Письма в роддом, август 1958 года

Письма в роддом, август 1958 года

Кутя! У меня нет бумаги! Я прилетел в 6 часов – никого нигде нет, а домработница не мычит, не телится – мальчик, мальчик, а где ты и как ты, ничего не знает. Обзвонил все родильные дома Москвы, бегал в Грауэрмана и на Никитскую, и там и там – ремонт. С ума сошел совсем, наконец здесь сказали, что есть. Киса! Как ты? Ты меня больше не любишь? А он красный? Кис! Тебе чего-нибудь особенного хочется, а? Киса! Я даже не знаю, когда, что, почему ничего мне не телеграфировали.

Кис! Я счастлив с тобой. Никуда не уеду, пока ты не выйдешь. Целую вас. Киса, посылаю тебе талисман, который я носил под сердцем давным-давно. Пусть ему с ним будет хорошо.

* * *

Я никуда не поеду, первые дни во всяком случае. Письмо из Кишинева, огромное, на шести листах, ждет тебя дома. Прилетел я случайно, вернее, нарочно, но случайно так быстро. Должен был сидеть там и ждать Дроздовскую, а меня что-то кольнуло, и я прилетел. Как нельзя вовремя! Я съезжу на дачу дня через три-четыре, возьму машину, чтобы брать тебя отсюда. Уехать я должен был через пять-шесть дней, но теперь так они меня и видели! Не волнуйся, я будут сидеть и ждать тебя.

Киса, было тебе очень страшно и больно? А? А как его зовут? Киса, ты мне напиши, как ты себя чувствуешь, что ты хочешь и вообще все очень подробно, приготовь к завтрему.

Напиши мне, возле какого окна ты лежишь и куда в дальнейшем мне тебе кричать и на тебя смотреть. Пуза у тебя нет больше? А тебе смешно? А ты его часто видишь, он еще слепой? Киса, чего тебе хочется?

Твой. Целую.

* * *

Письмо Наталии Николаевны

15 августа 1958

Отец! Кис, тебе смешно?

Папа! Нет, папа несолидно, отец лучше. А меня няньки мамашей зовут.

Как же его назвать? Я предлагаю Саша или Миша, но вообще можно думать целый месяц, только надо же мне как-то сейчас его называть.

Я его сегодня, наверное, в 1 час увижу, будем играть, что я его кормлю, – молока-то у меня еще нет, должно завтра или послезавтра появиться. А пока он будет ко мне привыкать, вернее, к груди, а я – к нему.

У меня сегодня болят все мышцы абсолютно во всем теле, как будто я гимнастикой назанималась, а потом еще избили как следует. Но это нестрашно и скоро пройдет.

Ты спрашиваешь, что я хочу. Хочу очень, чтоб наш сын был здоровый и хорошо ел, чтоб у меня скорей и побольше было молока, очень хочу тебя увидеть и видеть все время, а не один день.

Я лежу, кажется, на 5-м этаже, и даже если через 4–5 дней разрешат встать, все равно к окнам подходить не разрешают, и подоконник широкий, и высоко – не увижу и не услышу тебя. Лучше, когда я встану, выберу где-то окно пониже и напишу тебе какое.

* * *

Кисонька! Радость моя! Это опять я! Я тебе не надоел еще? Уехали утром – Вока[37] спешил в институт, а мне хотелось еще остаться, но было неудобно их бросать. Приехали к вам, с папой облобызались, пообедали, и они уехали с мамой на дачу – я побежал по магазинам, все быстро купил, а слоеных пирожков нигде нет. Пришлось ехать в «Арагви» и у знакомого официанта просить их. Ты хотела сухариков, а каких, не написала. Я купил «Детские», на всякий случай.

Завтра часа в три поедем с Вокой и Милой[38] на дачу, починю машину и во вторник утром, вместе с мамой приедем к тебе, а потом опять на дачу. Завтра в 12 часов приеду к тебе. Ты подумай, что тебе надо и чего хочется, а я завтра куплю.

