Место в строю
Место в строю
Лучи прожекторов полосовали небо, шарили по облакам, разыскивая вражеские самолеты. Когда самолет попадал в полосу света, луч цепко держал его, не давая вырваться, упорно следовал за ним. Непрерывно хлопали многочисленные зенитки, и, заглушая их выстрелы, гулко и тяжело сотрясали землю взрывы авиабомб.
Где-то за Тимирязевским парком полыхало багровое зарево.
Всю ночь Зоя и Шура провели на улице, готовые тушить вражеские зажигалки. Но на их участке было сравнительно спокойно. А утром распространился слух — бомба попала в школу.
— В какую? В двести первую? В нашу?
Космодемьянские, взволнованные и встревоженные, поспешили к школе. Зоя бежала впереди; часто колотилось сердце. Вот знакомый переулок, потом будет поворот. Что она увидит там? Груду развалин?
Зоя обогнула угол дома и облегченно вздохнула. Здание школы уцелело. Бомба упала возле него. Взрывная волна выбила стекла, во многих местах отлетела штукатурка со стен.
Двери — нараспашку. Сквозняк гонял пыль и мусор по длинному коридору.
Вот здесь танцевали они на выпускном вечере, вот окно, возле которого стояла Зоя. Валяется на полу картина, хрустят под ногами, мертвенно поблескивают осколки стекла.
Лицо Зои окаменело, плотно сомкнулись губы. Быстро ходила она по комнатам. Вот библиотека. Опрокинутые шкафы, разбросанные книги, груды книг. Среди них сидела на табуретке женщина, школьный библиотекарь Мария Григорьевна. Негромко всхлипывала, слезы текли по ее щекам.
У Зои перехватило дыхание.
— Не надо, Мария Григорьевна, — сказала она. — Не плачьте. Мы наведем здесь порядок.
— Пусть плачут они! Они еще заплачут у нас, — шептал Шура, поднимая с пола книги и стирая с них пыль.
Зоя повернулась к выходу. Ей тяжело было оставаться здесь.
Стремительно бежали дни. Радио приносило все более горькие известия. Наши войска оставляли села и города, гибли десятки и сотни тысяч людей, гитлеровцы убивали детей и женщин, бомбили санитарные поезда. Каждый вечер Зоя слушала последние известия, не говоря ни слова. Переживала молча. И лишь однажды не выдержала:
— Что они делают! Что делают!
Столько боли, столько ненависти было в ее голосе, что Любовь Тимофеевна вздрогнула.
Зою мучил вопрос: как быть дальше? Пришло то грозное время, когда каждый комсомолец, каждый человек должен отдать все силы, чтобы защитить, сберечь свое Отечество. Разве не в этом клялась она, вступая в ВЛКСМ, разве не на это были направлены все ее думы? Но как это осуществить?
Мальчишкам легче. Кто постарше — идут на фронт. Шура с товарищами ездил на строительство укреплений. Правда, и Зоя делает кое-что. Вместе с мамой шила вещевые мешки для бойцов, дежурила во дворе во время воздушных налетов, поработала на заводе учеником токаря. Но это все же не то. У нее много сил, она умеет стрелять, она готова к борьбе. А девушек ее возраста на фронт не берут.
В сентябре старшеклассников послали убирать урожай (Шура остался в городе, он в это время работал на заводе «Борец»). Едва устроившись в деревне, Зоя сразу же написала письмо:
«24. IХ-1941 года.
Здравствуй, милая мамочка!
Пишу тебе с места, т. е. из совхоза, куда мы должны были прибыть. Нас поселили в избе всем классом (девочки). Сейчас мы все там убрали, привели в порядок свои вещи, постелили кровати. Милая мамочка, обо мне не беспокойся. Я о тебе очень часто вспоминаю и уже скучаю. Дружу я с Ниной, о которой тебе говорила.
С завтрашнего дня выйдем на работу, а сегодня будем отдыхать с дороги.
Зоя, крепко тебя любящая.
Р. S. О моем питании не беспокойся, карточки наши не нужны. Нам будут выдавать хлеб по спискам (600 г. в день)».
Перечитала письмо: что в нем порадует маму, что может вызвать тревогу или беспокойство? В первой строчке после слов «из совхоза» уточнила «около 80 км. от Москвы». Над словом «девочки» написала «только», чтобы у мамы не было никаких вопросов-сомнений.
Довольная, легла спать.
На рассвете, вооружившись лопатами и мешками, вышли в поле, выкапывать и собирать картошку. Работа не только однообразная, но и тяжелая. Влажная земля прилипала к ногам. Надо было все время наклоняться, часа через три у Зои заныла спина. Но ничего не поделаешь, терпи!
Зоя выполнила чуть больше половины нормы. А вот трое мальчишек, с которыми она работала, сразу, в первый же день дали почти сто процентов. Быстро дойдут до противоположного конца поля и отдыхают там на пожухшей траве. Ловчее, привычнее они, что ли? Не только Зоя, но и многие другие за ними угнаться не могут.
