Глава вторая. Начало моей армейской жизни

Глава вторая. Начало моей армейской жизни

В 1907 году в Королевское военное училище Сандхерст поступали по конкурсу. Сначала проводилось предварительное испытание, на котором нужно было продемонстрировать определенный минимальный уровень интеллектуального развития, около года спустя проходил конкурсный экзамен. Оба препятствия я преодолел без затруднений и в конкурсе занял 72-е место на примерно 170 вакансий. Я изумился, когда позже узнал, что огромное количество моих сокурсников, чтобы обеспечить себе успех на вступительном экзамене, сочло необходимым оставить школу раньше и заниматься с репетиторами.

В те дни армия не привлекала лучшие умы страны. Армейская жизнь требовала расходов, которые заметно превышали денежное довольствие. Считалось, что нужен личный доход по меньшей мере 100 фунтов в год для службы даже в, как говорится, наименее «престижных» частях армии метрополии[4]. Чтобы приняли в кавалерийские и в более престижные пехотные полки, требовался доход 300–400 фунтов. Эти финансовые обстоятельства оставались мне неизвестными, когда я решил избрать армию своим поприщем; никто не объяснил этого ни мне, ни моим родителям. Я узнал обо всем в Сандхерсте, когда настала пора решать, где я хотел бы служить, а это произошло, когда половина курса уже была пройдена.

Плата за обучение в Сандхерсте для сына гражданского составляла 150 фунтов в год, в нее входил полный пансион и все необходимые расходы. Однако требовались все-таки дополнительные [17] карманные деньги, и после некоторого обсуждения мои родители решили выделять мне 2 фунта в месяц; они выдавались и во время каникул, так что мой доход составлял 24 фунта в год.

Вряд ли многие курсанты были так же бедны, как я; однако я обходился. В те дни начали появляться наручные часы, их можно было купить в столовой училища; большинство курсантов уже ходили с часами. Я с завистью смотрел на этот предмет, который оставался мне недоступным; первые наручные часы появились у меня только в 1914 году, перед началом войны. Теперь, полагаю, каждый мальчик получает их в семь-восемь лет.

Вне соблазнов, которые не существовали для меня из-за отсутствия денег, я целиком погрузился в спортивные игры и учебу. Поступив в школу Святого Павла в 1902 году, я сосредоточился на играх; теперь добавилась учеба — вследствие крепкого щелчка по носу, каковым явилась правда, сказанная мне по поводу моего безделья в школе. Очень скоро я стал членом «Регби XV» и в декабре 1907 года играл против команды из Вулиджа, когда мы разгромили их наголову.

В учебе дела поначалу шли хорошо. Тогда в училище существовала традиция выбирать несколько показавших наибольшие успехи курсантов первого семестра и через шесть недель производить их в младшие капралы. Это являлось большой честью: выбранные курсанты считались превосходящими своих сокурсников, раньше других проявившими основные качества, необходимые для офицеров. Во втором семестре эти младшие капралы всегда становились сержантами, а один-два производились в старшие сержанты — это было высшим воинским званием для кадета.

Меня выбрали для производства в младшие капралы. Полагаю, это ударило мне в голову; во всяком случае, именно с этого момента началось мое падение. В младший взвод роты «Б», в которой я состоял в училище, входила группа весьма буйных, хулиганистых людей, и мое положение в качестве младшего капрала привело к тому, что я возглавил их «развлечения». Мы начали войну с младшими роты «А», жившими этажом выше нас, затем распространили «военные действия» на территории других рот. Нас прозвали «Кровавой «Б», это было еще слишком мягко сказано. С наступлением темноты в коридорах разгорались ожесточенные [18] битвы; дрались кочергами и другими подобными орудиями, так что кадетов часто приходилось отправлять в госпиталь залечивать раны. Такое положение, естественно, не могло сохраняться долго, даже в Сандхерсте 1907 года, когда офицеры совершенно не интересовались, чем в свободное время занимаются кадеты.

Я и «Кровавая «Б» привлекли к себе внимание. Кульминация наступила после того, как я, донимая одного непопулярного кадета, поджег ему рубашку, когда он раздевался; кадет получил серьезный ожог, попал в госпиталь и некоторое время практически не мог сидеть. Он держался образцово и не выдавал того, кто совершил такое издевательство. Однако меня это не спасло: в конце концов все тайные грехи становятся явными, и меня разжаловали в рядовые.