Ты маме все пишешь про моего сына, и какой он, и глаза, и нос, а мне нет!

Очень странно, что мои молчат, я боюсь, что они уже по дороге в Москву – абсолютно зря. Тебе читать можно? Если да, то что ты хочешь из книг?

Знакомых и друзей в Москве никого нет, ну, пока и не надо. Относительно Кишинева не волнуйся – пока ты не выйдешь и я не поживу с вами вместе несколько дней, я никуда не уеду.

Я тебя целую.

Его целую в зад.

* * *

Письмо Наталии Николаевны

Кусенька, дорогой мой. Очень хорошо, что так решили с дачей, а то я за вас страдала.

Почему ты пишешь, что я маме пишу про твоего сына. Он же про себя написал – бабушке и папе, а ведь папа – это ты! Привыкай!

Так что, решили Мишей назвать? Я только хочу, чтоб тебе нравилось, напиши об этом. Еды и вообще всего мне теперь хватит надолго, кроме тебя или хотя бы твоих писем, но я потерплю, так что ты отдохни немножко на даче, поиграй в волейбол.

Я тоже боюсь, что твои едут в Москву.

Киса, а ты опять надолго уедешь? Хотя бы уж скорей начался сезон в театре, все-таки побольше был бы в Москве. Ты похудел? Ешь на даче крыжовник и яблоки.

Маме скажи: во-первых, что все хорошо и что ты самый чудесный и заботливый муж, которого можно было только пожелать для ее дочки. Во-вторых, твои простыни в светелке на кровати под подушкой сложенные. В-третьих, чтоб тебе давали побольше молока. Мама уже договорилась с Леонидовыми, они специально для тебя будут давать на два литра больше.

У твоего сына все самое красивое, ты не волнуйся. Да, еще скажи маме, что он пока не ел по-настоящему. Они с первого раза не умеют, мы просто так побыли с ним вместе. Он брал в рот меня, я ему выдавливала молочко, он глотал, но сам еще не сосал.

Напиши сейчас относительно Миши.

Бедный ты мой, я бы и без пирожков обошлась. Правда, меня на них вдруг потянуло.

Читать можно, читаю «Очарованную душу», и уже тошнит от нее.

Целую, жди записочку.

* * *

Киса! Ты ешь виноград – я привез его тебе из Кишинева целую посылку, ешь быстрее, а то тебя забросали фруктами – я сегодня сам покупал груши и яблоки, а потом подумал, что зря – ты виноград есть не будешь.

Нахожусь в муках относительно имени – прямо даже не знаю. Мама так говорит, что можно подумать, будто Миша – уже решенное дело, а я колеблюсь. С одной стороны, нравится, а с другой – есть что-то мужицкое – Михаил, а? Думай – решай. Саша – хорошее имя, но так зовут его отца. Не симпатично. И инициалы А.А. Нехорошо, во взрослом состоянии будем с ним путаться. Ширвиндт – фамилия редкая, да еще оба А.А. Поэтому же нельзя Андрей и Алексей, хотя имена хорошие. Кис, а как тебе Дмитрий, а? Митя? Ничего вроде! В общем, не знаю.

Ты не огорчайся, что к тебе не идет поток ликующих людей и приветствий – никого нет, никто не знает. Поток пойдет позже, ладно?

Купили с твоей мамой первую одежку – 8 м на пеленки и 10 м фланели светло-голубой. Со вторника поеду на поиски немецкой коляски. Ты не хочешь деревянную кроватку? А где искать железную?

* * *

Киса! Это я! Ты завтра утром пошли маме записочку, а я отвезу на дачу. Только не пиши маме больше, чем мне, ладно? Киса! Это я – отец!

Я похудел, но это не страшно – ты меня откормишь. Или теперь кормить будешь только сына?

Посылаю, что написал. Нянька уходит, а ты, если не устала, напиши два слова, а если устала – передай с нянькой привет и спи спокойно. Я думаю о тебе, спокойной ночи, до завтра.

