Глава 4 Конец золотого века

Глава 4

Конец золотого века

Служанка. Как мне оправдаться, если спросят, где я была так долго?

Андромаха. Придумай что-нибудь. Ты ведь женщина, в конце концов.

Еврипид

Цезарь покинул Египет десятого июня, значительно позже, чем следовало бы. В Риме вестей от полководца не получали с декабря и терялись в догадках, ведь почта работала исправно. Цезарь захватил с собой сестру Клеопатры — которую по инерции продолжали именовать «любящей божественной сестрой» — то ли как пленницу, то ли как трофей. Двенадцать тысяч легионеров остались в Египте охранять возлюбленную своего командира и покой будущей римской провинции. Нового восстания никто не хотел. По мнению Диона, Цезарь решился оставить Клеопатру лишь на том условии, что она как можно скорее приедет к нему в Рим. Скорее всего, любовники запланировали будущее воссоединение задолго до отъезда, который римлянин откладывал, пока мог.

Через две недели у Клеопатры начались роды. О том, как ее ребенок появился на свет, мы знаем не больше, чем о том, как он был зачат[23]. При родах присутствовала целая команда акушерок. Одна из них приняла младенца в чистое полотно и надежно запеленала. Другая перерезала пуповину обсидиановым ножом. Затем новорожденного препоручили заботам кормилицы. Требования к нянькам с тех времен изменились не очень сильно: доброта и чистоплотность. Царской кормилице следовало быть «не гневливой, не болтливой, не забывчивой в том, что касается еды, прилежной и заботливой». Предпочтение отдавалось гречанке, то есть женщине заведомо грамотной. Как правило, в кормилицы брали жену какого-нибудь придворного; на своей завидной должности она оставалась несколько лет. В помощь кормилице была накопленная за столетия мудрость. У младенца режутся зубки? Надо накормить его жареной мышью. Слишком много плачет? Чтобы угомонить капризулю сгодится толченый мак.

В распоряжении Клеопатры были десятки способов контрацепции и прерывания беременности, многие из которых, как ни странно, были весьма эффективны. Мир, в котором жила царица, был построен на вечном противостоянии науки и мифа, просвещения и предрассудков, и ничто не свидетельствует об этом так ярко, как тогдашняя медицина, в особенности акушерство. В эпоху Клеопатры на каждую светлую идею приходилось нелепое суеверие. Мысль Гиппократа о том, как вызвать выкидыш — семь раз подпрыгнуть, коснувшись пятками ягодиц, — кажется вполне разумной для первого века. А как вам совет до восхода солнца приклеить к животу паучьи яйца, чтобы год не беременеть? А ведь это не менее нелепо (и возможно, более эффективно), чем кошачья печень, привязанная к левой ноге, или вера в то, что чихание во время секса творит чудеса. Во времена Клеопатры контрацептивами считались экскременты крокодила, отвар из почек мула и моча евнуха. Рецепты избавления от плода были и того затейливее; проверенными средствами считались соль, мышиный кал, мед и смола. Некоторые женщины полагались на запах только что потухшей лампы. Тем не менее кое-какие из травяных отваров, применявшиеся в ту эпоху, оказались довольно эффективными. Абортивные свойства белого тополя, ягод можжевельника и фенхеля со временем были доказаны. Другими средствами — уксусом, квасцами, оливковым маслом — пользовались даже в XX веке. А еще древние египтяне придумали предшественницу современных спиралей из шерсти, пропитанной медом и маслом. Это было надежнее известного календарного метода и давно развенчанного убеждения в том, что женщина не может забеременеть во время менструации.

Но коль уж это случилось, материнство пришлось для двадцатидвухлетней царицы очень кстати. Сын Цезаря был для нее надежной защитой, гарантией безопасности. Известная неловкость заключалась в том, что оба родителя состояли в браке с другими людьми (фактически за время беременности Клеопатра успела овдоветь и снова выйти замуж). С точки зрения египтян, Цезарь не годился в отцы царевичу по двум причинам: он не принадлежал к роду Птолемеев и вообще был не царских кровей. С точки зрения римлян, ему не было никакой выгоды признавать ребенка. С точки зрения Клеопатры, рождение этого младенца могло сделать для страны больше, чем самые изощренные дипломатические игры. До сих пор царица была слишком занята борьбой за выживание, чтобы думать о престолонаследии, однако появление сына давало надежду, что она не умрет, не оставив наследника, как Александр Македонский. А значит, великая династия Птолемеев продолжится в веках. Тем более что первенец оказался мальчиком. Египтяне готовы были смириться с фараоном-женщиной, но, как показала некрасивая история Береники Четвертой, любая царица нуждалась в партнере, как балерина, танцующая па-де-де в балете Баланчина: если не для поддержки, то по крайней мере для красоты движения. Пока на коленях Клеопатры сидел Цезарион, — то есть маленький Цезарь: так александрийцы прозвали Птолемея Пятнадцатого — ее трону ничто не угрожало. Малютка стал участвовать в государственных делах, еще не научившись говорить. Он фактически сместил с престола своего дядю. Птолемей Четырнадцатый и оглянуться не успел, как вся власть оказалась в руках его старшей сестры.