В приказе по училищу говорилось, что младший капрал Монтгомери снова переводится в ранг рядового курсанта, причины не указывались. Мама приехала в Сандхерст и разговаривала с начальником училища по поводу моего будущего. Она выяснила, что уже было решено вскоре повысить меня в звании. Теперь об этом не шло и речи; я оказался в немилости и должен был радоваться, если мне вообще дадут возможность окончить училище. Командир моей роты потерял ко мне расположение, что в общем-то неудивительно. Однако один из ротных офицеров, майор Королевских шотландских стрелков по фамилии Форбс, не отвернулся от меня. Он был моим верным другом и наставником, и, скорее всего, только благодаря его ходатайству меня оставили в Сандхерсте и дали возможность реабилитироваться. Если он еще жив и читает эти строки, мне хотелось бы, чтобы он знал, как я ему благодарен. Я часто думал, как сложилась бы моя судьба, если бы в Сандхерсте меня сделали старшиной роты «Б». Я не знаю ни одного случая, чтобы курсант, получивший это звание, впоследствии достиг в армии высокого положения. Возможно, они продвигались слишком быстро и как раз из-за этого потом терпели фиаско.

Это был второй щелчок по носу, и на сей раз я понял, что наказания могут быть серьезными. Часть курсантов нашего набора должны были выпуститься в декабре 1907 года, после года обучения в училище; мое имя не включили в число счастливчиков, и я [19] остался в Сандхерсте еще на шесть месяцев. Но теперь я извлек урок и занимался исключительно усердно, решив окончить училище с высокими результатами.

Со временем мне стало ясно, что я не смогу служить в Англии из-за недостатка средств. Мои родители были не в состоянии содержать меня и дальше, и жить мне придется исключительно на собственное денежное довольствие. Оно составляло 5 шиллингов 3 пенса в день у второго лейтенанта и 6 шиллингов 6 пенсов после производства в лейтенанты. Молодой офицер никак не мог прожить на такие деньги, поскольку только ежемесячный счет за питание в клубе-столовой составлял не менее 10 фунтов.

Повышение в звании производилось не по выслуге лет, как сейчас, а в зависимости от вакансий, и я слышал о лейтенантах, прослуживших в этом звании по девятнадцать лет. В Индии все было иначе: платили в индийской армии хорошо, и можно было жить даже на денежное содержание, которое выплачивали в Британском батальоне, расквартированном в этой стране. Поэтому я записался в список желающих служить в индийской армии. Конкуренция была жесткой, вследствие этих самых финансовых обстоятельств, и, чтобы гарантированно получить место, необходимо было окончить училище в числе первых 30 человек. Очень редко случалось, что в индийскую армию попадал номер 35.

Когда объявили результаты, мое имя стояло под номером 36. Мне не удалось попасть в индийскую армию. Я сильно огорчился. Всем курсантам требовалось указать второй выбор. Я не происходил из военной семьи и не имел связей ни в каком из графств. Мне важно было оказаться в Индии, где я мог бы сам себя обеспечивать, и я записался в Королевский Уорвикширский полк, потому что один из двух его регулярных батальонов находился в Индии. Меня часто спрашивают, почему я выбрал именно этот полк. Первой причиной явилась замечательная кокарда, которая мне очень нравилась; второй — то, что я навел справки и выяснил, что это хороший, крепкий полк, и не из самых дорогостоящих. Мое положение в списке выпускников Сандхерста было таково, что после отбора кандидатов в индийскую армию я гарантированно попадал в избранный мною полк — разумеется, если меня согласны были взять. Меня взяли, [20] и я присоединился к королевским уорвикширцам в качестве старшего в группе трех выпускников Сандхерста. Мне никогда не пришлось жалеть о своем выборе. В этом полку я познал основы военного искусства, начальник штаба полка и мой первый командир роты нацелили меня на усердную службу. Полковник С. Р. Макдональд (он теперь в отставке, ему далеко за восемьдесят) был одним из моих лучших друзей; надеюсь, впоследствии мне удалось отплатить ему хотя бы частично за внимание и доброту, которые он проявил ко мне в начале моей службы в полку. Будущее молодого офицера в армии практически полностью зависит от того, под какое влияние он попадает, выпустившись из Сандхерста. Я всегда считал большой удачей, что в довольно своеобразном собрании офицеров нашлись люди, которые искренне любили военное дело и были готовы помочь любому, кто разделял их отношение к профессии.