Целую тебя всюду, а его в зад.

Твой

* * *

Письмо Наталии Николаевны

Кисонька моя милая, у него такая кожица на мордочке – мягонькая, нежненькая, совсем как у тебя. И он вовсе не красный, как все, только когда ест и ко мне одной щечкой прижимается, то она краснеет. И у него очень большой разрез глаз. Так, наверное, полагается, потому что мордочка у него будет расти, а глаза нет. Так вот они сейчас сделаны с запасом.

Сегодня утром вместо положенных пяти-семи минут ел тридцать пять и, наверное, еще бы поел, но я уже сама отобрала у него еду, а потом лежал рядом, сопел и рот открывал. А иногда он так морщится и становится очень страшненьким – совсем Баба-яга. Я все-таки думаю, тебе не надо на него смотреть первое время. Только женщины понимают сию прелесть. Но я и то в первый момент испугалась, зато теперь мне он кажется очень милым.

Спроси у мамы, это ничего, что он смотрит, когда его приносят. Потом, правда, закрывает глазки, а другие все время с закрытыми глазами. И у нашего они чистенькие и не гноятся, и не слезятся, как у других. Но, может, то, что он смотрит, это признак слабости? А вчера вечером совершенно явно проследил глазами за мухой.

Кис, знаешь, я маме ничего не буду писать о нем, а ты ей прочти это письмо, но без сантиментов, а впрочем, как хочешь, можешь и рассказать.

Если у тебя есть время и желание, купи мне, пожалуйста, бутылку кефира, бутылку молока и 100 граммов сливочного несоленого масла. И если по пути встретишь книжный киоск, купи сегодняшнюю газетку и, может, какой-нибудь журнал. А с дачи привези последний номер «Огонька» и 2 яблочка, а те, которые вы мне принесли, совсем безвкусные и не сравнить с дачными.

Надеюсь во вторник увидеть тебя, если в понедельник снимут швы. А на животе у меня синяк. Когда я лежу на спине, живота совсем нет, а на боку – немножко есть.

Кис, а ведь года через три придется мне опять сюда приходить, только тогда уж я все по всем формулам высчитаю, чтоб уж наверняка девку.

Кис, мне Михаил не кажется мужицким. И все знакомые Михаилы не похожи на мужиков. И потом, для нас он никогда не будет Михаилом, будет Мишкой. Но с другой стороны, он какой-то слишком утонченный для Миши и для такого аристократа подходит только Александр.

Ты спрашивал, чего я очень хочу. Очень хочу, чтобы мы все были Ветровыми[39]. Ты подумай, Ширвиндт – совсем не театральная фамилия. И будь в этом «Тобултоке» Ветровым, а полтора года в театре – это же ерунда по сравнению со всем твоим будущим. И театральная Москва все равно будет знать творческое прошлое Ветрова, и все, кто захочет. А серая масса обывателей – на нее наплевать. Подумай, что два года по сравнению ну хотя бы с 40 годами будущего (театрального).

А в смысле родственников – ведь не в этом проявляется твое отношение к ним, да и они сами поймут, что актеру нужна простая, красивая фамилия. И потом – разве сын и жена не ближе родственников? И в эстраде тебе будет легче работать под другой фамилией. А уж как бы старики Ветровы были счастливы! Горчаков (Наташкин отец) – какая красивая фамилия. А ведь он Дитерихс, а Андровская – Шульц, Станицын – тоже немец какой-то, а твой Жуков? А сына будут дразнить «Ширмой», а так «Ветерок».

Кисуня, мне очень хочется! Ты подумай как следует. Думать можно целый месяц. И напиши свои соображения.

Вот это все я писала раньше, а теперь пишу, когда ты пришел.

Если ты принесешь мне молоко (это надо для молока) около 1 часа, я, может быть, не смогу тебе ответить, так как твой сын будет лопать, а я боюсь пошевельнуться в это время. Так что, на всякий случай, пока, до вторника.

Целуем тебя.