Клеопатра как всегда поспела вовремя. Она вообще обладала ценной способностью рожать детей именно тогда, когда это было нужно. Цезарион родился почти день в день с началом летнего разлива Нила, фактическим и символическим открытием сезона изобилия. Томительное ожидание сменилось бурной радостью, когда русло великой реки набухло, готовое выплеснуть на поля свои мутные зеленые воды. Пришла пора винограда, инжира и дынь. Пчелиные соты наливались медом. Приближались празднества в честь Исиды, самые важные в египетском календаре. Считалось, что Нил разливается, переполняясь слезами всемогущей богини. В эти дни народ приносил дары своей царице, и почетная обязанность давала придворным лишний повод для интриг и соперничества. Со всего Египта к дворцу прибывали лодки, груженные цветами и фруктами. Прошло двести пятьдесят лет с тех пор, как величайшая из предшественниц нынешней правительницы провозгласила себя Исидой во плоти, и вот теперь Клеопатра с младенцем Цезарионом была готова предстать перед своим народом как новое воплощение богини. Ни одно божество в Египте не почитали так, как Исиду. Считалось, что она создала алфавит (и египетский, и греческий), отделила небо от земли, зажгла солнце и луну. Благая и безжалостная, Исида сотворила порядок из хаоса. Она была утешительницей страждущих и одновременно богиней войны, повелительницей грома и морских волн. Она могла исцелять больных и воскрешать мертвецов. Она покровительствовала влюбленным, благословляла браки, помогала разрешиться от бремени, внушала детям и родителям любовь друг к другу, берегла домашний очаг. Она миловала, защищала, даровала надежду. Она была матерью всего человеческого рода и — как любая мать — творила свое повседневное волшебство, не прибегая к ярким внешним эффектам.

Культ Исиды, которую почитали все без исключения подданные Клеопатры, был надежной основой для единства двух культур. В стране, у жителей которой нередко было два имени, египетское и греческое, древняя богиня сделалась не только религиозной, но и национальной святыней. В ее образе слились Венера, Гера, Деметра, Афина и Афродита. Храмы богини возвышались по всей Александрии; ее терракотовые статуи украшали дома многих горожан. Правда, у иностранцев властное и чувственное женское божество вызывало оторопь. Римский мир отчаянно сопротивлялся чужеродному верованию, занесенному александрийскими купцами. Сам Цезарь запретил пускать в город жрецов Исиды. Ее первый храм появился на Капитолийском холме еще в восьмидесятом году до нашей эры. Во времена Клеопатры его не раз сносили и отстраивали вновь. Трепет перед богиней был столь силен, что, когда в пятидесятом году храм в очередной раз решили снести, ни один каменщик не взялся за топор. В результате консулу пришлось прилюдно каяться: снять тогу и бичевать самого себя.

Трудно сказать, что произошло раньше: то ли царицы из рода Птолемеев решили использовать культ грозной богини, чтобы укрепить свою власть, то ли, сделавшись покровительницей правящего дома, Исида обрела черты воительницы и властительницы[24]. Как бы то ни было, она воплощала равноправие полов. Согласно некоторым источникам, Исида сделала женщин равными мужчинам. Ну чем не Клеопатра? В честь рождения Цезариона молодая мать приказала отчеканить монеты, на которых он был изображен в виде Гора, сына Исиды (такой образ годился для обеих культур. Младенец на монете с таким же успехом мог быть Эротом, сыном Афродиты). Дальнейшие события лишь укрепили связь Клеопатры с Исидой, чью роль она исполняла не в пример другим Птолемеям буквально и последовательно. На официальных церемониях царица появлялась в облачении богини: льняном плиссированном платье и мантии с радужными полосами, обернутой вокруг бедер и левого плеча и скрепленной на груди, надевая под них удобный греческий хитон. Шею Клеопатры оплетало ожерелье в несколько рядов, голову венчала диадема или, в особенно торжественных случаях, древняя корона фараонов с перьями, солнечным диском и коровьими рогами. Спустя сорок семь лет место матери-Исиды займет другая мать, но изображать ее будут так же.

Материнство не только упрочило власть Клеопатры, — что ни говори, а народ предпочитал видеть в своей владычице мать, а не роковую женщину — но и укрепило ее связи со жреческим сословием, получившим от нее немалые привилегии. В этом царица пошла по пути своего отца. Даже в изгнании Авлет строил храмы и не забывал задабривать жрецов. Они имели большое влияние на простой народ и исподволь вмешивались в государственные дела. В ту эпоху храмы были не только религиозными, но и экономическими центрами, и греческая бюрократия то и дело пересекалась с египетским клиром. Министр финансов мог одновременно отвечать за кормление священных животных, а сборщик податей при храме торговать тростником. Высокопоставленные служители мемфисских храмов все как один были богатыми купцами или важными сановниками при дворе Клеопатры. Жрецы выполняли роли судей и нотариусов, храмы нередко становились мануфактурами, школами, биржами. Туда приходили заключить сделку, показаться лекарю, занять мешок зерна. В сорок шестом году Клеопатра даровала право укрытия храму Исиды, а в конце своего правления — синагоге в южной дельте (хотя нельзя исключать, что это был не совсем дар. Евреи считались хорошими солдатами, а царица как раз собирала армию). Беглеца, попросившего убежища в храме, не могли выгнать или выдать властям. Последняя надежда для изгоев, объявленных вне закона. Кроме того, жрецы давали деньги в рост; случалось, что и самим Птолемеям.

