Завещание
Завещание
– И в трагических концах есть свое величие – они заставляют задуматься оставшихся в живых…
Волшебник, «Обыкновенное чудо»
Порой кажется, что мы знаем о кумирах все. Пока они живы, их имена у всех на устах. Смерть известного человека – событие, которое никого не оставляет равнодушным. Они уходят по-разному – кто молодым, в самом расцвете творческих сил, кто после длинной, наполненной событиями, жизни. Человека больше нет, это невосполнимая утрата, к которой мы всегда оказываемся не готовы. Он словно ускользает, все глубже унося правду и тайну своей неповторимой личности.
…Очнувшись в больничной палате на стандартной железной койке, Леонид Федорович медленно обвел глазами комнату: белые стены, тумбочка, простыня с больничным штампом… «Все, – подумал он, – на этот раз не выкарабкаться!»
Интуитивно предчувствуя скорую смерть, он решил не медлить и написать завещание. И сделал это поздно ночью, пока все спят. Написал и спрятал в тумбочку. Рассказывает Эмилия Косничук: «В 1976 году Быков снимал «Аты-баты, шли солдаты…». Зима, мороз, студия не прислала технику, зарплату задержали… Леонид Федорович приехал в Киев, и у него случился инфаркт… Когда мы с монтажером Александрой Голдабенко пришли его навестить в больницу имени Стражеско (Институт кардиологии имени Стражеско. – Н.Т), он передал мне запечатанный серый пакет с надписью: «Ивану Миколайчуку и Николаю Мащенко». «Передай, – говорит, – когда захочешь». Ну, думаю, написал какие-то новеллы и опять стесняется своего творчества. Положила конверт в стол и забыла…
Почему за три года, которые послание пролежало в ящике моего стола, я ни разу его не видела, ума не приложу. Мистика! Может, среди бумаг затерялось?..
Прошло три года. Вечером в пятницу собиралась в командировку, искала в столе документы и наткнулась на тот серый конверт. Когда я его увидела, у меня чуть гипертонический криз не приключился от осознания, что я не выполнила Ленину просьбу. Я ведь понятия не имела, о чем шла речь в письме. Помню, было поздно, выскакиваю в коридор – по совершенно пустому коридору идет Ваня Миколайчук. Опять-таки наваждение – он никогда в такой час на студии не задерживался. Я протянула ему конверт. «А шо це таке?» – спрашивает. «Да вот, Леня передал», – отвечаю. Иван лишь плечами пожал: «Когда это Леня успел написать, мы ведь с ним полчаса как расстались? Ничего не понимаю». Я тоже ничего объяснять не стала – торопилась на поезд.
В Москве 12 апреля Алла Сурикова сообщила нам о гибели Лени. Примчавшись в Киев, я не могла понять, почему его хоронят не от студии, не от Союза кинематографистов, почему нет оркестра. Кто-то шепнул: «Он так хотел». Когда хотел, чего? Разбираться было некогда. Среди людей, пришедших проводить Леонида Федоровича в последний путь, я не увидела Ивана Миколайчука. Кто-то вновь шепнул: «У него сердечный приступ».
И только через несколько дней я узнала, что пятничным вечером 8 апреля передала Ивану Ленино завещание. Оно оказалось без даты. Судя по всему, Быков число не поставил, потому что подумал: «Не дай Бог приключится еще один инфаркт, меня не откачают. И я не успею передать друзьям просьбу, чтобы они позаботились именно о тех похоронах, которые хочу». Вот и расписал на всякий случай всю прощальную церемонию…»
Послание дошло до адресата. Написать завещание – необходимый поступок человека, предчувствующего скорый уход. Однако не каждый отважится на подобное, поскольку это считается плохой приметой. Так может поступить только сильный человек. К сожалению, подлинник завещания через несколько дней пропал. Осталась лишь фотокопия письма, без лишнего шума похороненного в приемной В.В. Щербицкого. Завещание под большим секретом переснял после похорон тогдашний заместитель заведующего отделом ЦК КПУ Сергей Данилович Бесклубенко, о котором тепло вспоминает в постскриптуме Леонид Быков. Имевший свободный доступ к множительной технике, он успел вовремя положить на ксерокс оригинал, ходивший некоторое время по цековским кабинетам. Свое завещание Леонид Федорович адресует не семье, а собратьям по искусству – однокурснику по Харьковскому театральному институту, режиссеру Николаю Мащенко (тогдашнему секретарю Союза кинематографистов Украины) и актеру Ивану Миколайчуку, с которым он подружился в Киеве. Леонид Федорович знает – на них можно положиться и просит позаботиться о семье.
