ПО НЕОСВОЕННЫМ ПРОСТОРАМ

ПО НЕОСВОЕННЫМ ПРОСТОРАМ

После встречи нового, 1849 года, в который Н.Н. Муравьев и его сподвижники вступили с новыми надеждами и энергией, началась непосредственная подготовка к такому, прямо скажем, выдающемуся событию, каким было путешествие генерал-губернатора по еще далеко не освоенным просторам Дальнего Востока с заходом на Камчатку, которая даже иным коренным сибирякам представлялась "краем света". Николай Николаевич мог со спокойной душой оставить Иркутск. Замещал его по гражданской части старый его сослуживец Владимир Николаевич Зарин, недавно приехавший со своей молодой женой и молоденькими племянницами — сестрами Ельчаниновыми. Военными делами распоряжался полковник П.Н. Запольский. Получили дополнительные полномочия, каждый по своей части, такие доверенные сотрудники генерал-губернатора, как начальник Горного отделения А.Н. Таскин, горный ревизор золотых промыслов В.В. Клейменов и некоторые другие.

Первоначально в состав свиты генерал-губернатора были включены: уже упоминавшийся Б.В. Струве — заведующий канцелярией, а также хозяйственной и распорядительиой частями экспедиции, Ю.И. Штубендорф — медик и естествоиспытатель, а также препаратор М. Фурман, топограф В. Ваганов, и еще один топограф, некий Литвинов, он же и астроном. В.М. Муравьев, адъютант Николая Николаевича и его дальний родственник, неожиданно скончался. Предполагалось, что вместо него генерал-губернатора будет сопровождать М.С. Корсаков, по крайней мере на обратном пути из Петропавловска, куда он, как уже говорилось, отправился с инструкциями для Невельского.

Как ни отговаривал Николай Николаевич свою жену не искушать судьбу, Екатерина Николаевна твердо решила побывать на Камчатке. А поскольку никакой женской прислуги он брать с собой не разрешал, то в качестве ее спутницы и компаньонки в дорогу отправилась гастролировавшая в то время в Иркутске известная французская виолончелистка Элиз Христиани, единственное имущество которой составляла виолончель работы Страдивари. Любые излишества Муравьев пресекал весьма строго и решительно. Он распорядился, чтобы на 16 человек (в это количество входили казаки конвоя и погонщики лошадей) было выделено всего сорок лошадей, в то время как ранее мало-мальски знатный путешественник никак не обходился менее чем полутора сотнями. И еще характерная деталь: Муравьев выделил в распоряжение Струве точно рассчитанную на все путешествие сумму денег, вручил ему соответствующую инструкцию и маршрут и запретил обращаться к себе по каким бы то ни было вопросам, касающимся снабжения, перемены лошадей, ночевок и т. п., требуя неукоснительно при этом точного соблюдения инструкций и маршрута.

Путешествие началось 15 мая 1849 года, едва только сошел лед на Лене. На Качугской пристани его участников ожидали три "повозка".[7] На первом шел Муравьев с супругой и мадемуазель Христиани. Здесь была столовая, в которой дважды в день — к завтраку и обеду — собиралась вся свита. Тут же стоял стол, за которым генерал работал и принимал доклады чиновников. На втором повозке разместились чиновники, топограф и лаборант-препаратор, на третьем — кухня с прислугой. Кроме 16 участников экспедиции, на повозках размещалось 30 нижних чинов, отправлявшихся в Охотск. Ими распоряжался В.В. Ваганов, и они составляли главную рабочую силу.

На остановках местные жители привозили рыбу, приходили приветствовать губернатора, вручать свои жалобы. Муравьев по пути ревизовал волостные правления, отложив ревизии Киренска, Олекминска и Якутска на обратный путь. Причем ревизии, как правило, не задерживали продвижение каравана, поскольку Николай Николаевич выезжал вперед на небольшой лодке, а затем таким же порядком догонял медленно плывущие повозки.