На плечах жрецов лежала забота о наблюдениях за разливами Нила, от которых без преувеличения зависела жизнь всей страны. Река могла щедро одарить, а могла наслать мор. Разлив на семь метров означал грядущие бедствия. На шесть с половиной сулил хороший урожай. Разлив на пять с половиной метров оставлял на берегу толстый слой синевато-серого ила, верный признак того, что грядут тяжелые времена. Безумие, охватившее весь Египет в сорок седьмом году, не миновало и его реку. Во время путешествия Клеопатра видела своими глазами: уровень воды катастрофически низок. В результате Нил разлился всего на два метра; то был самый плохой показатель за всю историю (засуха означала скорый экономический коллапс и новый мятеж не позже осени). От египетской реки зависели судьбы целого государства и каждого его жителя. Один египтянин заключил со своей матерью договор, что будет снабжать ее зерном, маслом и солью, пока уровень воды не дойдет до определенной отметки; тогда наступит ее черед заботиться о его закромах. В каждом прибрежном храме была шкала для измерения уровня воды, и жрецы неустанно следили за ним, ежедневно сравнивая результат с показаниями прошлых лет. Так чиновники Клеопатры могли прикидывать размер будущего урожая и определять величину податей. Египтяне обожали всяческие подсчеты, измерения и сравнения. Не удивительно, что они так продвинулись в геометрии. Стремление во что бы то ни стало зафиксировать все происходящие события дало толчок развитию исторической науки, хотя ее, конечно, трудно назвать точной. Сама Клеопатра видела свое предназначение и почетную обязанность в том, чтобы досыта кормить народ. Царица не зря носила титул Владычицы Изобилия; она твердо прегрождала путь голоду, не пуская его к своим подданным. Существовавшая тогда экономическая система не позволяла делать большие запасы. В тяжелые времена Клеопатре ничего не оставалось, как только открыть царские амбары. «Пока я царствовал, никто не голодал», — писали на стенах храмов в память об умерших правителях. Античная пропаганда руководствовалась теми же целями и принципами, что и современная. Связь между желаемым и действительным подчас оказывалась совершенно эфемерной, если вовсе существовала.

К середине сорок седьмого года Клеопатра полностью избавилась от неверных царедворцев и опасных родственников. Волнения улеглись, страна успокоилась, но у царицы все равно хватало дел. «Тот, кто знает, сколько слов правителю приходится прочесть и написать за день, не станет наклоняться, чтобы подобрать с земли корону», — сетовал один из монархов того времени. Государство Птолемеев отличал бюрократический аппарат чудовищных размеров — прямое следствие богатой папирусами письменной культуры, централизованной экономики и маниакальной страсти к бесконечным переписям и пересчетам. Греческий историк Диодор составил распорядок дня типичного эллинистического монарха, такого, как Клеопатра. День начинался с чтения посланий, приема гонцов со всей страны и отчетов чиновников о текущем положении дел. Царица принимала жрецов и посланников соседних государств. Если они пребывали в добром здравии, и дни их ничто не омрачало, то и она — в соответствии с принятой тогда официальной формулой — встречала утро в добром расположении духа. Потом наступало время принятия решений. Клеопатра диктовала писцам указы и подписывала их, порой обходясь одним именем, а иногда ставя под ним властное «Быть по сему». Лишь покончив с неотложными делами, она могла принять ванну, одеться, привести себя в порядок и совершить возжигание в честь богов. Вскоре наступал час приема просителей. Бесконечные отупляющие аудиенции были сущим мучением; случалось, цари засыпали посреди очередного разбирательства. Обязанности Клеопатры почти не отличались от добродетелей Исиды: она вершила суд, командовала армией и флотом, решала экономические проблемы, вела переговоры с соседними державами, надзирала за храмами, устанавливала цены, составляла графики сева, распределяла семена, следила, чтобы каналы чистили вовремя, а в амбарах не переводилось зерно. Она была судьей, первосвященником, царицей и богиней. Порой — и день ото дня все чаще — Клеопатре приходилось брать на себя обязанности собственных министров. Она управляла армией светских и религиозных чиновников, отвечала за политические и торговые связи Египта с внешним миром. Борьба за интересы государства съедала почти все ее время. Впрочем, как заметил тот самый античный правитель, абсолютная власть полностью поглощает властелина.

Клеопатра располагала огромным разветвленным чиновничьим аппаратом. На местах приказы царицы готовы были исполнить градоначальники и управляющие, деревенские старосты, писцы, мытари и стражники. В столице власть осуществляли диойкеты, исполнявшие обязанности министра финансов и внутренних дел, и целая орда подчиненных. В распоряжении царицы были секретари, сочинители указов, иноземные посланники, философы и, конечно, узкий круг советников. Высшими сановниками становились знатные греки и говорящие по-гречески египтяне: пышный титул и славное имя давали право на вхождение в Круг Ближайших Друзей или в Круг Преемников. Многие советники Клеопатры служили еще ее отцу; она знала их с детства и привыкла безоговорочно им доверять. С некоторыми сановниками — например с диойкетами — ей приходилось постоянно поддерживать связь. Секретарь Клеопатры вел специальный журнал, который она ежедневно просматривала.

