24 Конец странствия

24

Конец странствия

Дай мне покой, его скорлупкой я укроюсь,

И посох веры, на который обопрусь,

Толику радости, бессмертья пищи,

Бутылку, в коей я найду спасенье,

И славы плащ, надежды истинный залог, —

Тогда готов я в странствие пуститься.

Сэр Уолтер Рэли

В июне 1993 года Джеки и Морис отправились во Францию по местам ее студенческой юности. Проплыли по Роне через Прованс и Камарг – через «Францию Джеки», как выразился Морис. Дикие белые лошади Камарга привлекали ее романтическую натуру. Рулевым на барже оказался потомок великого французского писателя Виктора Гюго. Омрачала поездку только тревога за здоровье Джеки. Она очень похудела. Позднее Морис признался другу: «Мы чуяли неладное, но не понимали, в чем дело».

Некоторые друзья тоже заподозрили неладное, среди них Валентино, бывший кутюрье Джеки и друг на протяжении тридцати лет: «Помнится, каждый свой приезд в Нью-Йорк в мае, сентябре и ноябре я непременно звонил ей и говорил: “Ну что, увидимся? Пообедаем или выпьем чаю?” И примерно за год до смерти она отказалась: “Я очень-очень занята. Созвонимся на следующей неделе”. Старалась избежать шума, но у себя в бутике я узнал, что она чувствует себя неважно… Она прислала мне прекрасное письмо, но, быть может, просто не хотела показаться на глаза кому-то, кто мог бы догадаться…»

Среди гостей Джеки на Мартас-Винъярде в том августе были Соланж Хертер и ее муж, доктор Фредерик Хертер. Джеки дружила с Соланж уже больше сорока лет, с памятных парижских дней, за которыми последовали взлеты и падения первого брака Соланж, трагедии и триумфы Джеки как жены сенатора в Джорджтауне, годы в Белом доме, ужасный период траура в Нью-Йорке, брак с Онассисом. Джеки показала себя настоящим другом, когда Соланж хворала. «Она была такой чудесной, – вспоминала Соланж. – В первый раз многие меня оставили, а Джеки приходила каждый день. И когда год спустя пришлось оперироваться по подозрению на рак, Джеки снова была рядом. И восемь или десять лет назад тоже… У меня были ужасные проблемы со спиной… Как-то мы встретились за обедом, и я пожаловалась, что с трудом встаю. Джеки немедля позвонила доктору Джеймсу Николасу, который лечил ее после всех падений с лошади и травм. Записаться к нему, конечно, было очень трудно, и без помощи Джеки я бы ждала своей очереди несколько недель, а тут он пришел не откладывая».

Хертеры жили в «комнате Банни», отделанной предельно просто: крашеные деревянные ставни, никаких занавесок, незатейливая мебель работы местных столяров, бело-серые обои в цветочек, облицованный плиткой камин. За окнами открывался вид на море. Снаружи на дереве висел гамак. Они ходили в море на «Релемаре» Мориса или на маленькой моторке Джеки. На фото, снятом Фредериком Хертером, Джеки стоит вытянувшись в струнку, на ней белые парусиновые брюки и тельняшка, морская фуражка и фирменные темные очки. Еще они совершали заплывы; правда, доктор Николас велел Джеки плавать в маске и с трубкой, поскольку из-за многочисленных травм спины ей было трудно поворачивать голову влево и вправо.

На Мартас-Винъярде Джеки устраивала обеды и ужины со старыми друзьями – Роуз и Уильямом Стайрон, Артом Бухвальдом и Карли Саймон. По воскресеньям приезжала Леди Бёрд, гостившая у Кей Грэм: «Мы обедали в беседке, увитой виноградом, а за дюнами слышался плеск волн. Но о прошлом не вспоминали…» В августе приехали новые друзья Джеки, Клинтоны, отметить день рождения президента. Джеки ощущала близость с Биллом и его женой. Разумеется, она знала о фотографии, где юный Уильям Клинтон изображен в Розарии с Джеком, да и вообще многое в нем напоминало о Джеке – знаменитое обаяние и любознательность, а также, без сомнения, сплетни о сексуальных похождениях. Когда президент прибыл на яхте Мориса, в Джеки всколыхнулись старые политические инстинкты. Она велела Тедди пойти встретить Клинтона, а когда Тедди ответил, что Морис уже пошел, заметила: «Это ведь не Морис собирается переизбираться!»