Я и не мечтал когда-нибудь стать командиром полка, когда в декабре 1908 года оказался в 1-м батальоне в Пешаваре на северо-западной границе Индии. Мне тогда исполнился двадцать один год, и я был старше большинства вновь зачисленных младших офицеров. Причина состояла в том, что вследствие собственного безделья я дольше других оставался в школе и попал в Сандхерст, когда мне уже перевалило за девятнадцать, а потом провел в Сандхерсте лишних шесть месяцев по той же причине. Дважды я почти терпел фиаско, и дважды меня спасали удача и верные друзья.

Возможно, тогда я не отдавал себе отчета в собственной удаче. Я происходил из хорошей семьи, и мои родители дали мне лучшее образование, какое могли себе позволить; у них не было свободных средств на предметы роскоши, и мы, дети, смолоду познали цену деньгам. Я не жаловался, что родители не предоставили мне содержания, когда я окончил Сандхерст и поступил в армию; юноше полезно самому обеспечивать себя с самого начала самостоятельной жизни. Мой собственный сын получил образование в первоклассной школе в Винчестере, затем в Тринити-колледже в Кембриджском университете, но между нами изначально существовал договор, что после окончания Кембриджа он будет жить на собственные заработки, — и он справился без какой-либо финансовой помощи с моей стороны. [21]

С момента моего поступления на военную службу в 1908 году и по сей день я никогда не имел других денег, кроме тех, что зарабатывал. И я никогда не жалел об этом. Впоследствии, когда я был начальником Имперского генерального штаба при правительстве социалистов и непосредственно работал с моими политическими руководителями в Уайтхолле, я иногда напоминал об этом факте министрам-лейбористам, когда мне казалось, что они считают меня одним из «праздных богачей». Они знали, что я не был праздным; однако мне приходилось убеждать их в том, что я не был и богачом.

Жизнь в британской армии перед Первой мировой войной сильно отличалась от теперешней, приходилось соблюдать традиции. Когда я в первый раз вошел в помещение офицерского клуба-столовой моего полка в Пешаваре, там находился один из офицеров. Он тут же проговорил «Давайте выпьем!» и позвонил в колокольчик официанту. На индийской границе стояла середина зимы, было довольно холодно, и я вовсе не чувствовал жажды. Однако два виски с содовой появились, и деваться было некуда, пришлось выпить. Так я впервые в жизни попробовал алкоголь.

Всем вновь прибывшим офицерам следовало нанести визиты в каждую часть гарнизона и оставить карточки в офицерских клубах. Везде предлагалось выпить, а мне объяснили, что отказываться нельзя, нельзя также заказывать лимонный сквош или слабоалкогольный напиток. За день таких визитов молодой офицер крепко набирался, и его быстро приучали к выпивке. С тех пор я испытываю отвращение к алкоголю.

Я хорошо помню свою первую встречу со старшим субалтерн-офицером[5] нашего батальона. В те дни эта должность являлась весьма значимой, теперь она утратила прежний престиж.

Среди других его важных внушений нам, вновь прибывшим младшим офицерам, было то, что за вечерней трапезой в клубе мы никогда не должны просить официанта принести что-либо выпить, пока не подадут рыбу. Прежде мне никогда не приходилось бывать на обедах, где кроме основного мясного блюда подают и рыбное, поэтому я с нетерпением ожидал, что же будет. Вечерний [22] обед в офицерском клубе оказался впечатляющей церемонией. Избиравшиеся на неделю президент и вице-президент сидели на противоположных концах длинного стола, сервированного полковым серебром. Оба руководителя не имели права подняться и выйти из-за стола, пока этого не сделает последний офицер, и я часто допоздна одиноко сидел в кресле вице-президента, пока два пожилых майора на президентском конце стола беседовали за портвейном. Иногда президент добродушно разрешал молодому вице-президенту не ждать, однако такое случалось весьма редко; считалось, что начинающих офицеров нужно учить строго соблюдать традиции. Вероятно, это было мне полезно, однако тогда я так не думал.