В целом государственная машина была громоздкой и неповоротливой, кое-где проржавела, часто буксовала и постоянно грозила выйти из-под контроля. В основе ее существования лежал простой и понятный принцип: Клеопатра собирала подати, а народ их платил. Чтобы подати поступали вовремя, предки царицы установили жесткий контроль за всем, что делалось в государстве; ни в одной другой стране не было столь разветвленного и вездесущего чиновничьего аппарата. Цезарь не уставал поражаться; в Риме тогда вообще не знали, что такое бюрократия. В Египте собирали самые богатые урожаи во всем Средиземноморье. Они позволяли Клеопатре кормить подданных, а значит, удерживать власть. Царские чиновники неусыпно следили за ходом сельскохозяйственных работ. Они распределяли между земледельцами зерно для посева. Крестьяне обязаны были вернуть все до зернышка в сезон жатвы. Получая семена, они давали клятву не использовать их ни для каких других нужд. Купец мог заполнить трюм своего корабля, лишь пообещав, что доставит товар «в целости и без промедления». В предыдущие неспокойные годы владельцы торговых судов привыкли отправляться большими караванами и под надежной охраной. Ладья среднего размера могла взять на борт около трех тонн зерна. По крайней мере две таких ладьи ежедневно требовалось, чтобы прокормить одну только Александрию.

Столь же жесткий и неустанный надзор распространялся на все сферы экономики. Государство Птолемеев чем-то напоминало советскую Россию; оно являло собой пример одной из самых жестких административно-командных систем в истории. Почти вся земля, кто бы ее ни возделывал, — египетские крестьяне, греческие помещики или жрецы — принадлежала короне. Правительственные чиновники распределяли наделы и следили за их использованием. Чтобы спилить дерево, начать разводить свиней, превратить ячменное поле в оливковую рощу, требовалось специальное разрешение. Изощренная, сложная, скрупулезно разработанная система надзора облегчала жизнь надзирателям, но никак не земледельцам. Человека запросто могли отдать под суд за самовольно посаженную пальму (как это произошло с одной чересчур предприимчивой хозяйкой). Бортник не смел перевозить свои ульи из одной провинции в другую, чтобы не путать чиновников. Крестьянам запрещалось покидать деревни и увозить скот во время сбора урожая. Вся земля была расчерчена, вся скотина пересчитана; причем последнюю считали в сезон паводка, чтобы лишнюю свинью или корову было негде спрятать. Плуги и бороны были на счету и на виду. Иметь собственный пресс для отжима масла воспрещалось. Царская стража не жалела сил на поиски ослушников (нарушать запрет дозволялось только жрецам, и то лишь два месяца в году). Государство выдавало специальные разрешения на приготовление пива, выдавало пивоварам ячмень, а покупая у них готовый продукт, вычитала из платы стоимость сырья и аренды оборудования. В результате царская казна получала прибыль как от продажи ячменя, так и от покупки пива. Шелковицу, ивы и акации надлежало сажать в строго определенное время, каналы следовало содержать в идеальном порядке. Царские глашатаи не уставали внушать египтянам: «Никому не дозволено поступать так, как ему хочется, ибо все и так устроено наилучшим образом».

Несмотря на внешнюю неповоротливость, система была весьма эффективной и весьма выгодной для короны. Главные отрасли египетской промышленности — пшеница, стекло, папирус, лен, масло, благовония — были государственными монополиями. Клеопатре они приносили двойную прибыль. Продажа масла казне облагалась пятидесятипроцентным налогом. Потом государство могло перепродать его в три раза дороже. Налогом, собственно, облагалось все, что росло или производилось в стране. Подданные Клеопатры платили налог на соль, дамбы, и пастбища. Хозяева частных бань отдавали треть своих доходов. Рыболовы жертвовали пятую часть каждого улова, виноделы восьмую часть урожая. Шерстяные и ковровые фабрики были государственными. Клеопатра сама владела несколькими мануфактурами, на которых трудились рабыни. Народу царица и вправду должна была казаться всевидящей богиней: любой Птолемей знал, «чего стоит каждый его подданный и чем он занят в этот день».

Подобная система была обречена погрязнуть в злоупотреблениях. В фискальную политику Птолемеев было втянуто множество людей, от диойкетов, сборщиков податей и их помощников до казначеев, секретарей и счетоводов. Они собирали налоги и разрешали споры, не забывая о собственных кошельках. Возможностей нагреть руки было хоть отбавляй. Память о легендарной александрийской коррупции пережила государственную машину Птолемеев и едва не затмила славу самого города. В конечном итоге чиновники Клеопатры приносили столько же вреда, сколько и пользы. У большинства из них были свои фермы и мануфактуры, так что частные интересы нередко затмевали государственные. Устремления управляющих почти никогда не совпадали со взглядами царицы. Жизненные принципы сборщиков податей — не упускавших возможности обложить налогом лишнюю подушку, бочонок меда или тунику из овечьей шерсти — не совпадали с ними вовсе. Между властями на разных уровнях не было согласия. Любая инициатива тонула в бюрократическом болоте. Как отметила исследователь Египта эпохи Птолемеев Дороти Томпсон, Птолемеи тратили невероятно много времени на то, чтобы отыскать дельного чиновника. Бдительного, твердого и честного. С безупречным прошлым. Готового внимательно разбирать каждую жалобу, неустанно бороться с несправедливостью, а разъезжая по стране с инспекцией, «ободрять народ и приводить людей в доброе расположение духа». Нужно ли говорить, что это была от начала и до конца мифологическая фигура? «Выходит, что наш славный чиновник просто не мог не быть плохим», — заключает Томпсон. Соблазн был слишком сильным, жалованье слишком маленьким, система слишком замшелой[25].