Сперва она по-хорошему завидовала ребятам. А через несколько дней пригляделась внимательно и была возмущена. И Зоя, и Нина, и почти все их товарищи подолгу задерживаются на месте, выбирая из размокшей после дождя земли каждую картофелину. Раза два-три приходится копнуть гнездо, ведь чем глубже, тем клубни крупнее, лучше. А те трое ковырнут слегка, выберут то, что на поверхности, не утруждая себя, и дальше. А половина картофеля, может быть, даже больше, так и оставалась в земле.
Зоя, конечно, тут же, при всех, заявила ребятам, что это не работа, а одно безобразие. Люди весной возделывали поле с надеждой на богатый урожай, теперь многие из них, наверно, на фронте. И урожай действительно хороший, разве можно губить его?! Это же для Москвы на зиму, для бойцов Красной Армии!
— Чего же ты нам сразу не сказала? — начали возражать ребята. — Мы впервые на картошке.
— Да вы что же, сами не понимаете?!
— Копали как получалось.
— Ну, знаете! — возмущенно пожала плечами Зоя.
Мнения разделились. Одни старшеклассники безусловно поддерживали Зою. Другие говорили, что и вправду надо было бы показать, научить. Некоторые товарищи картошку до сих пор только на столе видели, жареную или в супе.
Поспорили основательно. Ребятам, которые плохо работали, крепко влетело. Но и Зое тоже досталось. Следовало, дескать, сначала поговорить с ребятами, указать на ошибку. А уж если не подействовало бы, тогда шум поднимать.
Зоя и сама засомневалась: может, действительно, зря обидела ребят, может, они не нарочно?.. А с другой стороны — маленькие они, что ли, за ручку их водить, носом тыкать? Смотрели бы, как другие работают!
Очень хотела написать обо всем маме, поделиться своими переживаниями, своими мыслями. Но подумала и решила: у мамы и без того много забот, много волнений. Да и времени нет для длинных рассуждений. За день так намаешься, что вечером только бы до постели добраться. Сил хватало лишь на несколько фраз:
«3. Х-1941 года.
Дорогая моя мамочка! Прости, что долго тебе не писала, все некогда… Норма выработки на 1 день — 100 кг (1 мешок стоит 70 копеек). Вот мы и стараемся выполнить норму. 2/Х я собрала 80 кг. Как ты себя чувствуешь, я все время о тебе думаю и беспокоюсь, сильно скучаю, но уже скоро вернусь, как уберем картошку… Мамочка, прости меня, работа очень грязная и не особенно легкая, я порвала галоши, но ты, пожалуйста, не беспокойся — в обуви я обеспечена и вернусь цела и невредима в Москву.
Недостойная тебя, дорогая мама, но горячо любящая твоя дочь Зоя».
Домой старшеклассники возвратились в середине октября, в очень тяжелые дни, когда стало известно, что гитлеровские войска прорвали фронт и приближаются к столице. Москва быстро пустела. Эвакуировались заводы, институты, государственные учреждения. Прекратились занятия в школах. Толпы людей осаждали на вокзалах поезда. Тысячи и тысячи уходили пешком, с чемоданами в руках и котомками за спиной. Везли свой скарб на тележках, в детских колясках.
Зоя весь день провела в городе по каким-то своим делам. Вернулась сердитая. Ничего не объяснив маме, сказала:
— Я не представляла себе, сколько в Москве крыс! Корабль-то еще не тонет, а они уже бегут, трусы!
— Ну, что ты, Зоя! Вывозят тех, кого нужно: детей, стариков, женщин. Заводы будут лучше работать на востоке, в спокойной обстановке.
— Я не об этом, — резко ответила девушка. — Сама видела: сытые, заносчивые, как буржуи, мужчины расхаживают по перрону, обсуждают, где им будет лучше, в Свердловске или в Ташкенте. А рядом на путях женщины давятся, лезут в теплушки, а вместе с женщинами какие-то смазливые приказчики с усиками. Их бы всех под ружье, в окопы!
— Там же проверяют, наверно, фильтруют…
— Попробуй профильтровать такие толпы… Крысы поганые, — брезгливо поморщилась Зоя. — Ну они ладно. Сегодня артиллерийская спецшкола уехала, которая на Шмитовском проезде. А ведь там наши с Шурой ровесники. В форме ходили, стрелять обучены.
— Через год они станут командирами и будут грамотно воевать, — урезонила Любовь Тимофеевна.
— Я не знаю, что будет через год, а сейчас фашисты под Москвой и идут на Москву. Кто же остановит их? Как можно в такое время бежать из Москвы тем, кто способен носить оружие?!
— Успокойся, Зоя. Ведь есть же командование, которое знает обстановку, руководит.
— Нет, мама, спокойной я быть не могу.
— А где ты была сегодня? — спросила Любовь Тимофеевна, чтобы переменить разговор. — Ты, наверно, голодная?