В Якутске задержались на трое суток. И то только затем, чтобы подготовиться к вьючному путешествию по Охотскому тракту. Путь лежал к Амгинской слободе, а оттуда по тропам и узким горным дорогам через горный перевал — к Охотску. И уже после первого двадцатипятиверстного перехода Екатерина Николаевна почувствовала себя настолько разбитой и уставшей, что отказывалась без отдыха ехать дальше. Последовало объяснение на французском языке, после которого Муравьев возвратился к каравану и распорядился отправить жену в сопровождении камердинера обратно в Якутск, где она вольна возвратиться в Иркутск или же ожидать его возвращения с Камчатки.

И едва была дана команда трогаться, как показалась заплаканная молодая генеральша и стала просить, чтобы ей помогли взобраться на лошадь. Муравьев рассчитал правильно, по-военному: уступи он один раз, такое продолжалось, быть может, каждый день, и все равно супруга не привыкла бы к тяготам путешествия; а тут, переборов себя раз-два, она в дальнейшем уже была весела и сама смеялась над своей слабостью. Испытать же пришлось многое — не только бездорожье, но еще разливы рек, проливные дожди и беспощадные нападения гнуса — мелких комаров, от которых не было никакого спасения, несмотря на различные приспособления и ухищрения.

25 июня генерал-губернатор прибыл в Охотский порт, где был встречен начальником порта И.В. Воилярлярским, командиром транспорта "Иртыш" капитаном второго ранга В.К. Поплонским, тем самым, который два года назад открыл залив Константина, другими офицерами и чиновниками. Порт произвел на Муравьева такое отвратительное впечатление, что он не стал тут долго задерживаться, разрешив своим спутникам лишь немного отдохнуть. А затем молебен, переселение на борт "Иртыша" и… неудачный выход в море. Охотск подтверждал свою дурную репутацию: "Иртыш" выбросило на бар.[8] Только 7 июля удалось, наконец, покинуть порт.

Переход на Камчатку также не был легким. Тихоход-транспорт еле справлялся с встречным ветром. Особенно трудным оказался переход по проливу между островами Онекотан и Парамушир, когда по выходе в Тихий океан едва избежали крушения у мыса Васильева. Тут же сумели оказать помощь французскому китобою, с которым вместе и добрались до Авачинской губы. "Я много видел портов в России и в Европе, — писал 7 августа Муравьев Перовскому, — но ничего подобного Авачинской губе не встречал. Англии стоит сделать умышленно двухнедельный разрыв с Россиею, чтобы завладеть ею и потом заключить мир, но уж Авачинской губы она нам не отдаст и если б даже заплатила нам миллион фунтов за нее при заключении мира, то выручит его в самое короткое время от китобойства в Охотском и Беринговом морях. Англия, разумеется, никого не пустит в эти моря беспошлинно". Оснований для беспокойства было достаточно: и во время плавания на Камчатку, и особенно на обратном пути, вблизи Сахалина, Муравьев и его спутники видели часто иностранных китобоев.

В Петропаловске Николай Николаевич узнал о невероятно смелом, почти доходящем до дерзости, поступке Г.И. Невельского. Начальник Камчатки капитан первого I ранга Р.Г. Машин сообщил, что Геннадий Иванович с "Байкалом" прибыл сюда 12 мая, поспешно разгрузил транспорт, некоторое время ожидал обещанной инструкции из Петербурга и, наконец, решил выйти в море лишь с теми заданиями, которые дал ему от себя Муравьев. Иными словами, вышел в плавание, не имея утвержденных царем полномочий. Николаю Николаевичу было известно, что царь утвердил их, но Невельской этого не знал. Генерал-губернатор прекрасно понимал, чем такое может грозить командиру "Байкала". Беспокойство его возросло еще и потому, что вышедший ранее из Охотского порта на боте "Кадьяк" М.С. Корсаков вместе с командиром бота Н.И. Шарыповым в Петропавловске не появлялся. Можно было предположить, что Корсаков ищет Невельского там, где может оказаться транспорт "Байкал": в Сахалинском заливе или возле Шантарских островов. Муравьеву ничего не оставалось иного, как, решив все вопросы в Петропавловске, самому отправиться на поиски неуловимого Невельского.