Список нарушений получился весьма впечатляющим. Царские чиновники захватывали землю, отбирали дома и суда, присваивали деньги, арестовывали невиновных, придумывали несуществующие налоги. Им были известны десятки способов изощренного вымогательства. Ни грек, ни египтянин, ни землепашец, ни жрец не чувствовали себя в безопасности. Клеопатре не раз приходилось защищать простой народ от зарвавшихся мытарей; даже самым высокопоставленным из них случалось попадать в опалу. Главный бальзамировщик быков жаловался на бесчинства стражи. В сорок первом году к царице явилась целая делегация крестьян, умолявших избавить их от двойного налогообложения. Царица снизошла до их смиренной просьбы и отменила налог. Среди необъятной массы папирусов — отчетов, инструкций, петиций, приказов — фигурирует немало жалоб и выговоров. Особенно много их скопилось за первые годы правления Клеопатры. Даже в царском дворце не было порядка: попробуй уследи за оравой охотников и привратников, виночерпиев и стольников, камеристок и швей, дерзких, ленивых и нерасторопных.

Даже в прошениях и жалобах египтяне не уставали восхвалять мудрость, доброту и справедливость своей властительницы. Для них она оставалась утешительницей и защитницей, Исидой во плоти. Подданные взывали к своей царице, когда терпели лишения или страдали от притеснений. И хотя между Клеопатрой и просителями было немало посредников — при дворе имелась должность сортировщика петиций, — самые храбрые и самые отчаянные стремились пробиться к ней, минуя преграды. Таких находилось немало. Прозорливая правительница имела обыкновение объявлять большую амнистию перед религиозной церемонией или отправляясь в путешествие по стране, чтобы услышать, как восторженная толпа в экстазе выкрикивает ее имя. Народ быстро усвоил немудреное правило: если с тобой беда, пиши (или попроси деревенского писца написать) прошение. Клеопатра была в курсе чуть ли не всех проблем с властями и семейных неурядиц своих подданных. Повара убегали. Рабочие устраивали забастовки, уклонялись от налогов, приторговывали краденым. Стражникам задерживали жалованье. Проститутки дерзили богатым клиентам. Женщины избивали беременных жен своих бывших мужей. Чиновники крали свиней и разоряли голубятни. Бандиты нападали на сборщиков податей. Казна пополнялась вяло. В гробницы проникали грабители, каналы засорялись, нерадивые пастухи теряли скот, счета подделывали, людей бросали в тюрьму по ложным обвинениям. Банщики грубили посетителям и были не прочь разжиться их одеждой. Немощные отцы страдали от равнодушия дочерей. Почтенный торговец чечевицей жаловался на продавцов тыквы, выживавших его с базара: «Они приходят затемно, садятся напротив и начинают торговать своей тыквой, не подпуская покупателей к моей чечевице». Нельзя ли ему продлить аренду за двойную плату? Налоговые споры случались в Египте так часто, что Птолемей Второй запретил законникам браться за такие дела. Кстати, обязаны ли смотрители за священными кошками помогать при сборе урожая? Прошения шли и шли.

Впрочем, у Клеопатры были и другие причины для головной боли. Если женщине, выливавшей ночной горшок, случалось испачкать плащ какого-нибудь прохожего, к делу немедленно приплетали межнациональную вражду. Если банщик по неосторожности плескал на зазевавшегося клиента горячей водой, тот спешил заявить: «Негодяй окатил мне живот и ноги кипятком, он, видно, хотел меня убить». В стране, где греки управляли, а египтяне работали, хватало причин для подспудного недовольства друг другом (неуклюжая женщина и банщик были египтянами, их жертвы — греками. Всего в стране жило около пятисот тысяч греков, причем большая часть в столице). Несмотря на удивительную терпимость, несмотря на знаменитый александрийский космополитизм — среди горожан были и эфиопы, и скифы, и ливийцы, и киликийцы — две несхожих культуры оставались двумя несхожими культурами. Нигде эта несхожесть не проявлялась с такой очевидностью, как в судебной системе. Договор на греческом языке составлялся по греческим законам, а на египетском — по египетским. Египетские женщины пользовались абсолютной свободой, а гречанки зависели от своих мужчин. За одно и то же преступление следовали разные наказания. Египтянин, вздумавший без разрешения покинуть Александрию, лишался трети имущества. Грек платил небольшой штраф. Две культуры существовали параллельно сами по себе, традиции и привычки — как уже успели убедиться Клеопатра и Цезарь — плохо приживались на чужой почве. Греческая капуста, выращенная на египетской земле, необъяснимым образом теряла вкус.

Дочери Авлета досталась в наследство разоренная страна. «Республика, унаследованная нами от предков, была подобна сказочно прекрасному полотну, чьи краски потускнели от времени», — произнес когда-то Цицерон. Для Египта эпохи Клеопатры эти слова были более чем справедливы: его лучшие дни остались позади. Авлета ненавидели за то, что он обложил народ непомерными налогами, надеясь вернуть Риму долги. Клеопатра выплатила долг и осталась с пустой казной (когда до Рима дошла весть о смерти ее отца, у всех возникли два вопроса: кто теперь правит в Египте и кто вернет нам наши деньги). По одной из версий, Авлет просто-напросто растратил накопленные предками богатства. Что оставалось Клеопатре? Царица решительно взялась за дело, втрое обесценив национальную валюту. Она не стала чеканить новые золотые монеты и по примеру отца отказалась от серебра. Эпоху Клеопатры можно назвать бронзовым веком. При ней в Египте снова стали вырабатывать этот почти забытый металл. Затем последовало по-настоящему радикальное новшество: введение денежных единиц разного достоинства. Отныне о ценности монеты судили не по весу, а по внешнему виду.