Впервые завещание полностью опубликовали в книге «Будем жить!», выпущенной в 1996 году в Киеве. Сборник воспоминаний коллег о Леониде Быкове вызвал бурю самых разных отзывов и толков. Немало противников было и у обнародования предсмертного письма Леонида Быкова. Понимая всю деликатность ситуации, авторы книги пошли на это, сознавая, что именно «со лжи о мертвых начинается ложь о живых».
Публикуем и мы без малейших изменений это письмо, как заметил с горькой иронией сам Быков, его последний сценарий. Синтаксис сохранен. Отсутствие под завещанием даты составляет одну из загадок смерти художника. Загадку, которая вряд ли будет разгадана....
«ДОРОГОЙ ИВАН! ДОРОГОЙ НИКОЛА!
Очевидно, Вам не стоит объяснять – почему обращаюсь к Вам, скажу только одну фразу: «Вы – земля. Вы – порепанi мужики, какими бы Вы ни были большими художниками». Это для меня главное, как и для Вас.
Пишу двоим, как выбирают кандидатов в космос (с дублером).
Пусть никогда не мучает Вас совесть, что эта просьба на всю жизнь. Никогда бы на это не решился, да это и не нужно и не возможно. Это просьба касается на первые 2 – 3 дня, а одна, скажу о ней позже, на пару лет. Никогда не смейте даже подумать, что я взвалил на вас своим нахальством роль душеприказчиков. Это было бы дико.
Обращаюсь к Вам с просьбой тяжелой и не очень благодарной. Попытайтесь разобраться и, если сможете в чем-то помочь – помогите.
Сумбурно, не по порядку, но главное выделите сами.
1. Никогда и никому не поверьте, что «я наложил на себя руки». Просто, если это случится, знайте, что я износился.
2. Самое главное. Моя боль, моя совесть, моя вина – Лесь. Помогите ему поверить в людей. На него обрушилось столько, что хватило бы этого горя на целый народ. Если смогут как-то хотя бы его вылечить, или подлечить, и, если он сможет правдами или неправдами (через какое-то разрешение инстанций) учиться – возьми его, Николай, на курс к себе. Он столько перенес горя, что из него может получиться художник. Если состояние здоровья не позволит учиться ему, то пусть научится чему-то рядом с искусством. Это моя вина, что я отбивал его от «своего хлеба».
3. А теперь, более «второстепенно-юмористические» просьбы-зарисовки.
Вы знаете, что и «рубля не накопили кинострочки», поэтому пусть кто-то «соображающий» поможет продать машину по «спекулятивной» цене – это продержит их скромно хотя бы 2 – 3 года. Пишу все в полном рассудке, не боясь потерять Вашего уважения за слово «спекулятивно». Вы знаете, что я жил по самым высоким меркам, поставленным себе, но это простят мне, т. к. пенсии за отца взрослым детям не будет (я узнавал), а Тома моя – к сожалению, инвалид: работать она не сможет. Да она долго без меня и не задержится, будет догонять, т. к. мы красиво прожили с ней жизнь, хотя я ее своим занудным характером часто огорчал.
4. Ребята мои (и Тома) – народ гордый. Они не позволят «шапку по кругу». Но надо помочь им, чтобы не предложили на второй день, как Лиде Федосеевой, сдать квартиру на «более подходящую». Все может быть. Поэтому, может, когда-то разменяют, чтобы смогли жить семьями (когда-то, же, женятся дети).
5. А теперь о совсем смешном. Это канительное дело (опыт у меня есть, т. к. хоронил я папу и маму). Но постарайтесь сделать – с мудростью Ивана, с взрывным темпераментом Миколы – следующее:
1) Как можно быстрее вынести из дома, чтобы не мучить моих.
2) Добиться, чтобы разрешили Лесику прийти в этот день (если, конечно, врачи разрешат, чтобы это его не сломало окончательно).
3) Никаких оркестров.
4) Никаких студий. Дома кино (союз) – боже сохрани. Из дома – прямо туда, куда положено. Это мой крик, мольба. Без цирка, называемого почестями.
5) Никаких надгробных речей, а то я встану и уйду: получится конфуз.
Только кто-то из Вас один, кому захочется, скажет одно слово: «ПРОЩАЙ».
Это, чтобы как-то поставить точку, а то нас «не поймут».
6. После этого «дерболызните» кто сколько сможет, но умоляю – не дома. Это, конечно, кощунство и нарушение народной традиции, но очень прошу не для меня, т. к. мне будет все это до фонаря, а для Томы и детей. Это уж, очень прошу, так как знаю, что для моих это будет страшно. Посидит кто-то из девчат, или и Вы, но без застолья. Это для ребят.
