Фестиваль Тарковского в Лондоне

Фестиваль Тарковского в Лондоне

Странное чувство: всего два дня назад я была в Иркутске, в доме Волконских, засыпанном сибирским снегом, а сейчас, после нескольких часов перелета, переступила порог замечательной комфортабельной гостиницы Melia While House. Второй раз в этом году в Лондоне.

Меня пригласили на фестиваль, посвященный 75-летию Андрея Тарковского и 100-летию его отца – поэта Арсения Тарковского. Он проходил в Лондоне с 7-го по 13-е декабря 2007 года. Фильм «Сталкер» представлял друг и сокурсник Тарковского Александр Гордон, фильмы «Зеркало» и «Иваново детство» – Марина Тарковская, «Ностальгию» – Олег Янковский. Я представляла «Солярис».

Наконец смогла увидеться с Мариной Тарковской и Александром Гордоном, которые, несмотря на колоссальную нагрузку во время подготовки и проведения фестиваля, успевали поговорить практически со всеми, кто близко знал Андрея Тарковского и работал с ним. Марина радовалась от всего сердца успеху фестиваля, переполненным залам и вниманию публики.

Но вот мы сели на свои места, медленно погас свет, зазвучал Бах, и на экране появились травы в ручье… Ранним, зыбким от тумана утром Крис Кельвин прощался с землей, чтобы совсем скоро улететь в космос и найти там потерянную им любовь, свою жену, покончившую с собой из-за его невнимания. Давно я не видела «Солярис» на большом экране. Фильм словно обнял меня. Я сидела в первом ряду и физически ощутила себя внутри действия. Мне кажется, что в этот день многие находившиеся в зале ощутили что-то похожее. Вновь всплыли стихи Пастернака:

Был всеми ощутим физически

Спокойный голос чей-то рядом,

То прежний голос мой провидческий

Звучал, не тронутый распадом…

Пронзительное чувство сопричастности, сопереживания и сострадания героям – вот те чувства, которые я пережила при просмотре. Встреча с глазами актеров Анатолия Солоницына и Влада Дворжецкого, перешедших черту земного существования, мои воспоминания о незримом для зрителей присутствии режиссера в каждом кадре – все вместе вызывало ощущение чуда, так редко посещающее эту землю. Не оставляло чувство, что сейчас происходит нечто большее, чем обычный просмотр. Все мы погрузились в атмосферу завораживающей мистерии космического масштаба.

Немногие знают, что закадровый текст в «Солярисе» произносил сам Тарковский. Это он рассказывал о станции Солярис и ее обитателях – Сарториусе, Снауте и… Я видела фильм более сотни раз, но именно тогда я почувствовала, что все перемешалось, что я вижу этот фильм впервые. После я поделилась своими мыслями с Мариной Тарковской, и выяснилось, что и у нее возникли подобные же ощущения.

Финальные титры сопровождались аплодисментами, и сразу же после окончания фильма меня пригласили на сцену. К моему великому сожалению, для того, чтобы ответить на все вопросы, у меня просто не хватило времени.

Первый вопрос задала женщина, по-видимому, недавно смотревшая мой фильм «Пушкин. Последняя дуэль». Она попросила объяснить возникшее у нее затруднение. Дело в том, что в картине «Солярис» Снаут (актер Юрий Ярвет) утверждает, что сумасшествие для обитателей станции Солярис было избавлением. Однако всем известны строки А.С. Пушкина: «Не дай мне Бог сойти с ума…» В чем же противоречие? «На мой взгляд, никакого противоречия нет, – отвечала я, – ведь каждый из героев “Соляриса” несет свою идею. Для чувствительного, но ослабевшего душой Снаута явление “гостей” на Солярисе – чудовищное переживание, от которого необходимо бежать любой ценой, даже ценой потери рассудка. Как бы в противовес этому “непротивлению” ситуации, которую демонстрирует Снаут, главный герой фильма Крис Кельвин стоит именно на позиции А.С. Пушкина, он уверен, что нет ничего горше, чем лишиться возможности здраво воспринимать окружающий мир. Он вступает в эмоциональный контакт со своей женой, прекрасно понимая, что к нему приходит не живая Хари, а всего лишь фантом; однако Крис не снимает с себя ответственности за произошедшее с ней: “Может быть, мы здесь (на Солярисе) только затем, чтобы ощутить все человечество как повод для любви”. Он принял свою Хари всем сердцем. Но выхода из сложившейся ситуации Крис не видит, и именно в связи с невозможностью действовать, с неосуществимостью мечты об изменении прошлого он доходит до края, до последней черты, за которой начинается безумие. И Хари, очеловеченная страданием, пожертвовала собой ради любимого… И для Пушкина, и для Тарковского предстояние перед грехом и собственной совестью – вопрос разума. Но одновременно это тот момент, когда сердце становится умным, а ум – сердечным, то есть это и есть будущее человечества».