С тех пор Клеопатра была весьма осмотрительна в финансовых делах. Когда Рим снова попросил о помощи, она не стала слишком глубоко залезать в казну, дав понять, что ее возможности не безграничны. На то у нее была веская причина. Царица не желала становиться римской марионеткой. В пятьдесят восьмом году Авлету было не на что нанять войско, чтобы отвоевать Кипр и трон. Когда Птолемей устроил переворот, у Клеопатры деньги нашлись. Одержав верх в борьбе за власть, молодая правительница спасла экономику и добилась стабилизации в стране. Судя по интересу, который сильные мира сего проявляли к ее персоне, сама царица была сказочно богата. Деревни Верхнего Египта процветали. Культура бурно развивалась. При Клеопатре александрийцы — в мирное время их с новой силой одолела тяга к прекрасному — создавали невиданные доселе шедевры в невиданном доселе количестве. Дошедшие до нас великолепные образцы резьбы по алебастру и росписи золотом по стеклу помимо прочего свидетельствуют о том, что ее правление пришлось на тучные годы.

Велико ли было богатство самой Клеопатры? В царских амбарах и сокровищницах хранилась половина всего, что производили и выращивали в Египте. Годовой доход царицы составлял примерно двенадцать — пятнадцать тысяч талантов в год. Для любого тогдашнего монарха это была поистине астрономическая сумма. Как подсчитал современный историк: «Это заработок всех управляющих хедж-фондов вместе взятых». Инфляция уже тогда была серьезной проблемой, но египетских серебряных монет она касалась меньше, чем бронзовых. Самое пышное погребение из всех возможных или пир в царском дворце стоили не больше одного таланта. Штраф в полталанта означал полное разорение для египетского крестьянина. Высокопоставленный служитель культа зарабатывал в год пятнадцать талантов. То была царская лепта: Птолемей Третий «одолжил» в Афинах подлинники Эсхила, Софокла и Еврипида под залог в пятнадцать талантов и легко пожертвовал ими, чтобы не возвращать бесценные рукописи. Пираты хотели потребовать за молодого Цезаря выкуп в двадцать талантов, но тот, будучи Цезарем, оценивал себя не меньше, чем в пятьдесят и в результате выбрал плен. Два блистательных монумента в честь любимой обошлись бы вам в двести талантов. Цены в государстве Клеопатры кусались, особенно в первые годы, когда Нил проявил свою строптивую натуру. Однако даже на самый взыскательный взгляд — например, на взгляд влиятельных римлян — она была ошеломляюще богата. По мнению Красса, богачом можно было назвать лишь того, кто мог содержать большое войско[26].

С внутренней политикой Клеопатра управлялась на удивление ловко. Ей удавалось не потеряться в безбрежном море прошений. Народ любил свою царицу. В Верхнем Египте, кипевшем, как котел предыдущие полтора века, за время ее правления не произошло ни одного бунта. Летом сорок шестого у Клеопатры не было ни единой причины для беспокойства за свою власть. Вода в Ниле прибывала, как положено. И царица начала потихоньку отдавать распоряжения придворным, командующим флотом, нянькам и кормилицам. Слуги складывали полотенца, посуду, кухонную утварь, лампы, простыни, ковры, подушки. Вместе с годовалым Цезарионом и пышной свитой Клеопатра собиралась в Рим. Среди писцов, глашатаев и стражников, которых она брала с собой, нашлось место и для брата-соправителя; горький опыт многих Птолемеев подсказывал, что возможного претендента на трон лучше держать подле себя. Трудно сказать, что звало Клеопатру в путь: политические соображения или тоска по любимому. Возможно, она хотела показать Цезариона отцу. Скорее всего, царица ждала вестей от Цезаря, вернувшегося в Рим после трехлетнего отсутствия. Возвращение полководца из Северной Африки, где он сокрушил последних сторонников Помпея, почти совпало по времени с визитом Клеопатры. Можно не сомневаться, что царица не покинула бы Египет, не будучи уверенной, что в ее отсутствие не случится никакой беды. И ни за что не отправилась бы в Рим, если бы не знала, что ее ждут.

Первое в жизни путешествие по Средиземному морю далось царице нелегко. Даже при самом лучшем раскладе пускаться в плавание было весьма рискованно; вспомним Герода, ставшего жертвой кораблекрушения. Иосифу Флавию, римско-иудейскому историку, столь ядовито отзывавшемуся о Клеопатре, пришлось провести ночь среди беснующихся волн. Рискнем предположить, что наша героиня была не самой храброй мореплавательницей на земле. В дороге она нервничала, и немудрено. На борт корабля взошла не простая женщина, а царица в сопровождении лекарей, философов, евнухов, швей, поваров, не говоря уж о малютке Цезарионе и его кормилицах. Клеопатра везла дорогие подарки: бочонки с нильской водой, ткани, корицу, гобелены, алебастровые горшки с благовониями, золотые кубки, мозаику, леопардов. Все для того, чтобы поддержать репутацию и продемонстрировать римлянам богатство Египта. Для закрепления эффекта в Рим везли небывалую диковинку — живого жирафа (те, кому довелось впервые увидеть это удивительное животное, утверждали, что оно очень похоже на верблюда — если не считать пятен, впечатляющих размеров, длинных ног и, конечно, шеи). Скорее всего, Клеопатра пересекла море на военном корабле, например, на одной из маневренных тридцатишестиметровых парусных трирем, которыми был оснащен ее флот.

