июля, причем в этом действе определенно присутствовал элемент иронии, поскольку судно было бывшим ганзейским кораблем, взятым союзником в качестве репараций после Первой мировой войны. Его обводы были истинно немецкими, а осматривая судно, я обнаружил, что в машинном отделении еще осталось много оборудования, произведенного немецкими фирмами.
После того как судно отказалось остановиться, передало в эфир сигнал SOS, координаты и наше описание, мы открыли огонь. Расстояние между нами составляло менее 3000 метров.
Первый же залп снес переборку между радиорубкой и каютой капитана, ранив радиста и заставив передатчик умолкнуть.
Поднявшись на борт, я заглянул в разбитое помещение, в надежде отыскать там капитана. Армстронг Уайт стоял, склонившись над своим столом, и энергично обшаривал ящики, желая убедиться, что все документы уничтожены. Каюта была полностью разрушена. Капитану явно повезло, что он остался в живых.
Он стоял спиной к пролому и меня не видел. Понаблюдав за ним несколько секунд, я проговорил светским тоном:
– Здесь немного грязновато, не правда ли, сэр?
Он не оборачиваясь буркнул:
– Это уж точно.
– Здорово здесь все разнесли, капитан.
– Да что за идиот… – завопил он и, повернувшись, застыл на месте.
Он был, мягко говоря, потрясен, увидев мою немецкую форму. Не приходилось сомневаться, что капитан «Сити оф Багдада» был докой в своем деле. Его сигналы, почти сразу прерванные нами, оказались услышаны. Несмотря на все наши усилия, их услышали на американском судне и передали запрос:
– Кто вас обстрелял?
Этот пробританский нейтрал желал получить наше описание! Нам оставалось только проклинать тот факт, что он оказался слишком близко и выказал явное желание помочь. Но тут меня осенило, и мы вышли в эфир с нашего передатчика, используя коды «Сити оф Багдада», и кратко ответили:
– Все в порядке. Ошибка.
Хотелось надеяться, что американцы не заметили разницу.
Мне запомнились два случая, связанные с потоплением «Сити оф Багдада». Один из них касался Фелера, который отправился на борт, чтобы покончить с английским судном.
– Куда, черт возьми, – пробормотал Рогге, глядя в бинокль на только что отвалившую от борта «Сити оф Багдада» шлюпку с взрывниками, – подевался Фелер?
Я тоже навел бинокль на шлюпку, но обладателя роскошной рыжей бороды там не было.
– Я тоже его не вижу, – ответствовал я.
А через мгновение прогремел взрыв. Большое облако черного дыма поднялось в небо и медленно поплыло над морем. И тут мне в голову пришла ужасная мысль. Я совершенно явственно услышал, как знакомый голос задумчиво произносит: «Интересно, как чувствует себя человек, оставшийся на тонущем судне?»
Фелер был достаточно безрассуден, чтобы решиться на такой смертельно опасный эксперимент.
Рогге, казалось, прочитал мои мысли.
– Если этот безмозглый…
Как раз в это время на сильно накренившейся палубе появилась фигура. Она с видимым трудом добралась до борта, после чего, к нашему немалому облегчению, перевалилась через него и рухнула в воду.
Намного позже, после длительной и вряд ли приятной беседы с Рогге, Фелер сказал:
– Я только хотел испытать это ощущение.
– Надеюсь, – злобно ответствовал я, – тебе понравилось.
Второй случай – мое несколько необычное знакомство с капитаном «Сити оф Багдада» – имел более далеко идущие последствия. Уважение к достойному противнику, которое я испытал с самой первой минуты, переросло в искреннюю дружбу, которая стала еще крепче после войны.
Благодаря выпускам, регулярно транслируемым нейтральными радиостанциями, мы не только были в курсе событий в мире, но иногда узнавали забавную информацию, связанную непосредственно с нами.
Примерно в то же время, когда произошла встреча с «Сити оф Багдадом», я как-то слушал обзор новостей из Сан-Франциско. Неожиданно насморочный голос диктора коротко сообщил: «Голландское судно „Аббекерк“ потоплено…»
«Аббекерк»? Знакомое название. Как «Аббекерк»? Это же мы!
Вскоре недалеко от места, где «голландское» судно «Аббекерк» выполняло свою немецкую работу, объявился нейтральный швед. Он благоухал свежей краской, пиллерсы – их было на два больше, чем у голландца, – выглядели очень достойно. Немногие наблюдатели смогли бы заподозрить, что им всего лишь два дня от роду, а сделаны они из старых бочек, парусной ткани и дерева, которое раньше составляло главное вооружение плавбазы.
Проверяя трофеи, полученные с трех первых жертв, я и подумать не мог, что следующая встреча «Атлантиса» принесет совсем иные плоды – детскую игрушку.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.