Игорь Северянин 1887 – 1941 «Ананасы в шампанском»

Игорь Северянин

1887 – 1941

«Ананасы в шампанском»

Игорь Северянин (настоящее имя Игорь Васильевич Лотарев) родился 4 (16) мая 1887 года в Петербурге в семье военного инженера Василия Петровича Лотарева, был дальним родственником Карамзина и Фета по матери, а также троюродным братом Александры Коллонтай. Первые 9 лет своей жизни Игорь провел в Петербурге. После разрыва родителей жил у тетки и дяди в их имении недалеко от Череповца. Закончив четыре класса реального училища, в 1904 году он уехал с отцом на Дальний Восток.

Сам Игорь Северянин писал свой псевдоним через дефис: Игорь-Северянин – как второе имя, а не фамилию. Первое имя было ему дано по святцам, в честь святого древнерусского князя Игоря Олеговича; приложение Северянин делало псевдоним близким к «царственным» именам и означало место особенной любви (как приложение «Сибиряк» в псевдониме Дмитрия Мамина-Сибиряка). Но традиция писать «Северянин» как фамилию закрепилась так же, как традиция толковать поэта односторонне по его «экстазным» стихам.

Одно из первых ярких впечатлений Игоря Северянина – влюбленность в Женечку Гуцан (Злату), которая и вдохновляла будущего поэта:

Идет весна в сиреневой накидке,

В широкой шляпе бледно-голубой,

И ландышей невидимые струйки

Бубенчиками в воздухе звучат…

Она, смеясь, мои щекочет нервы,

Кокетничает мило и остро…

Я к ней спешу и золотою Златой

Вдруг делается юная весна…

В 1905 году Игорь Северянин был самоуверенным восемнадцатилетним юнцом без образования, без специальности, без гроша в кармане. В конце жизни, когда пришла пора подводить итоги, Игорь Васильевич, оглядываясь назад, с грустью признался самому себе, что в ранней молодости ему очень мешали правильно воспринимать людей и «глупая самовлюбленность», и «какое-то скольженье по окружающему». Это относилось и к друзьям, которых он недооценивал, и к женщинам: «в последнем случае последствия бывали непоправимыми и коверкали жизнь, болезненно и отрицательно отражаясь на творчестве». Поскольку эта запись сделана в дневнике, когда он уже навсегда расстался с двумя «недооцененными» им женщинами – своей первой любовью Евгенией и единственной законной женой эстонкой Фелиссой Круут, можно предположить, что приведенная выше сентенция относится именно к ним.

С Евгенией Менеке, тогда еще Женей, Женечкой Гуцан, Игорь познакомился зимой 1905 года в Гатчине, где жил вместе с матерью и старой няней. Женя же снимала угол в Петербурге, зарабатывала шитьем, а в Гатчину приезжала по воскресеньям – навестить и обиходить отца, опустившегося после смерти жены, Жениной матери. Была она на редкость хороша собой: стройная, с роскошными золотыми вьющимися волосами. Игорь, влюбившись, придумал своей юной подруге новое имя Злата и задарил стихами: больше задаривать было нечем. Однако у Златы были не только золотые волосы, но и золотые руки – она умела пустяками обиходить, «изузорить» их ветхий «уют».

Златошвейные фантазии Жени восхищали поэта, видимо, еще и потому, что он и сам любил и умел мастерить руками. Например, для того чтобы Злата смогла вдоволь налюбоваться «малахитовой водой» тогда еще чистой-пречистой Ижорки, Игорь, с помощью плотника, сколотил замечательную лодку.

Неожиданно выяснилось, что Евгения ждала ребенка. Но о женитьбе не могло быть и речи, а с ребенком на руках какое житье? И она сделала то единственное, что могла сделать молодая женщина в ее положении: стала содержанкой богатого «старика». Впрочем, стариком ее избранник, видимо, не был, а главное, он любил детей: к родившейся вскоре девочке, названной Тамарой, относился так хорошо, что благодарная Злата родила и второго ребенка – тоже девочку. Так ли был богат покровитель Златы, как это изображено в стихотворении Северянина:

У тебя теперь дача, за обедом омары,

Ты теперь под защитой вороного крыла, —

мы не знаем. Но все остальное соответствует истине.