Давно запланированную и старательно подготовленную поездку едва ли можно было назвать увеселительной прогулкой. В те времена цари редко отправлялись в путешествия без всякой цели, ради удовольствия[27]. У Клеопатры не было нужды покидать столицу тайком, как поступил ее отец. В александрийской гавани собралась такая большая и пышная флотилия, какой горожане не видели по меньшей мере четверть века. То была откровенная демонстрация богатства и могущества. Над толпой, собравшейся проводить свою царицу, звучала музыка, летели в небо радостные возгласы, клубился ладан. Стоя на палубе, Клеопатра слушала славословия и вглядывалась в счастливые лица подданных. Потом портовую толчею сменила пальмовая роща, остался позади колосс, сверкнула золотом кровля Серапеума; маяк был виден еще долго, но постепенно и он превратился в едва различимую точку на горизонте. Прежде Клеопатре не доводилось смотреть на его известняковые стены и зеркала с моря. Еще четыре часа после отплытия путники могли различить вдали очертания статуи Посейдона, пока она не растворилась в серебристой дымке.

Впереди лежал путь длиною в две тысячи миль. В лучшем случае царице предстояло провести на борту корабля не меньше месяца. В худшем — около десяти недель. Рим располагался ровно на северо-западе от Александрии, и чтобы добраться до него, морякам приходилось сражаться со встречным ветром. Вместо того чтобы двигаться по прямой, флотилия направилась к западу через восток и север, на ночь причаливая к берегу. Провизии было немного, и команде приходилось добывать еду в окрестных селениях. Весть о прибытии царских кораблей быстро облетала местных жителей; на берегу тут же собирались толпы, люди несли воду и снедь. Таким путем флотилия прошла вдоль восточного средиземноморского побережья, иначе называемого Левантом, обогнула с юга Малую Азию, миновала Родос и Крит, пересекла Ионическое море. Северная Сицилия мелькнула на горизонте и уступила место Апеннинскому полуострову. Путешественникам было хорошо видно его западное побережье вплоть до ласкового Тирренского моря, застроенное каменными виллами. В ближайшее десятилетие роскошным особнякам с широкими террасами предстояло разрастись по всему берегу в геометрической прогрессии. Перед Помпеями располагались Путеолы (современный Поцциоли), оживленный порт с удобной бухтой, в которой обыкновенно бросали якорь египетские суда, груженные зерном. Сойдя на берег, Клеопатра совершила возжигание в благодарность за безопасное плавание; если сама Исида и не парила над бушпритом ее корабля, богиня мореплавания определенно незримо присутствовала на борту. Флотилия наконец достигла Европы. Из Путеол до Рима три дня добирались сушей, трясясь в повозках по песчаным и усыпанным гравием дорогам под немилосердно палящим солнцем. Со стороны Клеопатры это было проявлением немыслимой скромности. Римский сановник, отправленный с инспекцией в Малую Азию, путешествовал «на двух крытых колесницах, одной открытой и одном возке, в сопровождении свежих лошадей и большого числа рабов, любимой обезьянки в специальной повозке и табуна диких ослов». А ведь история не сохранила даже его имени. На востоке караваны из двухсот колесниц и нескольких тысяч всадников были не такой уж редкостью.

Над римскими предместьями витал аромат смородины, корицы и мирры. По сторонам дороги виднелись скромные надгробия и величавые мавзолеи, время от времени попадались святилища Меркурия, покровителя странников. Посланцы Цезаря должны были встретить Клеопатру у городской стены и провести по широкому деревянному мосту к большому поместью на западном берегу Тибра. Клеопатру со свитой поселили на юго-восточном склоне холма Яникул, в весьма живописном месте, хоть и не таком престижном, как противоположный склон с более эффектным видом на город. Виллу Цезаря с ее стройными колоннами, красочными фресками и бесценными скульптурами окружал сад, великолепный по римским меркам, но, с точки зрения египетской царицы, довольно запущенный и неинтересный. Зато она могла любоваться окрестными пейзажами. В просветах между стволами сосен и кипарисов виднелся опоясанный желтоватой рекой Рим, город черепичных крыш, кривых улочек и плотно прижатых друг к другу многоэтажных домов. Рим только что обогнал Александрию по численности населения; в сорок шестом году в нем проживал почти миллион человек. В остальном это была провинциальная глушь. В этом городе собака запросто могла притащить к обеденному столу человеческую руку, а бык ворваться в трапезную. Попасть в него из Александрии было все равно что после Версаля очутиться в Филадельфии восемнадцатого века. В Александрии на каждом углу виднелись следы славного прошлого. Славное будущее Рима в ту пору едва просматривалось. Новый мир был почти неотличим от старого.

Во время визита Клеопатра старалась держаться незаметно, насколько это было возможно в подобной ситуации. «Царица с супругом поселилась в доме Цезаря, что не могло не сказаться на их и так небезупречной репутации», — выговаривает египтянке Дион. Цезарь, как известно, жил в самом центре города, в двух шагах от форума, вместе со своей женой Кальпурнией. Влияние Клеопатры и ее страны неизменно росло. Вернувшись в Рим, Цезарь, потративший немало времени на изучение традиций и опыта восточного царства, задумал преобразования по египетскому образцу. Больше всего он преуспел в реформе календаря: с сорок шестого года каждый сезон состоял из трех месяцев. Прежде римский год состоял из трехсот пятидесяти пяти дней, к которым время от времени произвольно прибавляли дополнительный месяц. Как писал Плутарх: «Только жрецы вели счет времени и могли вводить лишний месяц, когда им вздумается». В результате с календарем была полная неразбериха; Цицерон однажды признался, что понятия не имеет, какой на дворе год. Цезарь заимствовал египетский календарь с двенадцатью месяцами по тридцать дней каждый и дополнительными пятью днями в конце года, «единственный разумный из когда-либо существовавших», и принятое в Александрии деление суток на двадцать четыре часа. В Риме понятие времени было неточным, растяжимым и спорным[28]. Однако теперь в распоряжении Цезаря оказались лучшие астрономы и математики Египта. Плодом совместных усилий стала радикальная реформа сорок шестого года, последнего «неровного года» и единственного состоявшего из четырехсот сорока пяти дней; лишнюю неделю разделили между ноябрем и декабрем.