Второй вопрос тоже задала женщина, и, как любую женщину, ее интересовало платье героини. Костюм Хари был создан главным художником картины Михаилом Ромадиным, а воплощение его эскиза выполнила мастерица из Латвии, которая буквально склеила платье из маленьких кусочков замши. Этот костюм стал знаковым в фильме, как, впрочем, и шаль, которая была связана вручную.

Следующее, что заинтересовало зрителей в тот день, был метод работы Андрея Тарковского с актерами. Я рассказала, что к каждому актеру Тарковский предъявлял свои требования. Анатолия Солоницына «доводил» до нервного состояния, до того момента, когда у него уже начинали бегать зрачки, и только тогда начинал снимать. Со мной был предельно корректен и нежен. Но самое трудное и основное требование было – не играть, а жить в кадре. Ничего нарочитого и лишнего. Эта сопричастность к сиюминутному проживанию чужой жизни давалась нелегко. Я вспоминаю сцену, в которой моя героиня выпивает жидкий кислород и превращается в кусок льда, а потом на глазах у Криса оживает. Тарковский сказал, что все внутренности Хари в этот момент сочленены холодом, и их восстановление происходит посредством жутких, нечеловеческих мучений. Это должно быть похоже на возрождение через смертельную муку. Он привел ситуацию, о которой знал со слов своих знакомых: надолго потерявшие сознание, приходя в себя, сосредотачиваются на каком-нибудь близком предмете, например, на собственной руке. «Сможешь ли ты расфокусировать взгляд, глядеть не далее своих зрачков?» – спросил он меня. Я попробовала, и у меня получилось не четкое изображение, а явное дрожание внутри глаз; затем рука; нестерпимая боль в горле. Кстати, после съемок этой сцены горло болело недели две. А общее состояние организма я бы назвала пограничным. Но этого требовала роль!

На этом вопросе время, отведенное для общения со зрителями, истекло. Пришлось уступить зал другому сеансу. Однако в фойе зрители продолжали подходить ко мне, благодарили за участие в фильме.

Поздно вечером нас, главных участников фестиваля, принял грузинский ресторан «Мимино». Для полноты картины не хватало только Бубы Кикабидзе. Вместо него в ресторан пришел Олег Янковский, только что прилетевший в Лондон. Он поинтересовался, как прошел «Солярис». Я рассказала и о переполненном зале, и о том, как смотрели фильм на большом экране. «А не было ли дефектов, ведь пленка старая?» – спросил Олег. «Было немного штрихов, но от этого эффект только усилился, как от старого, драгоценного вина». Тут же и принесли нам «драгоценное вино» с уже забытым вкусом. Это было «Киндзмараули». Я вспомнила, как была влюблена в Кикабидзе, и мой двоюродный брат Андрей Малюков сочинил по этому поводу стишок: «Пусть тебе приснится Буба Кикабидзе!»

Подняли бокалы за Андрея Тарковского и его отца. Вечер был необыкновенно, по-домашнему теплым.

Из Лондона в Москву летела вместе с Олегом Янковским. Впервые очень тепло и откровенно говорили о Тарковском. Чувствовалось, что в Олеге что-то менялось по отношению ко мне. Он признался, что начал снимать фильм, но не нашел средств для продолжения. «Господи! – подумала я. – Что с нами будет, если и такому мастеру не могут найти средств». Олег очень страдал, что во время полета нельзя было курить. На память он мне нарисовал шарж на себя. Спасибо, Олег, я всегда знала, что мы поймем друг друга.