За завтраком в клубе никто не разговаривал. Некоторые старшие офицеры в это время дня чувствовали себя неважно. Один пожилой майор отказывался садиться за общий стол, вместо этого он один сидел за маленьким столом в углу комнаты, повернувшись лицом к стене и спиной к остальным офицерам. Другой старший офицер все хотел жениться. Когда он обнаруживал подходящую даму, то тратил на ухаживание разумную, с его точки зрения, сумму — до 100 фунтов. Если сумма заканчивалась, а сопротивление дамы еще не было сломлено, он переносил свои амурные действия на другой объект.

Транспорт нашего батальона составляли мулы и ослы, а поскольку я ничего о них не знал, меня послали подучиться. В конце курса обучения проходил устный экзамен, который принимал внешний экзаменатор. Так как в Пешаварском гарнизоне не оказалось соответствующего специалиста, экзаменатора прислали из Центральной Индии. По всей вероятности, он очень давно находился в этой стране, его лицо стало похоже на бутылку портвейна. Он выглядел так, словно жил исключительно на спиртном, тем не менее его считали главным знатоком во всем, что касалось мулов.

Я пришел сдавать устный экзамен этому странноватому человеку. Он уставился на меня одним налитым кровью глазом и проговорил: «Вопрос первый: сколько раз в сутки мул опорожняет кишечник?»

Такого вопроса я не ожидал, к тому же тогда мне казалось, что подобная проблема не заслуживает какого-либо серьезного внимания со стороны честолюбивого молодого офицера, который [23] стремится овладеть своей профессией. Однако я заблуждался, это имело значение. Повисла неловкая пауза. Все мое будущее висело на волоске: я надеялся, что в один прекрасный день стану майором с такой же «короной» на плече, как у него, а теперь все рушилось. Пока эти животные терпеливо стояли на жарком солнце, я в отчаянии прокручивал в памяти их образ жизни. Сколько раз? Может, три раза утром и три днем? А ночью скорее мочевой пузырь, чем кишечник?

Экзаменатор спросил: «Вы готовы?»

Я ответил: «Да. Шесть раз».

Он проронил: «Неверно, ответ на вопрос номер 1 неправильный — ни одного балла».

Я спросил: «Каков же правильный ответ?» Он разъяснил, что восемь раз.

Тогда я заметил: «Мне кажется, сэр, что разница невелика».

Он отрезал: «Не дерзите. Вопрос номер два».

В конце концов я сдал этот экзамен и возвратился в свой полк с «короной» и с горячей надеждой, что мне больше не придется преодолевать подобных препятствий.

В военной службе в Индии в то время, с моей точки зрения, что-то было не так. Я хорошо познакомился с индийской армией. Рядовой состав был отменным: прирожденные солдаты, они представляли собой материал, о котором можно было только мечтать. А британские офицеры далеко не все соответствовали такому уровню. Основную проблему составлял ужасный климат и отсутствие контактов с Европой. Обычно после сорока пяти лет офицеры быстро старились. Похвалой считалось, если человека называли «общительным». Я скоро убедился, что так говорили о тех, кто никогда не отказывался выпить. Мои наблюдения привели меня к выводу, что британскому офицеру необходимо было обладать очень сильным характером, чтобы провести в жарком климате Индии, скажем, тридцать лет и не утерять жизненной силы. Некоторым это удавалось, и они вполне годились для самых высоких военных постов, как в военное, так и в мирное время; одним из таковых был Слим.

В общем, к моменту, когда я в 1913 году покидал Индию, то уже радовался, что судьба не позволила мне окончить Сандхерст настолько хорошо, чтобы меня взяли в индийскую армию. [24]

Действительно, лучшие выпускники Сандхерста попали в армию Индии, однако не все из них стали хорошими военными. Требовалось слишком много качеств, чтобы выдержать условия жизни и климат Индии, немногие с этим справлялись. Мне это тоже вряд ли оказалось бы по плечу.

Батальон вывели из Пешавара в конце 1910 года и на последние два года его службы за границей перебросили в Бомбей. Теперь я начал работать усердно и серьезно. Оглядываясь назад, я думаю, что именно тогда я начал осознавать: для достижения успеха следует совершенствоваться в своей профессии. Было очевидно, что старшие офицеры полка не в состоянии оказать мне в этом эффективную помощь, поскольку их познания практически полностью ограничивались уровнем батальона; о других вопросах они знали мало или вовсе ничего. Когда наш батальон прибывал на новую позицию, командир обычно первым делом спрашивал: «Как генерал хочет проводить наступление?»