Египетский опыт существенно повлиял на Цезаря; в ближайшие восемнадцать месяцев стало ясно, насколько. Серьезное увлечение Египтом проглядывало во всем, что он делал. Цезарь начал собирать средства на устройство публичной библиотеки, чтобы сделать латинские и греческие литературные памятники доступными всему народу. Сбор книжной коллекции был поручен видному ученому, из тех, кому полководец даровал жизнь на поле боя. Весьма заразительной оказалась и любовь александрийцев к подсчетам. Цезарь решил провести перепись. В результате выяснилось, что война с Помпеем разорила страну. Население Рима сократилось наполовину. Римских гостей впечатлила египетская система каналов и дамб. Цезарь предложил осушить гнилые топи в Центральной Италии, между Римом и Капуей, чтобы расширить площадь сельхозугодий. А что если прорыть канал из Тибра в Адриатическое море, чтобы сократить путь торговым судам? Заодно решено было перестроить Остийский порт, зажатый среди скал и отмелей. Сооруженная по александрийскому образцу дамба открыла бы путь в город большим кораблям. Цезарь предложил давать римское гражданство всем без исключения ученым и лекарям, «чтобы, прибыв однажды в наш город, они остались в нем навсегда, и чтобы их примеру последовали другие». С улиц убрали скульптуры, казавшиеся особенно неказистыми по сравнению с александрийскими; побывав в Египте, трудно было не перенять египетских представлений о прекрасном. Однако не все смелые идеи Цезаря, вдохновленные Клеопатрой, были логичны и разумны. Взять хотя бы решение учредить культ Диониса, греческого божества, чье происхождение и образ жизни были еще более сомнительными, чем у богатой и сумасбродной египетской царицы. Но за что бы ни брался полководец, во всех его действиях были видны железное упорство и удивительная работоспособность, позволявшие с легкостью опережать соперников.

Сильнее всего восточное влияние проявилось во время триумфа, устроенного Цезарем в конце сентября. Высшим признанием заслуг римского военачальника было дозволение самому устроить игры и шествия в честь собственных побед. Цезарь в полной мере заслужил это право. Опустошавшая Рим затяжная война закончилась. Одиннадцать дней официальных праздников — отличный способ окончательно утихомирить и подбодрить народ. Полководец на время превратился в распорядителя торжества; устраивая триумф в честь побед в Галлии, Египте, Понте, Африке и Испании, Цезарь вольно или невольно ориентировался на процессии, увиденные в Александрии. Наконец после долгих приготовлений и досадных проволочек был назначен день начала торжеств: двадцать первое августа сорок шестого года. Празднества продлились до начала октября. В Рим потянулись жители предместий и окрестных селений, но жилья в городе на всех не хватало. Люди ставили палатки прямо на городских улицах и вдоль дорог. На гулянья, игры и шествия собирались огромные толпы; случалось, зеваки гибли в давке. По всему Риму украшали улицы и храмы, расширяли ипподромы, возводили временные арены. Слава давно сделалась местной валютой, но такого, чтобы в ознаменование окончания праздничного дня по городу под музыку и крики горожан проходили сорок слонов с факелами, раньше не бывало. Как и пиров на шестьдесят шесть тысяч человек с деликатесами и дорогими винами.

В конце сентября Клеопатра, скорее всего, уже перебралась на виллу Цезаря. Настало утро триумфа, и фанфары возвестили о приближении полководца; в пурпурной тунике, с лавровым венком над бледным высоким лбом он въехал в городские ворота на колеснице, запряженной четверкой белых коней. Горожане осыпали своего героя лепестками роз. Следом маршировали солдаты в сверкающих доспехах, распевая залихватские оды в честь военных и любовных побед своего командира. Имя Клеопатры шло в этих хвастливых виршах рефреном, и Цезарь не возражал. По традиции, во время триумфа демонстрировали трофеи и глумились над побежденными: от Марсова Поля до Виа-Сакра, мимо цирка, вверх по Капитолийскому холму пронесли чучела Ахилла и Потина вместе с нильскими пейзажами и макетом Александрийского маяка. Толпа провожала их одобрительным гулом. Египетская платформа была отделана полированным черепаховым панцирем, новым для Рима материалом, одним из дорогих трофеев, добытых Цезарем в иноземных походах. За триумфом непременно следовали пиры и гулянья: единоборства атлетов, театральные постановки, скачки, музыкальные конкурсы, уличные зверинцы, игры и гладиаторские бои. Обыватели высыпали на улицы, дома пустели, и Рим на три недели превращался в рай для воров. После египетского триумфа устроили потешное морское сражение, специально для которого выкопали искусственное озеро. В показательном бою принимали участие четыре тысячи гребцов и несколько поверженных египетских кораблей, которые, как утверждает Сенека, по такому случаю подняли со дна и перевезли через Средиземное море.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.