Твои

* * *

Кисонька! Тебе соки принести какие-нибудь? А арбуз тебе можно? Ты не отвечаешь на мои вопросы – тебе скучно? А ты теперь взрослая или все равно мой глупый Кутенок? Хочу, чтобы ты не была взрослой. Ладно?

Встретил наконец первого родственника – Филю (дядю-близнеца). Целовал, передавал тебе всяческое и безумно радовался, что Ширвиндтский род все же продолжается, а то все уже было отчаялись.

Относительно фамилии мы подумаем отдельно – ты преувеличиваешь катастрофичность Ширв., да и Ширмой ведь звали его отца – и ничего, не рассыпался.

Я поехал – крепко вас целую, обнимаю, и синяк тоже.

Твой

* * *

Кися! Радость моя! Это я! Ужасно наволнован и расстроен, что в воскресенье не попал к тебе. Сейчас утро понедельника, я дома – поеду, попробую к тебе прорваться. Если нет, то знай, что пишу в понедельник.

Значит, в субботу, часа в три, заехали с Вокой за Милой, приехали на дачу. Побежал к Журавлям – поцелуи, охи, ахи. Дима уезжал в Москву, я отвез его на станцию. Узнаю, что Рапопорты приехали. К ним. Там полная истерика – шум, гам, около колодца две семьи в полном составе орут.

С раннего утра начали с Вокой делать машины и кончили в половине седьмого – три колеса монтировали, мой аккумулятор сидел, пока завелся, пока достали дистиллированной воды, а краска, несмотря на чехол, страшная, вся полосами, просто зебра, а не машина. Чехол кое-где прилип, а кое-где нет, и так получилось. Тогда Мила достает восковую пасту и начинает тереть машину, мы с Вокой помогаем. Получилось великолепно – такой она еще никогда не была. Как новая. Ну и опоздал я к тебе вчера. Поздно вечером поехал в Серебряный Бор к тете и дяде. Разбудил их и сообщил. Старики прослезились аж. Сегодня утром звонили мои из Кисловодска – полная паника, хотят сюда, кричат, ничего не разберешь, счастливы. Ты им черкни чуть-чуть, ладно?

Тебя целуют: Свет, Наталья[40] и бабушки…

Кутя, так долго не общался с вами, что вы, наверное, голодные и одинокие. Я тоже. Ну, еду к тебе. Авось прорвусь.

* * *

Записка написана на листке «Автомобиль М-20 «Победа», инструкция по уходу.

Кутя! Я уже очень соскучился без тебя, я ведь абсолютный бросик – никого нет. Мечусь туда-сюда. Как ты там? Сегодня ночевал у Мишки Рапопорта. Он один, ему страшно и скучно. Спали на двуспальной кровати. «Вот бы нам такую», – помнишь, мечтали. Ничего подобного – неуютно, далеко и холодно. Лучше тахту.

Напиши, что тебе надо и чего хочется. Выгляни в окошко. Целую вас. Безумно скучающий отец и муж.

Ты не потолстела? Все мне говорят, что ты потолстела.

* * *

Киса!

Какая же ты глупая девчонка! Взяла и заплакала тогда, и отвернулась, и ничего не сказала. У меня прямо сердце оборвалось, а тут еще, как назло, нянька долго не шла, я прямо измучился. А оказалось, что ничего, а я уже передумал все, от самого худшего до пустого. Ты, пожалуйста, не делай так больше, а то отец у него будет сердечник.

Выглянь в окошко. Так глупо разговаривать через 4 этажа с улицы, с народом, мамой и так далее. Так хочется тебе сказать много разного ласкового и хорошего, а получается какое-то глупое мычание и шаблонные крики. Ты меня понимаешь?

Целую! Иду!

* * *

Телеграмма из Свердловской области

Желаем Раисе Самойловне и Наташеньке воспитать нам Мишеля достойным своего уникального отца.

Эфрос, Колеватов, Гиацинтова, Барский, Ларионов, Колычев и другие. Всего 74 подписи.