И атака осуществлялась по указке сверху, невзирая на условия местности, особенности неприятеля и любые другие факторы. Тогда я уже ощущал, что что-то делается неправильно, однако еще не был способен проанализировать состояние дел и решить, что конкретно идет не так. К тому же и не слишком задумывался над этим. Мне было хорошо в батальоне, я полюбил британского солдата. Что касается офицеров, то в их среде считалось несолидным изучать военное дело, и за офицерским столом нам не позволяли говорить о профессии.

В Бомбее в Королевском яхт-клубе я попал в некрасивую историю. Офицер нашего батальона капитан Р. Вуд давал в клубе обед в честь трех молодых младших офицеров, одним из которых был я. Вуд, будучи пожилым и степенным капитаном, рано ушел домой, оставив нас троих там. На следующее утро старший из нашей компании получил от секретаря клуба письмо следующего содержания:

«Как сообщили мне несколько членов клуба, вчера вечером после обеда вы и ваши друзья вели себя в высшей степени непристойно в баре бомбейского Королевского яхт-клуба с 22.30 до 2 часов ночи: громко кричали, барабанили по столам. Такое поведение доставило большие неудобства членам клуба, игравшим в бильярд и карты. Мне доложили, что издаваемый вами [25] шум был слышен по всему зданию клуба. Когда смотритель клуба, подойдя к вам, указал на правило, запрещающее в клубе такие неподобающие действия, вы проигнорировали его замечание и продолжили в том же духе. Тогда смотритель обратился ко мне. Прибыв, я обнаружил, что офицеры, о которых шла речь, удалились, и нарушение порядка прекратилось. Я вынужден напомнить, что вы нарушили пункт VII устава. Об инциденте будет доложено в Комитет клуба, где его и рассмотрят. Офицер, кроме вас преимущественно участвовавший в компрометирующих действиях, — лейтенант Б. Л. Монтгомери».

Наш батальон возвратился в Англию в 1913 году, командовать им назначили офицера из 2-го батальона, недавно окончившего двухлетний курс штабного колледжа в Кэмберли. Его звали капитан Лефрой. Он имел степень бакалавра, и мы часто подолгу говорили с ним о положении дел в нашей армии, обсуждали, что нуждается в усовершенствовании, а самое главное — о путях овладения военным искусством. Он чрезвычайно помог мне, посоветовав, какие читать книги и как учиться. Я думаю, именно Лефрой первым указал мне дорогу и поддержал мои юношеские устремления. Он погиб во время войны 1914–1918 годов, что стало огромной потерей для меня и всей нашей армии.

Я пишу об этом, чтобы показать, насколько важно для молодого офицера познакомиться с лучшими представителями своей профессии, в начале военной карьеры иметь перед глазами достойный пример, попасть под благотворное влияние. В британской армии в период между южноафриканской[6] и Первой мировой войнами такие случаи представлялись редко и были чистым везением. Я имел и амбиции, и страстное желание овладеть профессиональным мастерством, однако, чтобы выйти на верный путь, требовалось получить совет и ободрение. Когда это произошло, все пошло легче.

В августе 1914 года я был полным лейтенантом двадцати шести лет. Опыт войны 1914–1918 годов дал мне возможность понять, что же в нашей армии было организовано неправильно. Мой батальон мобилизовали в Шорнклиффе. Мобилизационное предписание предусматривало среди прочего, что на третий день [26] мобилизации оружейные мастерские должны заточить все офицерские сабли. Мне был непонятен смысл приказа, поскольку до этого я использовал свою саблю, лишь отдавая честь. Однако я, разумеется, выполнил приказ, и мою саблю подготовили к бою. Наш командир сказал, что на время военных действий лучше остричь волосы покороче, потому что так за ними легче ухаживать; его голову обработали ножницы полкового парикмахера, и он представлял собой забавное зрелище; лично я сделал приличную стрижку в Фолкстоне. Ничего не зная о войне, я спросил командира, нужно ли брать с собой какие-то деньги; он ответил, что на войне деньги не нужны, поскольку ты будешь на полном обеспечении. Я не очень поверил и все-таки решил взять с собой десять фунтов золотом. Позже я очень порадовался, что не последовал его советам ни в отношении волос, ни в отношении денег.