— Очень, мамочка. А была… — Зоя запнулась, помолчала. — Я хочу поступить на курсы медицинских сестер. Поможешь достать мне нужные справки?
— Но, Зоя, ты ведь еще школьница…
— Помнишь, мы обучались оказывать первую помощь пострадавшим и раненым? Начальные знания у меня есть.
Любовь Тимофеевна подавила горестный вздох: если Зоя приняла решение, переубедить ее трудно. Одна надежда: пока Зоя поступит на эти курсы, пока будет учиться, может, что-то переменится к лучшему.
Через два дня, собрав документы, Зоя снова надолго уехала в город. Сначала в райком комсомола — в который уж раз. Таких, как она, желавших попасть на фронт, здесь было много. Зое объяснили, что набора на курсы медсестер пока нет, а больше девушек никуда не берут. «Ты работала на заводе «Борец»? Учеником токаря? Вот и иди, работай на оборону!»
Поняв, что в райкоме ничего не добьешься, Зоя ушла. Но отправилась не на завод, а в городской комитет комсомола. Ей было известно, что там тоже много желающих сражаться с фашистами. К секретарю, который занимается добровольцами, стоят длинные очереди. Но другой возможности нет, придется и ей постоять, дождаться.
— Космодемьянская, — услышала она, наконец, свою фамилию.
После сумрачного коридора кабинет показался ей очень светлым. Белые шторы на окнах были подняты. На стене — большая карта.
Секретарь МК пожал Зое руку, предложил сесть. Как и думала девушка, разговор начался с расспросов: кто она, где родилась, куда выезжала, давно ли вступила в комсомол.
Зоя отвечала быстро, стараясь подавить волнение, — ведь решалась ее судьба. Пальцы помимо воли вертели пуговицу, но девушка заметила это только тогда, когда перехватила взгляд секретаря. «Еще подумает, что я очень нервная», — мелькнула в голове мысль, и Зоя заставила пальцы успокоиться, положила руки на колени и потом все время следила за ними.
Теперь вопросы сыпались один за другим, быстрые и разнообразные.
— Какой язык знаешь?
— Немецкий.
— Что такое азимут?
Зоя ответила.
— В цель стреляла?
— Неплохо.
— А с вышки в воду прыгать не боишься?
— Не боюсь!
— А с парашютом?
— Тоже.
— Сила воли есть?
Зоя чуть заметно улыбнулась. Ей еще никогда не приходилось так лестно говорить о себе. Но что поделаешь…
— И сила воли есть, и нервы у меня крепкие.
Секретарь помолчал немного, еще раз внимательно посмотрел на девушку, и Зое показалось, что он подавил вздох.
— Люди нам нужны. На фронт, значит, хочешь?
— За тем и пришла.
— Трудно на фронте. Ты, между прочим, во время налетов где бываешь?
— Я? На крыше. Бомбежки не боюсь. — И, чтобы разом пресечь все вопросы, Зоя добавила решительно: — Вообще ничего не боюсь!
— Ишь ты, какая смелая, — сказал секретарь. — Ну иди, подожди в коридоре. Соберутся товарищи, поедем в Тушино прыгать с парашютом.
Зоя вышла. От возбуждения она не могла сидеть, ходила по коридору. Конечно, легко было говорить там, в кабинете, что она ничего не боится. На самом-то деле все куда сложнее. Вот сейчас нужно будет прыгать с самолета. Если и будет страх, Зоя, конечно, постарается побороть его. А вдруг не выйдет? «Чепуха! Прыгают же девушки!» — успокаивала она себя.
Когда секретарь снова вызвал ее и спросил: «Готова?», без колебаний ответила: «Готова!»
Она думала, что сразу отправится на аэродром, но вместо этого секретарь принялся рассказывать, какие тяготы ожидают ее.
— Ты должна ясно представлять себе, на что идешь, — закончил он.
— Я готова, — повторила Зоя.
— Иди домой, обдумай все хорошенько.
Только в коридоре вспомнила девушка о прыжке с парашютом.
«Да это же он просто так сказал, испытать хотел», — поняла она.
Зоя была довольна этим разговором. Но впереди предстоял еще один, не менее трудный разговор — с мамой.
Домой возвращалась в темноте. Тихими и безлюдными казались улицы. Нигде ни полоски света. Октябрьский мороз сковал грязь, подернул лужи тонким ледком.
Возбужденная, раскрасневшаяся вошла Зоя в комнату. Шуры не было дома. Любовь Тимофеевна сидела за столом, что-то писала, встретила дочь тревожным, вопросительным взглядом. Окна были занавешены, тепло и уютно было в комнате. Сняв пальто, Зоя шагнула к маме и обняла ее:
— Мамочка, я иду на фронт!
Любовь Тимофеевна отозвалась не сразу. На лице ее резче проступили морщинки. Зоя поняла, что мама боится разрыдаться, ласково взяла ее руку.