Перед отплытием Николай Николаевич тщательно осмотрел берега Петропавловской гавани и сам наметил наиболее удобные места для установки батарей. Здесь же решился и вопрос о кандидатуре будущего камчатского губернатора. Он был решен в беседе Муравьева с архиепископом Камчатским и Алеутским Иннокентием Вениаминовым. Вдвоем они пришли к выводу, что наилучшим кандидатом на этот пост будет Василий Степанович Завойко, а не Иван Васильевич Вонлярлярский, который был вначале у Муравьева на приеме. С 25 июля по 2 августа пробыл Муравьев в Петропавловске и окончательно решил вопрос о перенесении российского тихоокеанского порта. А Екатерине Николаевне Камчатка настолько понравилась, что она высказала желание поселиться тут навсегда. "По крайней мере, — добавила она, — после отставки мужа".

Перед уходом в плавание к берегам Сахалина Муравьев послал Л.А. Перовскому письмо-представление, в котором наметил программу преобразований здешнего края. Он предлагал упразднить Охотский порт и перевести его в Петропавловск. Одновременно следовало упразднить также и Охотское приморское управление, а входящие в него округа подчинить: Охотский — Якутскому областному начальнику, а Гижигинский — Камчатскому военному губернатору. Камчатскую область с присоединенным к ней Гижигинским округом возвести в ранг губернии и назначить военным губернатором моряка, причем именно В.С. Завойко, с присвоением ему чина контр-адмирала. Муравьев считал необходимым построить в Аяне порт Российско-Американской компании. Намечал он также переселить на Камчатку и в Охотский край до трех тысяч семейств русских земледельцев, перечислял необходимые меры для укрепления Авачииской губы и охраны прилегающих морей от иностранных китобоев.

Возвращаясь на "Иртыше" из Петропавловска в Аян (а он решил возвращаться не через Охотск, а через Аян, дабы осмотреть и этот порт), генерал-губернатор почти наверняка рассчитывал встретить в море Корсакова па "Кадьяке", а может быть, и самого Невельского на "Байкале". Но по выходе из Авачииской губы мореплаватели попали в штиль, который задержал продвижение почти на десять суток. И при этом стояла жестокая мертвая зыбь, от которой досталось всем, а более всего, конечно, женщинам. Не помогло даже искусство опытного капитана, каковым, несомненно, был В.К. Поплонский, — транспорт качало неимоверно. Уйти от этой качки помог бы только ветер, а его не было.

Затем долго и безуспешно искали встречи с русскими кораблями, но в большом количестве встречали лишь иностранных китобоев. "Кадьяка" и "Байкала" нигде не было. Сначала пошли к Сахалину. "Иртыш" лег в дрейф между траверсами мысов Елизаветы и Марии. 22 августа на берег отправились Ваганов, Струве и Штубендорф. Ваганов произвел глазомерную съемку местности, Штубендорф занимался сбором трав, растений, камней, а Струве выменивал у местных жителей гиляков (нивхов) свежую рыбу и расспрашивал о "Байкале", но так и не узнал ничего. После возвращения посланцев на борт "Иртыша" Муравьев приказал идти к Шантарским островам. Там тоже высаживались на берег. Но и на Шантарах Невельского не оказалось, и никто из местных жителей ничего о нем не слыхал.