Мы переправились во Францию в составе 4-й дивизии. Немного опоздав к сражению у горы Монс, мы двинулись маршем к Ле-Като. После долгого ночного перехода ранним утром 26 августа 1914 года 10-я бригада, в которую входил мой батальон, расположилась на отдых в кукурузных полях около деревни Окур. Один батальон находился впереди на холме, прикрывая остальную часть бригады в долине; нам было видно, как солдаты завтракают, составив винтовки в козлы. Неожиданно немцы атаковали их, открыв огонь с близкого расстояния; батальон в беспорядке отступил вниз по направлению к нам.

Наш батальон был развернут в две линии: моя рота и еще одна стояли впереди, две другие — в нескольких сотнях метров к тылу вне пределов видимости. Командир батальона верхом прискакал в расположение наших передовых рот и закричал, чтобы мы немедленно атаковали противника на только что оставленной высоте. Приказ ничем не был подкреплен: ни разведки, ни плана, ни прикрывающего огня. Мы рванулись на холм, попали под сильный огонь и понесли большие потери. Командир моей роты получил ранение, никто не знал, что делать, поэтому мы вернулись на исходные позиции, с которых начали атаку. Если это была настоящая война, то она показалась мне бессмысленной в сравнении с той, о которой я читал.

Последующие дни были в высшей степени неприятными, они известны под названием «Отступление от Монса». Что касается [27] меня лично, то я и вторая передовая рота, осуществлявшая описанную мною атаку, не получали дальнейших приказов. Когда началось отступление, о нас забыли, и три дня мы шли между головным немецким кавалерийским отрядом и следовавшими за ним колоннами главных сил противника, передвигаясь в основном ночью и таясь днем. Командовал нашей группой первоклассный офицер майор Пул, и только благодаря ему мы в конце концов добрались до английских экспедиционных сил и соединились с нашим батальоном. Потом до нас дошел слух, что командира нашего батальона, а также командира другого батальона нашей бригады уволили со службы, и командование принял Пул. Нашим командиром был подполковник Элкингтон; после увольнения он поступил во французский Иностранный легион, где проявил себя с наилучшей стороны.

Таков был мой первый боевой опыт, но на этом он не завершился. После участия в незначительных боях у реки Эна наш батальон с остатками британских экспедиционных войск перебросили на северный фланг Западного фронта союзников. Там началось ожесточенное сражение, и 13 октября мы во второй раз пошли в атаку; но теперь командовал Пул: у него был план, и он отдавал точные приказы. Две роты находились впереди, моя рота должна была наступать слева в направлении группы строений на окраине деревни Метерен. В назначенный час я вынул свою свежезаточенную саблю и громко приказал своему взводу следовать за мной, что и было сделано. Мы двинулись к деревне; нас активно обстреливали, и некоторые из моих солдат получили ранения, однако мы не остановились. Приблизившись к цели, я неожиданно увидел перед собой окоп, полный немцев, один из которых прицелился в меня из винтовки.

Во время учебы меня усердно тренировали убивать врага примкнутым к винтовке штыком. Я знал все о разнообразных приемах — отражение справа, отражение слева, выпад вперед. Меня научили, как ставить левую ногу на тело поверженного врага и выдергивать штык, издавая громкий крик. Я был первым в штыковых сражениях с мешками, набитыми соломой, и завоевывал призы в личных поединках в спортивном зале. Однако сейчас у меня не было винтовки со штыком — в руке я держал острую саблю, а в меня целился огромный немец. Никогда в моей [28] короткой армейской жизни никто не учил меня, как убивать саблей. Единственное действие с саблей, которое я освоил на плацу под руководством старшего сержанта, было отдание чести.