— А ты… сумеешь? — произнесла Любовь Тимофеевна. — Ведь это очень тяжело. Очень…
— Сумею, мама.
— Почему именно ты? — Любовь Тимофеевна медленно подбирала слова. — Ведь тебя не призывают, от тебя ничего не требуют.
— На моем месте ты сделала бы то же самое. Я не могу иначе.
Да, Любовь Тимофеевна знала, что поступить по-другому Зоя не способна. Но ведь она мать, как же ей отпустить свою девочку в неизвестность, может быть, даже на гибель?!. Она искала доводов, способных остановить, удержать Зою. Искала и не находила.
— Достань мне, мама, красноармейский мешок, который мы с тобой сшили. И чемоданчик. Надо готовиться. Только ты никому не говори, куда я еду. Даже Шуре. Это большой секрет. Скажешь, что собираюсь к дедушке в деревню.
Чтобы избежать дальнейших разговоров, Зоя поскорей легла спать. Полузакрыв глаза, видела маму, сидящую за столом. Любовь Тимофеевна уронила голову на руки, лицо было такое грустное, что Зое хотелось встать, обнять, поцеловать ее. Но девушка сдерживала себя. Нельзя — будут слезы, будет лишнее расстройство.
Хорошо, что пришел с работы усталый Шура. Любовь Тимофеевна захлопотала, готовя ему поесть, и это отвлекло ее от тяжелых дум. На душе у Зои стало спокойней.
Мама и Шура негромко разговаривали, думая, что Зоя спит. Шура одобрил ее решение уехать в деревню, предложил и маме ехать вместе с ней… Милый Шура, если бы он знал! Но Зоя не имеет права рассказывать…
Пролетели сутки, другие. Зоя вновь оказалась в знакомом длинном коридоре Московского горкома комсомола. И опять здесь было полно народа. Парни и девушки (все, пожалуй, постарше ее) заметно волновались, ожидая своей очереди. «Тоже добровольцы, — подумала Зоя. — Не отказали бы мне, слишком нас много».
Чувство тревоги усилилось, когда девушка вошла в кабинет. Ее встретил секретарь, с которым беседовала она два дня назад. Он выглядел усталым. Глаза его смотрели холодно. Молча пожав Зое руку, кивком указал ей на кресло. Девушка села, предчувствуя неладное.
— Так вот, Космодемьянская, — секретарь помолчал и закончил сухо: — Мы решили тебя не брать!
— Как не брать? Почему не брать? — срывающимся от обиды голосом крикнула она, вскочив.
Секретарь положил ей на плечо руку.
— Ну, не волнуйся, — мягко сказал он. — Сядь и не волнуйся. Ты пойдешь в тыл…
Зоя немного успокоилась. Она поняла, в чем дело. Ее проверяли — не поторопилась ли, не раскаивается ли, что вызвалась идти добровольцем.
На этот раз они договорились конкретно обо всем. Секретарь сказал, когда и куда надо явиться, что захватить с собой.
Зоя вышла в коридор, улыбнулась тем, кто стоял у двери, ожидая очереди.
— Ну, как? — шепотом спросили ее.
— У меня все в порядке. Держитесь смелей.
И вот последний вечер дома, рядом с мамой. Свет не горит. Топится печка, языки пламени лижут сухие поленья, багровые отсветы озаряют задумчивое лицо Зои, печальные глаза Любови Тимофеевны.
Разве о такой судьбе дочери мечтала Любовь Тимофеевна, сама много перестрадавшая в жизни! Мечтала она о том, чтобы кончила Зоя институт, чтобы была у нее любимая работа, хорошая семья, чтобы не знала горя.
Так могло быть… А сейчас не время думать об этом. Нет такой семьи, которой не коснулась бы война. Уходили на фронт отцы, мужья, братья… У нее уходит дочь…
Боже мой, как хотелось плакать! Слезы навертывались на глаза. Любовь Тимофеевна сдерживала себя. Зоя, понимая ее, без слов гладила руку матери.
В печке догорели дрова, рдели яркие, раскаленные угли. Постепенно они тускнели, в комнате становилось все темней. Слышалось ровное, спокойное дыхание Шуры.
— Каково тебе будет, дочка? — со вздохом вырвалось у Любови Тимофеевны.
— Не я одна, мама, — Зоя задумалась, сказала тихо: — Я люблю Россию до боли сердечной и даже не могу помыслить себя где-нибудь, кроме России.
Любовь Тимофеевна вопросительно посмотрела на нее.
— Это, мама, Салтыков-Щедрин. Вспомнилось что-то… Ну, пора закрывать печку.
Утром первым поднялся Шура, торопился на завод.
— Обними деда. И бабушку, — говорил он на прощанье. — Счастливого пути. В деревне тебе лучше будет.
Зоя поцеловала брата. Хорошо, что он ничего не знает. Пусть ходит спокойный.