Богатый покровитель внезапно умер, и молодая мать осталась без гроша и с двумя маленькими детьми. Игорь Северянин к тому времени успел стать известным поэтом, и какие-никакие деньги у него имелись, но он был уже связан с другой женщиной – Марией Васильевной Домбровской, и связан прочно, пусть и не узами законного брака. И Злата распорядилась своей судьбой сама, учтя сделанные ошибки: вышла замуж, но не за богатого, а за надежного человека, скромного служащего, немца, хотя вполне могла, при ее-то внешних данных, сделать и более блестящий выбор. Но она думала не о себе, а снова о детях. Затем началась Первая мировая война и немецкие погромы. Супруги Менеке эмигрировали в Берлин. Девочек оставили у родственников. Забрать их фрау Менеке смогла лишь в 1920 году, после заключения мирного договора с Германией. В Берлине Злата открыла пошивочную мастерскую, была завалена работой, семья ни в чем не нуждалась. Девочку Тамару, у которой обнаружились способности к музыке и танцам, смогли отдать в хорошую балетную школу (дочь Северянина стала профессиональной танцовщицей). Об отце Тамары Евгения Менеке, занятая по горло, вспоминала с грустной нежностью, думая, что он погиб, как и многие его ровесники, на войне, пока не прочитала в одной из берлинских русских газет стихи, подписанные его именем. Она написала в редакцию с просьбой переслать, если это возможно, если есть адрес, ее послание – а это была настоящая исповедь! – автору. И самое удивительное: письмо нашло адресата! Потрясенный Северянин написал чуть ли не в один присест поэму о первой любви – «Падучая стремнина»:

Спустя семь лет, в Эстонии, в июле,

Пришло письмо от Златы из Берлина…

О, Женечка! Твое письмо – поэма.

Я положил его, почти дословно,

На музыку, на музыку стихов…

Началась переписка, чему не помешал и тот факт, что поэт только что женился. Но жена – Фелисса Михайловна Круут, любившая и ревновавшая мужа без памяти, помешать не могла. Супруги собирались ехать в Германию, а там без помощи Златы было не обойтись. Да и зачем ревновать ей, такой юной, к «пожилой» замужней женщине?

Евгения Менеке встретила чету Лотаревых на вокзале и, как и обещала, устроила их на недорогую, но удобную квартирку. А на другой день впервые в жизни Северянин увидел свою шестнадцатилетнюю дочь, кстати похожую на него, а не на свою красавицу мать. Такого поворота Фелисса Михайловна не ожидала и поставила вопрос ребром: или они, или я.

Игорь Васильевич пообещал жене, что больше не увидится со своей первой любовью и, хотя потом дважды приезжал в Берлин, вопреки обыкновению, слово сдержал. Но со Златой он все-таки встретился. Правда, уже после того, как расстался с Фелиссой. И не в Берлине, а в Таллине, через 17 лет – в 1939 году. Этой встречи поэт совсем не хотел, может быть, боялся изменений, возраста, памяти. Но его опасения не сбылись, или, вернее, сбылись слишком явно: и в 52 года Евгения была красива и элегантна. Судьба каким-то странным образом хранила ее. Во времена нацистов Злату арестовали за то, что она укрывала в своей мастерской евреев, но потом выпустили. Умерла Евгения Гуцан-Менеке в 1952 году, в Лиссабоне, легко, на руках обожавших ее дочерей.

Моя жена мудрей всех философий —

Завидная ей участь суждена,

И облегчить мне муки на Голгофе

Придет в тоске одна моя жена!

После смерти Сергея Есенина мать поэта Татьяна Фёдоровна сказала: «Не было той, которая уберегла бы». Действительно, ни одной его возлюбленной не удалось вытащить поэта из пьянства. Шестнадцатилетний брак Игоря Северянина с Фелиссой Круут – видимо, противоположный пример: женщина уберегла человека и поэта.

С Фелиссой, тогда еще гимназисткой, Северянин познакомился в Тойле. Ее одноклассник вспоминал:

«…На вечере в помещении пожарной команды моя соученица по прогимназии Фелисса Круут, дочь тойлаского плотника, выступила с чтением стихотворения эстонского писателя Фридсберта Тугласа „Море“, а затем она исполнила лирические отрывки из произведений Н. В. Гоголя на русском языке. Очарованный талантом юной чтицы, поэт Северянин, присутствовавший на вечере, подошел ее поздравить, а через некоторое время жители Тойлы стали часто встречать свою землячку в соседнем парке Ору в обществе известного стихотворца».

По-видимому, Игорь Васильевич увидел в этой случайной встрече небесное знамение. Мать, Наталья Степановна, единственная женщина, которая скрашивала его холостое житье (после того как подруга Игоря Васильевича Мария Васильевна, еще недавно влюбленная и нежная, готовая на любые жертвы ради их взаимного счастья, не выдержав испытания захолустьем, ушла от него), была совсем плоха, местный доктор сказал: безнадежна. И вот судьба, словно бы сжалившись, послала ему эту строгую девочку, чтобы она заменила тридцатичетырехлетнему поэту горькую утрату! Похоронив мать, Северянин скоропалительно – и сорока дней не минуло со дня похорон, – спасаясь от ужаса одиночества на чужбине, женился.

В очень высокой, слишком прямой и для ее девятнадцати чересчур уж серьезной ученой дочке деревенского плотника не было ни обаяния, ни ликующей свежести Женечки-Златы. В ней вообще не было ничего от того, что пленяло Северянина в женщинах, – игры, кокетства, изящества. Зато имелось, и с лихвой, то, чего недоставало как предыдущим, так и последующим дамам его выбора: основательный, практичный ум, твердость характера, а главное – врожденный дар верности. Такого надежного товарища, терпеливого и выносливого, в его изменчивой и трудной судьбе больше уже не будет.