Однако промедление было смерти подобно. Я бросился на немца и изо всех сил ударил его в нижнюю часть живота — самое уязвимое место. Я много читал о том, как важна на войне внезапность нападения. Немец, без сомнения, был застигнут врасплох, а мой удар, по всей вероятности, явился для него новой формой ведения военных действий — он, скорчившись от боли, упал на землю, и я взял своего первого пленного! Бой за деревню продолжался до конца дня. Во время одной из уличных стычек меня ранили в грудь. Однако дело было сделано — мы выбили немцев из деревни. Именно за действия у деревни Метерен меня наградили орденом «За боевые заслуги». Я все еще оставался лишь лейтенантом. В этот день мне спас жизнь один из солдат моего взвода. Я упал, раненный, на открытом месте и неподвижно лежал, надеясь, что немцы потеряют ко мне интерес. Однако ко мне подбежал солдат и начал бинтовать мою рану; немецкий снайпер выстрелил ему в голову, и солдат упал, накрыв меня своим телом. Снайпер продолжал стрелять в нас, и я получил вторую пулю в колено, но остальные пули принял на себя тот солдат. Мой взвод больше не предпринимал попыток спасти нас; они решили, что мы оба погибли. Когда стемнело, санитары-носильщики подошли, чтобы забрать нас; солдат был мертв, а я — совсем плох. Меня доставили на передовой перевязочный пункт; врачи сочли мое состояние безнадежным и, поскольку пункт скоро должен был сниматься с места, для меня вырыли могилу. Однако когда подошло время двигаться, я все еще дышал; поэтому меня поместили в санитарную машину и отправили в госпиталь. Дорогу я выдержал и выжил, думаю, потому что был в очень хорошей физической форме после двух месяцев активных боевых действий. Меня перевезли в госпиталь в Англию, и несколько месяцев я не воевал. В госпитале у меня было время подумать, и я пришел к заключению, что старое изречение, скорее всего, соответствует истине: перо сильнее сабли. Я пошел служить в штаб.

Я возвратился на Западный фронт во Франции в начале 1916 года, на этот раз в качестве начальника оперативно-разведывательного [29] отделения штаба бригады. Тем летом, во время сражения у реки Сомма, пехотная бригада, о названии которой я лучше умолчу, должна была выступить в роли передовой при наступательных действиях дивизии. Было важно, чтобы командир бригады как можно раньше получил информацию о продвижении своих передовых отрядов, поскольку от этого зависела передислокация резервов в тылу. Встал вопрос, как обеспечить быструю доставку необходимых сведений, и в штабе бригады всеобщий интерес вызвало известие, что с этой целью будут использовать почтового голубя. Птицу доставили, несколько дней содержали в специальной голубятне, и в день атаки вручили одному солдату, который должен был идти с передовым подразделением. Ему сказали, чтобы в определенный момент, получив от офицера донесение, он прикрепил его к лапке голубя и выпустил птицу, которая полетит в свою голубятню в штабе бригады. Наступление началось, и командир бригады с нетерпением ждал прибытия голубя. Время шло, а голубь все не появлялся; бригадир нервно вышагивал вокруг своего штабного блиндажа. Солдаты тревожно обшаривали глазами небо, однако в вышине не было никакого голубя.

Наконец раздался крик: «Голубь!» Он действительно вернулся и безошибочно сел в свою голубятню.

Солдаты бросились снимать бумажку, и командир бригады взревел: «Дайте сюда донесение!»

Записку передали, и вот что он прочел:

«Мне до смерти надоело таскать по Франции эту чертову птицу».

Когда война началась, я был командиром взвода, когда закончилась — начальником штаба дивизии. Мне перевалило за тридцать один год, я мог ясно мыслить, хотя знаний все еще не хватало. Честолюбивому молодому офицеру с живым умом многое представлялось неверным.

Практически не было контактов между военачальниками и нижестоящими военнослужащими. Я прошел на Западном фронте всю войну, исключая тот период, когда находился в Англии после ранения, но мне ни разу не приходилось видеть британского главнокомандующего, как и французского, или Хейга, и лишь дважды я имел возможность видеть командующего армией. [30]

Личный состав высших штабов не имел связи с полковыми офицерами и войсками. Штабисты жили в комфорте, который возрастал по мере удаления штаба от линии фронта. В этом не было бы вреда, если бы между штабом и войсками сохранялись общность и взаимопонимание. А этого часто не хватало. В главных управлениях в тылу, на мой взгляд, исповедовали принцип, что войска существуют для штабов. Мой боевой опыт привел меня к убеждению, что штаб существует, чтобы обслуживать армию, а хороший штабной офицер должен помогать своему командиру и войскам, не гоняясь при этом за личной славой.