Потом пили чай, как это делали по утрам. Все было очень буднично и обыкновенно, и Любовь Тимофеевна никак не могла представить, что это — последний раз.
Зоя поднялась из-за стола, проверила вещевой мешок, маленький, почти игрушечный, чемоданчик. Кажется, уложено все. Любовь Тимофеевна достала теплые зеленые варежки, связанные ею, заставила Зою надеть свитер.
Вышли на улицу. Пасмурное серое утро стояло над Москвой. Редкие прохожие торопливо бежали мимо, подняв воротники пальто. Зоя и Любовь Тимофеевна дошли до остановки. Из-за угла показался красный с двумя прицепами трамвай.
— Посмотри на меня, мама, — сказала Зоя. — Да у тебя слезы… Не нужно, — Зоя улыбалась. — Ну, мама! Прошу тебя.
Собрав силы, Любовь Тимофеевна улыбнулась в ответ.
— Вот так. До скорой встречи! — сказала Зоя, обнимая ее.
Трамвай, задержавшись на остановке несколько секунд, плавно тронулся с места. Зоя вскочила на подножку и помахала рукой.
31 октября, точно в назначенное время, Зоя подошла к кинотеатру «Колизей», что на Чистых прудах. Было еще рано, не открылась даже касса, но возле кинотеатра стояло уже несколько человек. Они были тепло одеты, у всех — вещевые мешки. Зое показалось, что некоторые лица знакомы ей. Ну, конечно! Вот стоит девушка постарше ее. Зоя видела эту девушку в МК комсомола, когда выходила из кабинета. Та тоже узнала Зою, кивнула и спросила, тая усмешку:
— Вы в кино?
— Да.
Погода ухудшалась. Крепчал пронизывающий ветер. Моросил дождь. Тускло поблескивал мокрый асфальт. Юноши и девушки, собравшиеся возле кинотеатра, выбирали местечко посуше.
Зоя, как и все, стояла молча. Конечно, сюда пришли добровольцы, такие же, как она. Но ведь почти никто не знает друг друга в лицо, может быть, здесь затесался кто-то чужой, явившийся на первый киносеанс.
Подходили все новые юноши и девушки с вещевыми мешками, с чемоданчиками. У них спрашивали, скрывая улыбки:
— Вы в кино?
— Да, конечно, — отвечали они.
Но когда, наконец, открылась касса, никто не подошел за билетами. И тогда все засмеялись.
— Что же вы стоите? Мест не хватит! — сказал веснушчатый белобровый парень своей соседке.
— Не к спеху, я на второй сеанс, — отшутилась она. — Приятно погулять в такую погоду.
Девушка, которую Зоя видела в горкоме комсомола, подошла к ней.
— Клава Милорадова. А тебя как зовут?
У Клавы неторопливые, уверенные движения, она полнее Зои и вообще выглядит солиднее. Говорит спокойно, смотрит доброжелательно. Зоя сразу прониклась симпатией к ней.
Девушки и юноши, знакомясь, пожимали руки, называли свои имена. Добровольцев было много. Зоя не могла сразу запомнить всех. Ладно, успеется!
С одной из девушек сбегала в ближайший магазин, принесла кулек миндальных орехов:
— Берите! — угощала всех. — Чтобы не скучно было фильм-то смотреть!
Вскоре возле кинотеатра остановились грузовики. Какой-то командир в шинели пересчитал собравшихся. Раздалась команда: «По машинам!» Все полезли в кузова, подсаживая друг дружку. Зоя оказалась между Клавой Милорадовой и Софьей Мартыновой.
Грузовики тронулись.
— Дадут нам оружие и сразу пошлют на задание, — неуверенно предположила Софья. — Но я ничего не умею. А вы, девочки?
— Поучат, наверное, — сказала Клава.
— Я тоже так думаю, — согласилась Зоя. — В армии всегда учат сначала, месяц или даже больше.
— Но мы же не в армии.
— Правда, мы не поймешь где, — рассудила Клава. Долго не могли понять, куда они едут. И только когда пересекли почти всю Москву, догадались: на Можайское шоссе. Миновав Кунцево, машины прибавили скорость на хорошей дороге, обгоняя колонны пехоты, повозки, артиллерийские упряжки.
По обе стороны шоссе возводились укрепления. Виднелись дзоты, ряды стальных «ежей». Женщины и подростки рыли зигзагообразные траншеи, копали противотанковый ров. На обочине — колонна грузовиков с прицепленными к ним пушками. В открытых кузовах тесными рядами сидели моряки. Они что-то кричали, махая бескозырками девушкам.
На фронт шли новые силы. Зоя была горда тем, что среди людей, вступивших в бой с ненавистным врагом, находится теперь и она.
Путь оказался недолгим. Машины остановились среди сосен на краю дачного поселка, неподалеку от железнодорожной станции Жаворонки. За штакетником — несколько длинных одноэтажных построек. Среди зарослей — небольшие, аккуратные домики зеленого цвета. Клумбы с побитыми морозом цветами, посыпанные песком дорожки. Зоя подумала: детский сад или скорее всего летний пионерский лагерь. Когда-то она ездила с Шурой почти в такой же.