7. Не дай бог, Саша Сацкий вспомнит горькую шутку, что обещал похоронить меня где-то у реки, т. к. после инфарктных дел меня лечила вода, и только вода. «Если тебе при жизни не дали 3 сотки у воды, чтобы ты мог жить и работать, то мы добьемся, чтобы тебе дали 2 м. у Днепра…» Горькая шутка. Но пусть снимет с себя эту обязанность, которая может стать обязательной. По двум причинам. 1. Долго хлопотать, да и не тот я человек, чтобы лежать где-то не НА районом посте. А второе и главное – я никогда ничего не просил для себя живым, то пусть, уж, я буду таким и после. А то «шутки» могут обернуться другим боком.
Художник не просит, а если просит, то он деляга.
8. Пусть Алим и Вилорий споют
«Журавли», «Сережку с Малой Бронной…», «Бери шинель» и «Этот день Победы…». И все. Они не откажут. Или запишут на магнитофон, но своими голосами.
А потом, где-нибудь, а то «не поймут» – пусть 2 эскадрилья «врежет» «Смуглянку» от начала и до конца…
Очень жалею, что ничего не успел сделать путного. Хотелось вырвать студию из масштабов левчуковских. Ну, это уже делать Вам!
Вы заметили, что режиссер я не по диплому, а по призванию? Даже свои похороны режиссирую?! Во дает!
Но за этой горьковатой иронией – большая горькая правда и тоска.
Помогите, пожалуйста, моим ребятам!
Спасибо и пока!
Л. БЫКОВ.
Передайте С. Д. Бесклубенко, с которым я встречался 4 раза в жизни, что я его считал коммунистом с большой буквы, как своего папу и себя, хоть последнее и звучит фанфаронски».
Надо сказать, что у Эмилии Косничук, передавшей завещание, были большие неприятности из-за того, что она вовремя этого не сделала. Она написала восемь объяснительных записок. Ее замучили вопросом – как же могло случиться, что она так долго не замечала тот злополучный конверт. Ответа не было. «Ни понять, ни объяснить это невозможно, – оправдывалась она. – Кстати, я храню письма Быкова, адресованные мне и написанные в те же дни, что и завещание. Они датированы. Каждое подтверждает, что Леонид пребывал в глубоком отчаянии и депрессии».
Вот что писал он 20 апреля 1976 года из санатория «Конча-Заспа», где восстанавливался после инфаркта: «Глубокая ночь… Осталась во мне только злость какая-то. Уже не пойму – на что? Но комок злости. Тупой, как сердечная боль. Но и злость отупевшая.
Все цветет, лопаются почки, поют уже соловьи. Красота здесь отменно-номенклатурная: начальство отдыхает часто. Но очень странно, что понимаю это только умом (остатками). Часами смотрю на воду (разлив большой). А жить не хочется. Это не фраза кокетничающего юноши. Нет. Просто не вижу смысла. Раньше хотелось достать клочок земли, построить халупу своими руками. Где-то у воды, в лесу. А сейчас даже этого не хочется. Что-то вроде робота. Картину, конечно, досниму. Что-то сломалось во мне. А ремонту не подлежит. Ну, пока… Очевидно, зря «откачали» в Стражеско.
Привет «Юности» от старости. Л. Б. Все-все бессмысленно. Кроме природы. Мы – навоз».
Действительно, депрессия налицо! Да еще какая. Позже друзья вспоминали, что последние годы слово «смерть» частенько звучало, в том числе и в юмористическом контексте в речах Быкова. Вот, скажем, что он писал в 1973 году о предстоящем отъезде на Колумбийский кинофестиваль: «Утверждают, перелет над океаном и джунглями таит в себе некоторое очарование и кое-какие шансы оказаться в желудке акулы, крокодила и прочих рептилий. Если случится ЧП, слух о моей смерти считайте несколько преувеличенным… и не спешите первые три года поднять рюмки».
Что же касается завещания… Мистика какая-то – редактор, посчитав письмо обычным деловым посланием, тут же забывает о нем. Неужели человек не чувствует энергетику письма? То, что Леонид Федорович, увлеченный работой, за три года так ни разу о нем не вспомнил, неудивительно – не до того ему было. Непонятно другое – как случилось, что 8 апреля Иван Миколайчук читает завещание, а 11-го Леонида Федоровича Быкова не стало…
В интервью газете «Совершенно секретно» 9 апреля 2003 года Марьяна Быкова рассказала, что семья так и не видела письма, которое впоследствии нарекли «завещанием Быкова», только много слышала о нем. «Да и с ним все не так, как пишут, – уверяет Марьяна. – Вы, наверное, заметили, что дают интервью одни и те же люди, представляя все в выгодном для них свете?.. Как человек, перенесший три инфаркта, папа понимал, что ему осталось немного. Но не стал собирать всю семью, чтобы отдать распоряжение, как нам жить дальше. Он сделал это в своем стиле – на маленьком листочке, который назвал «А если это конец…». Мы нашли его уже после папиной гибели. И о многих вещах он нас предупредил».
Данный текст является ознакомительным фрагментом.