"Генерал-губернатор был этим очень недоволен, — вспоминал Струве, — и мы вошли в порт Аян в весьма невеселом настроении духа. Это тяжелое настроение еще усугубилось встречею в Аяне с М.С. Корсаковым, который донес о безуспешности своего плавания, и предположением вследствие всего этого, что "Байкал", вероятно, погиб или на пути из Петропавловска, или в Амурском лимане, окруженном, по сведениям В.С. Завойко, опасными банками". Почти двухмесячное плавание Корсакова по Сахалинскому заливу, в районе Шантарских островов и по Тугурскому заливу, во время которого русские моряки неоднократно высаживались на берег, не привело к встрече с Невельским. И Корсаков вынужден был возвращаться в Аян, так и не исполнив своего поручения. Это было в самом начале августа. "Кадьяк" вскоре ушел в Охотск, а Корсаков остался в Аяне у В.С. Завойко ожидать прибытия Муравьева. Василий Степанович сообщил Корсакову, что он со своей стороны послал навстречу "Байкалу" своего подчиненного Д.И. Орлова на байдарах и поручил ему сообщить его командиру последние известия: Муравьев на Дальнем Востоке, а Невельского ищут, чтобы вручить инструкцию.

Генерал-губернатор прибыл в Аян 28 августа. С тревогой он выслушал доклад Корсакова и распоряжение Завойко относительно посылки Орлова, рассказал о своем плавании. Слишком много было поставлено на карту. Нетрудно понять состояние Муравьева, вынужденного с такими невеселыми мыслями и в полнейшем неведении о судьбе "Байкала" возвращаться в Иркутск. Но и чересчур долго ждать также не приходилось — на отдых после плавания и для сборов к предстоящему конному переходу по Аянскому новому, но не менее трудному, чем старый Охотский, тракту отводилось не больше недели. Не за горами был сентябрь, а Невельскому предписано не позже 10 сентября возвратиться в Охотск. Неужели что-то произошло?

Но вот 31 августа, когда терпение у всех было на пределе, перед входом в Аян показался транспорт. Как хотелось, чтобы это был "Байкал"! Нетерпеливое ожидание продолжалось всю ночь, пока транспорт лавировал у входа. Наутро стало ясно: пришел "Байкал". А там, кстати, сначала и не думали вообще заходить в Аян, предполагая встретить Муравьева в Охотске, остановились же здесь лишь затем, чтобы высадить на рейде Аяна Орлова с его байдарами и алеутов, взятых в плавание в Петропавловске.

Старший офицер "Байкала" Петр Васильевич Казакевич писал сестре: "…мы хотели высадить находящихся у нас алеут и, не заходя в Аянский залив, идти в Охотск, но вышло иначе. Чем быстрее стали подлавировать к заливу, тем яснее увидели транспорт "Иртыш" под флагом Военного генерал-губернатора Восточной Сибири Николая Николаевича Муравьева. Нам этого-то и нужно было".

Было еще раннее утро, но все в Аяне были на ногах. Когда уже ни у кого не оставалось сомнений, что пришедшее судно действительно "Байкал", навстречу ему со свитой устремился на двенадцативесельном катере Муравьев. Едва катер поравнялся с "Байкалом", до Муравьева донеслись усиленные рупором слова Невельского: "Сахалин — остров, вход в лиман и реку Амур возможен для мореходных судов с севера и юга. Вековое заблуждение положительно рассеяно, истина обнаружилась". Радость переполнила всех.

И тут уж было не до инструкций и не до "ослушания" — великое открытие ведь совершилось фактически без позволения царя. Невельской никаких царских инструкций не получал, и его действия могли расцениваться как самовольные. Но это все потом — будь что будет! а пока они победители: губернатор и отважный мореплаватель! И общая радость. Радость безмерная. Застолье, устроенное Муравьевым по этому поводу, длилось долго. Разговорам, казалось, не будет конца. Больше всего пришлось говорить Невельскому, которого заставляли снова и снова повторять самую важную новость — о южном проливе. Шутка ли: ошиблись Лаперуз, Браутон, Крузенштерн, Гаврилов, а Невельской доказал свою правоту.