Девушкам отвели просторную комнату, в которой стояло десять железных коек и столько же тумбочек. Начали размещаться. Зоя и Клава, конечно, рядом. С ними же и тихая, скромная, державшаяся в тени Софья Мартынова (ее почему-то все так и звали — Софьей, а не Соней). Дальше Маша Кузьмина, студентка педагогического института. С другой стороны от Зои — Наташа Обуховская. Ей уже, оказывается, двадцать три года. Почти местная, жила и работала в Ильинском. А вот Аля Воронина — она говорит, что обязательно будет медицинской сестрой. Две подружки — студентки Московского художественно-промышленного училища: Женя Полтавская и Шура Луковина-Грибкова. За ними Катя Пожарская, Лёля Колосова.
Зоя сначала неловко и неуверенно чувствовала себя среди новых знакомых. В школе, в классе она издавна привыкла быть старшей, ответственной. Да и дома тоже — по отношению к Шуре, к его многочисленным приятелям. И вдруг оказалась самой молодой. Среди добровольцев, правда, были несколько ее ровесников, но все они выглядели взрослее, солидней. У всех было какое-то определенное положение. Если не студент, то рабочий, служащий. А Зоя кто? Школьница. Окончила девятый, в десятом по-настоящему даже не поучилась. Говорить об этом язык не поворачивается. Впрочем, на разговоры почти не оставалось времени. Сразу же после ужина добровольцы собрались в клубе. Пришел командир, принес несколько наганов, маузер, парабеллум, вальтер, разложил их на столе.
— Начнем с изучения оружия. Нашего и немецкого, — сказал он. Голос резкий, говорил отрывисто, коротко. Зоя сразу поняла, что дело свое он знает хорошо. Объяснял устройство нагана, внимательно вглядываясь в лица слушателей: все ли понятно. Не смотрел на руки, но движения его, когда разбирал и собирал наган, были удивительно точны.
— Девушка, — сказал вдруг он, — вот вы…
— Милорадова, — поднялась Клава.
— Вам неясно, как вынимается барабан?
— Не ясно, — смутилась Клава.
— Идите сюда, сделаем вместе… Смотрите все, товарищи… Вот так. Ну, смелее.
Зое техника показалась несложной. После того как командир закончил объяснение, она самостоятельно разобрала и вновь собрала наган.
— Как ты быстро освоила, — удивилась Клава.
— Ну, что ты, я еще сшибаюсь. Вот Шуру бы сюда, моего брата… У него золотые руки.
Занятия длились несколько часов, и к концу их Зоя почувствовала, как сильно она устала. Все-таки с самого утра на ногах, и к тому же столько событий, новая обстановка. Но Зоя и виду не показывала. Наоборот, подбадривала и себя и других.
Может быть, поэтому, когда нужно было выбрать старосту, несколько человек назвали ее имя. Зоя удивилась — почему? Ведь девушки еще так мало знали друг друга.
— Ты у нас, кажется, самая строгая, — сказала Софья Мартынова.
Сигнал подъема раздался в шесть. Зоя отбросила одеяло и начала быстро одеваться. Кое-кто из девушек никак не мог проснуться. Клава открыла глаза, непонимающе посмотрела вокруг.
— Скорей вставай, — весело затормошила ее Зоя, — а то устрою холодный душ!
Клава приподнялась на локте:
— Уже? Ой, как рано!
Все-таки трудно гражданскому человеку привыкать к строгому режиму. Кажется, и не ленились девушки, делали все довольно быстро, а времени до занятий осталось в обрез. Завтракая, Зоя волновалась:
— Скорее, товарищи, скорее. Того гляди опоздаем.
— Да что ты все командуешь, — сердито отозвалась одна.
Брови Зои приподнялись, в глазах появилось холодное, чуть презрительное выражение. Казалось, сейчас она скажет что-то резкое. Но Зоя сдержала себя. Она в упор, не мигая, смотрела на девушку. Та, не выдержав, покраснела, наклонила голову и принялась торопливо есть.
— Сами меня выбирали. А уж если выбрали — слушайтесь.
— Зоя права, — поддержала Клава Милорадова. — Мы не в гостях у родственников, а в воинской части.
А Софья Мартынова, зябко поведя плечами, сказала Зое:
— Ну и взгляд у тебя! Даже страшно стало! Построив группу, командир-инструктор повел ее на занятия. В осеннем лесу было пустынно и неуютно. Деревья стояли голые, только кое-где держались еще на ветках желтые пожухлые листья. Поникла почерневшая трава.
— Как ориентироваться в лесу без компаса? — спросил командир.
— Мох на деревьях растет с северной стороны, — ответила Зоя.
— Еще?
— По годовым кольцам на пнях.