Известность Северянина как поэта началась в 1909 году, когда некий журналист Иван Наживин привез одну из брошюр («Интуитивные краски») в Ясную Поляну и прочитал стихи Северянина Льву Толстому. Графа и убежденного реалиста резко возмутило одно из «явно иронических» стихотворений этой брошюры – «Хабанера II», начинавшееся:

Вонзите штопор в упругость пробки —

И взоры женщин не будут робки!.. —

после чего, говоря словами самого поэта, всероссийская пресса подняла вой и дикое улюлюканье, чем и сделала его сразу известным на всю страну… «С легкой руки Толстого, хвалившего жалкого Ратгауза в эпоху Фофанова, меня стали бранить все, кому было не лень. Журналы стали печатать охотно мои стихи, устроители благотворительных вечеров усиленно приглашали принять в них – в вечерах, а может быть и в благотворителях, – участие», – вспоминал позднее поэт.

Северянин вошел в моду. В 1911 году Валерий Брюсов, поэтический мэтр, написал ему дружеское письмо, одобрив брошюру «Электрические стихи». Другой мэтр символизма, Фёдор Сологуб, принял активное участие в составлении первого большого сборника Игоря Северянина «Громокипящий кубок» (1913), сопроводив его восторженным предисловием и посвятив Игорю Северянину в 1912 году восьмистишие, начинавшееся строкой «Восходит новая звезда». Затем Фёдор Сологуб пригласил поэта в турне по России: они начали совместные выступления в Минске и завершили их в Кутаиси.

Начавшаяся Первая мировая война, пусть и не сразу, сменила общественные интересы, сместила акценты, и ярко выраженный гедонистический восторг поэзии Северянина оказался явно не к месту. Сначала поэт даже приветствовал войну, собирался вести поклонников «на Берлин», но быстро понял ужас происходящего и опять углубился в личные переживания, заполняя дальше дневник своей души.

27 февраля 1918 года на вечере в Политехническом музее в Москве Игорь Северянин был избран «королем поэтов». Вторым был признан Владимир Маяковский, третьим Василий Каменский (один из первых русских авиаторов). Свидетельства современников крайне противоречивы, избрание «короля» сопровождалось шутливым увенчанием мантией и венком, но известно, что сам Северянин отнесся к этому очень серьезно.

В 1922 году у Северянина родился сын. Поэт назвал его Вакхом, сумев каким-то образом убедить священника, что такое имя в святцах есть. Но ни рождение сына, ни любовь прекрасной женщины не могли заглушить тягостных мыслей о его положении нахлебника в семье тестя. Из писем Августе Барановой: «сижу… часто без хлеба, на одном картофеле – наступают холода, дров нет, нет и кредитов…», «побочными способами зарабатывать не могу, ибо болен теперь окончательно» (1925). Поездки за границу для литературного заработка «…при громадных затратах нервов и энергии не оправдывают себя» (1937).

Литературная среда Эстонии была поэту чужда, хотя ему назначили государственную субсидию, на которую, однако, едва ли можно было свести концы с концами. В начале 1940-х годов Игорь Северянин перестал писать, не видя в этом смысла. По его выражению, он «делает им аборт». Нужда, тяжелые болезни, взаимное раздражение в семье, возможно, послужили причиной тому, что в 1931 году в жизнь Северянина ворвалась новая женщина. Вера Коренди (Коренева, урожденная Запольская) с 15 лет была романтически увлечена поэзией Игоря Северянина и внушила себе, что ее назначение – быть рядом с поэтом, создавать ему условия для творчества. В 1931 году она написала поэту письмо, поразившее его безукоризненной орфографией и стилем. В 1935 году после очередной размолвки с Фелиссой он переехал к Вере в Таллин.

В конце 1941 года, когда немцы уже оккупировали Эстонию, Игорь Северянин был очень болен. Посланная до того телеграмма в Москву Михаилу Калинину с просьбой помочь эвакуироваться в советский тыл осталась без ответа, и 20 декабря 1941 года пятидесяти трех лет от роду Игорь Северянин скончался от сердечной недостаточности.

Имя Игоря Северянина было долгое время мало кому известно. В советское время его ассоциировали лишь с «декадентщиной», «северянинщиной», а стихи были запрещены, как идеологически вредные. Первое неполное собрание сочинений появилось в России лишь в 1996 году.

Тонкая, едва уловимая ирония часто выступает как один из «планов» каждого стихотворения поэта. Когда читатель не способен почувствовать этот план и воспринимает все буквально, нередко возникают казусы, как не раз происходило с блистательным стихотворением «Увертюра» (чаще известным как «Ананасы в шампанском»). А в реальности сквозь строки слышится мощь и необыкновенная сила этого человека:

В группе девушек нервных,

В остром обществе дамском

Я трагедию жизни претворю в грезофарс.

Ананасы в шампанском!

Ананасы в шампанском!

Из Москвы – в Нагасаки!

Из Нью-Йорка на Марс!

Данный текст является ознакомительным фрагментом.