Меня ужасали страшные потери. В ту войну «хорошими боевыми генералами» называли тех, кто ни во что не ставил человеческую жизнь. Разумеется, были исключения, и одним из них являлся Плумер; я только один раз видел его и никогда с ним не разговаривал. Вот случай с начальником штаба сэром Дугласом Хейгом, который должен был возвратиться в Англию после тяжелых боев у Пашендейля зимой 1917–1918 годов. Перед отъездом он выразил желание посетить Пашендейль и осмотреть местность. Увидев грязь и страшные условия, в которых солдатам приходилось сражаться и погибать, он пришел в ужас и воскликнул: «Вы хотите сказать мне, что солдаты вынуждены воевать в таких условиях?» И когда ему сказали, что так оно и есть, он спросил: «Почему мне не докладывали об этом раньше?»

Одного факта, что начальник штаба британской армии в Европе не имел представления о том, как живут, воюют и умирают солдаты, достаточно, чтобы объяснить сомнения, мучившие меня по окончании войны.

Помню, однажды во время отпуска в Лондоне я пошел в мюзик-холл. Заметный успех имела шутка комика, когда он спросил: «Если хлеб — это управление жизнью, то что — жизнь управления?»

И ответил: «Большой кусок хлеба».

Все долго аплодировали, и я в том числе. На самом деле штабисты работали много, однако этот случай заставил меня серьезно задуматься, к тому же и мой собственный опыт подсказывал, что здесь не все в порядке.

Следует упомянуть еще одно обстоятельство, прежде чем закончить описание моей жизни в период Первой мировой войны. [31]

Последние шесть месяцев войны я служил начальником штаба 47-й (лондонской) дивизии и много работал над проблемой быстрой доставки в штаб дивизии точной информации о ходе сражения, чтобы командир мог перестраивать боевые порядки по мере развития обстановки. В конце концов мы разработали систему, по которой офицеры с радиостанциями отправлялись в штабы передовых батальонов, откуда передавали донесения по радио. Сложность тогда состояла в том, чтобы найти надежные приборы, которые имели бы необходимую дальность передачи, и при этом такие размеры и вес, которые позволяли бы их переносить. Наша система в значительной мере была суррогатной и не всегда помогала, но нередко срабатывала и в целом давала полезные результаты. Это был зародыш системы, которую я развил в войну 1939–1945 годов и которая в конечном счете привела к созданию команды офицеров связи на автомобилях, действовавших из моего передового командного пункта. Эту технику сэр Уинстон Черчилль описывает в своем произведении «Триумф и трагедия» (книга 2, глава 5). В 1918 году в 47-й дивизии мы бродили в потемках, стараясь нащупать продуктивные идеи, которые бы повысили результативность наших операций.

Я рассказал достаточно, чтобы показать, что к окончанию войны 1914–1918 годов мне стало совершенно ясно, что овладение военным искусством требует всей жизни, хотя совсем немногие офицеры понимали это. Именно тогда я решил посвятить всего себя своему делу, постижению всех его тонкостей, а все остальное оставить в стороне.

Я не знал, как добиваться поставленной цели, и не был знаком ни с кем из высших военачальников. Однако я понимал, что первым шагом должно стать поступление в штабной колледж; по окончании войны его снова открыли, и первый сокращенный курс обучения состоялся в 1919 году. Я на этот курс не прошел. Все мои надежды были связаны со вторым курсом, который начинался в январе 1920 года и продолжался один год. Когда объявили списки зачисленных, меня среди них не оказалось. Но не все еще было потеряно.

В то время британскими оккупационными войсками в Германии командовал сэр Уильям Робертсон. Я не был знаком с ним. Он увлекался теннисом, и однажды меня пригласили поиграть [32] в его резиденцию в Кельне, я решил рискнуть и рассказал ему о своей проблеме. Ему самому в юности понадобилось приложить много усилий, чтобы пробиться, и он с пониманием относился к молодым; я знал об этом и надеялся на лучшее.

Вскоре после этой партии в теннис мне сообщили, что я включен в число слушателей, и приказали явиться в штабной колледж в Кэмберли в январе 1920 года. Командующий сделал, что требовалось. Дорога теперь представлялась открытой. Однако все оказалось не так просто. Мой дальнейший путь в армии, как покажут последующие главы этой книги, потребовал постоянного напряжения сил и был усеян многочисленными препятствиями и неприятностями. Но сегодня я могу сказать, что моя история имеет счастливый конец — во всяком случае для меня. [33]