— Видите эту сосну? — обратился командир ко всей группе. — Присмотритесь внимательней, что бросается в глаза?
Сосна была самая обыкновенная. Желтая кора потемнела от дождей, ствол немного изогнут.
— Так что же? — спросил командир.
— С одной стороны ветвей много, — неуверенно произнесла Клава, — а с другой почти совсем нет.
— Правильно. Кроны деревьев гуще с южной стороны, где больше солнца. Но не только деревья любят солнечный свет. Видите возле ствола муравейник?
— Видим.
— Муравьи тоже выбирают места потеплей, если возле дерева, то с южной стороны. Чтобы ствол не загораживал солнце.
— В лесу, оказывается, и заблудиться невозможно, — пошутила Женя Полтавская.
— Знающему человеку — конечно… Думаю, этот вопрос ясен. Теперь разберем, как пользоваться компасом и картой…
Группа двинулась дальше. Шагать по подмерзшей земле было нетрудно, и все-таки к полудню усталость уже дала о себе знать. Ныли ноги, непривычные к длительной ходьбе, от холодного ветра горело лицо.
Перерыв на обед был короток. Зоя совсем не отдохнула. Едва успела переобуться — снова раздалась команда приступить к занятиям.
На этот раз учились стрелять из нагана. У Зои получалось неважно. Раньше-то ведь только из малокалиберной винтовки стреляла. Наган был тяжел, прыгал в руке, пули шли мимо цели. Инструктор приказал тренироваться в прицеливании без патронов, а сам занялся с другими. Зоя тренировалась долго. В конце концов она научилась правильно совмещать мушку с прорезью прицела, но больше заниматься не могла. Правая рука так устала, что невозможно было поднять револьвер. Ныла кисть, ломило плечо.
Подозвав к себе Зою и еще нескольких девушек, командир дал им компас, сделал отметку на карте и приказал идти по азимуту. Расстояние, правда, было невелико, но прежде, чем дойти до места, пришлось перебраться через два оврага, густо заросших кустарником, и перейти вспаханное поле. Ноги проваливались в борозды, цеплялись за комья земли. Зоя сняла варежки, расстегнула пальто, и все равно было жарко.
— Мы, девочки, здорово похудеем сегодня, — сказала Клава.
В часть возвращались вечером. Шли друг за другом, стараясь не налететь в темноте на пень или еще на что-нибудь. Каждый шаг давался с трудом.
— Далеко ли еще? — спросила Клава. — Ноги просто не слушаются. Посидеть бы.
— Нельзя, Клава, — Зоя тронула ее за локоть. — Знаешь, есть такая поговорка — дорогу осилит идущий.
— Поговорка-то хороша, только от нее не легче, — вздохнула Клава.
В ту ночь девушки не видели снов. Намаявшись за день, они спали как мертвые.
Утром, захватив ящики с толом, снова отправились на занятия.
Командир объяснял, как лучше устанавливать взрывчатку, как пользоваться взрывателями. Тол подкладывали под деревья, отбегали в сторону и прятались в ожидании взрыва.
Потом учились скрытно подползать к дотам и тоже закладывали взрывчатку в наиболее уязвимые места. А затем снимали тол: эти доты могли пригодиться для настоящих боевых действий.[1]
Прошло несколько напряженных дней, и Зоя почувствовала, что устает меньше. Крепли мускулы. Кожа на лице и на руках огрубела, стала нечувствительной к холоду. Девушки освоились в новой обстановке, ближе узнали друг друга. Особенно нравились Зое неразлучные студентки-художницы Женя Полтавская и Саша Луковина-Грибкова, которую девчата между собой звали просто Луковкой. Обе веселые, задорные, неунывающие. Саша-то, оказывается, училась на курсах шоферов, умеет водить машину. Донором была. Пять лет отзанималась в своем художественном училище, подготовила дипломную работу. Как раз в октябре должна была защищать… Вот сколько успела, а она ведь почти ровесница Зои.
О себе Саша говорила так: «Рисовать люблю, и получается у меня. Но я кто? Я художник-ремесленник. По тканям. Фантазии у меня маловато. А вот Женя Полтавская — это да! Настоящий талант! Без всяких шуток, девочки. Знаете, как в характеристике у нее написано: «…исключительная одаренность, особые способности». И это, учтите, в нашем художественном училище так считают, где каждый второй чуть ли не гений! Музыку она знает, театр знает, по балетам меня водила». — «Сашка! Сейчас тяжелым в тебя запущу!» — грозила Полтавская. «Это за правду-матку? Черная неблагодарность!» — смеялась Луковка.
Зоя с любопытством приглядывалась к Жене. Ничего в ней такого, что говорило бы об особом таланте. Девочка худенькая, шея тонкая, волосы густые, темные, зачесаны на прямой пробор. Вот разве в лице есть нечто. Красивое, нежное, с тонкими чертами лицо. А глаза будто устремлены в себя, будто она все время напряженно размышляет о чем-то. А бывает, вдруг посмотрит на окружающих с таким изумлением, словно впервые увидела их, открыла для себя новое, очень важное. Женя носила тельняшку (Зоя, кстати, внимательно рассмотрела эту странную морскую одежду, даже потрогала. А что: очень тепло и удобно!). Саша Луковина-Грибкова посмеивалась над подругой: «Женька у нас всегда полосатая. Мечтает за моряка выйти».
«Безусловно, — отвечала Женя. — Моряки народ самый романтичный, самый яркий!» — «И самый коварный!» — не отступалась Луковка.
Так и подшучивали весело, необидно. К ним присоединялись в свободные минуты степенная Клава Милорадова, тихая, незаметная Софья Мартынова, молодая ткачиха Валя Зоричева. А Зое хорошо, легко было вместе с ними.
В тот вечер добровольцам разрешили развести на территории части костры: небольшие костры под кронами сосен. Зоя даже удивилась. Вдруг заметят с воздуха немецкие самолеты-разведчики или бомбардировщики, чуть ли не каждую ночь пытавшиеся прорваться к Москве. Потом сообразила: небо затянуто тучами. Если и скребется под облаками какой-нибудь фриц, то что он поймет, увидев несколько случайных огоньков? По ним не сориентируешься, они скорее дезориентируют.
Командиры-инструкторы хотели, наверно, показать, как лучше развести огонь в сыром лесу, как подогреть консервы, вскипятить чай. Все это, безусловно, полезные навыки, но ведь у вечерних костров есть еще одна чудодейственная способность; объединять, сплачивать, сближать людей. Впервые парни и девушки, прибывшие в часть, собрались все вместе, сидели, отдыхая, пекли картошку, пили чай, вели разговоры. Пели негромко. Нашелся, конечно, и любитель рассказывать анекдоты. Было уютно и даже немножко празднично.
Только за маму у Зои душа болела, чего она там ни напридумывает, самые страшные мысли наверняка лезут ей в голову. Мама и представить не может, что Зоя греется сейчас у огня, среди друзей. И даже совсем недалеко от нее. Сколько здесь по прямой до Тимирязевки? Километров тридцать? Если подняться в светлое время на самую высокую сосну, то, пожалуй, Тимирязевский парк разглядишь, особенно в бинокль… Разве это расстояние! Вот увидела бы мама сейчас свою дочь, и гораздо легче стало бы у нее на сердце, и Зоя перестала бы беспокоиться.
Из темноты появился рассыльный:
— Космодемьянская?
— Здесь!
— В штаб.
Зоя не удивилась. В штабе побывали уже многие.
Таков порядок: с каждым новичком знакомился, беседовал командир или комиссар части Подробно о содержании бесед никто не рассказывал, но из слов девушек можно было понять что разговаривать с полковым комиссаром Дроновым Никитой Дорофеевичем было просто даже приятно Он не только расспрашивал, но и сам рассказывал о себе, вспоминал о службе в кавалерии, разные интересные случаи Он словно бы заряжал бодростью, хорошим настроением. А командир части майор Спрогис Артур Карлович — это сухарь. Или времени у него мало для разговора, или уж натура такая. Интересуется, каким видом спорта занимался. Имеешь ли значок ГТО или «Ворошиловский стрелок». Будто на соревнования отбирает.
Зоя попала как раз к Спрогису. Встретил он ее с безукоризненной вежливостью, скрывавшей все эмоции. Холодком веяло от него. Задавал обычные вопросы по биографии, ответы выслушивал с полным, казалось, безразличием. Только один раз Зоя поймала на себе его пристальный взгляд, почти физически почувствовала укол зрачками в зрачки: было такое ощущение, что майор разом оценил ее суть. Даже обидно стало Зое: экий провидец, не слишком ли он самоуверен?! Сидит тут психолог в натопленной комнате с плотно завешенными окнами. Сейчас, значит, про ГТО вопрошать начнет. Срезать бы его, заядлого спортсмена… Тут уж, видно, характер столкнулся с характером. Но Зоя-то, конечно, не знала, что опытный чекист Спрогис обратил на нее внимание еще в кабинете секретаря городского комитета комсомола. Он, член отборочной комиссии, сидел там в стороне от стола, присматривался, не задавая вопросов. И тогда еще понял, что из этой хрупкой на вид девочки получится настоящий боец.
— Космодемьянская, ты знаешь, какие дела предстоят, — сказал он. — За линией фронта может случиться все что угодно. Не боишься?
— Нет.
— Сейчас еще можно отказаться. Никто не узнает, никто не осудит. Вернешься домой. Но это последняя возможность. Потом будет поздно.
— Сколько можно об одном и том же! И в горкоме, и здесь. Я давно решила, и все!
— Желаю успеха, — майор поднялся. — Иди и готовься.
Когда Зоя спустилась с крыльца штабного домика, костры уже не горели. Было темно и тихо.