За ужином в гостинице, принадлежавшей семье певца Джеймса Тейлора, Джеки долго беседовала с Клинтоном и, что необычно, рассказывала о своей жизни с Кеннеди в Белом доме. Она сочувствовала Хиллари, которая переживала период «непопулярности» после выборов мужа. По словам Артура Шлезингера, Джеки и Хиллари очень подружились. Когда Шлезингер предположил, что у Хиллари отсутствует чувство юмора, Джеки заявила, что он глубоко ошибается и с Хиллари всегда весело. Своей приятельнице Виви Стоукс Креспи Джеки сказала: «Наконец-то появилась женщина, которая будет не только перерезать ленточки и открывать благотворительные базары…»

Интерес к Клинтонам зародился еще в 1991 году, когда, по словам Хиллари, Клинтону передали, что Джеки и Джон-младший говорят о нем как о возможном президенте. Они были среди первых, кто внес свой вклад в его кампанию. В июне 1992 года Джеки пригласила Хиллари к себе на обед. «Когда мы встретились в ее прекрасной квартире, заставленной книгами, Джеки держалась со мной так, будто мы давние подруги. В итоге короткий обед обернулся долгим разговором. Она показала многие свои последние проекты, вышедшие книги и те, что были ей интересны. Мы много говорили о нашем общем интересе к писательству и обсуждали идеи книг, какими Джеки могла бы заняться в будущем. Но в основном говорили о детях, о том, каково жить в Белом доме. Она не сомневалась, что мой муж победит, и хотела дать мне совет…» Джеки позвонила Хиллари в Вашингтон и еще раз пригласила на обед. «Она дала мне дельные советы, как превратить Белый дом в семейный очаг, – вспоминала Хиллари Клинтон, – а кроме того, прекрасно помнила, как непросто было в ее время исполнять роль хозяйки Белого дома, не теряя себя. Она сказала: “Надо делать все так, как считаешь нужным, а не подстраиваться под других. Конечно, стоит поинтересоваться, как поступали другие, и извлечь из этого урок, но главное – оставаться собой”».

На традиционном пикнике в честь Дня труда, который Джеки устраивала в Ред-Гейте на Мартас-Винъярде, они с Карли Саймон пели простенькие песенки внуку Джеки, семимесячному Джеку. А потом Джеки, как тысячи американцев, вернулась в город. В октябре ездила в Бостон на повторное торжественное открытие Библиотеки Кеннеди в присутствии президента Клинтона. Примечательно, что она не вздрогнула от поцелуя Клинтона, как когда-то, когда ее поцеловал в щеку его предшественник, демократ Джимми Картер. В ноябре она была в Виргинии, каталась на своем любимце – сером жеребце Фрэнке. И накануне тридцатой годовщины смерти Кеннеди упала с коня, да так, что на тридцать минут потеряла сознание, и ее отвезли в больницу. Она вернулась в Нью-Йорк и впервые за много лет не участвовала во встрече охотничьего клуба по случаю Дня благодарения. Примерно тогда же Courir News сообщила, что Джеки продала Фар-Хиллс Каролине и Джону за символическую сумму. Должно быть, она сделала этот шаг вполне обдуманно, во избежание больших налогов и с мыслью о том, что жизнь небесконечна.

Один из врачей виргинской больницы обратил внимание на желвак в паховой области, но отнес его за счет инфекции и назначил курс антибиотиков. Каролина Эррера вспоминала, что, выписавшись из больницы, Джеки позвонила ей и «пожаловалась на постоянный озноб, от которого никак не избавишься… потом она сказала, что ей нужна прямая блуза или жакет, а на вопрос зачем, ответила, что после того злополучного падения почему-то очень располнела в талии, а ведь надо выходить в свет. Возможно, это было началом болезни, и она об этом знала».

Джеки становилось хуже. В 1993-м, когда Джеки и Морис после Рождества совершали круиз по Карибскому морю, ее стали мучить сильные боли в паху, а по возвращении в Нью-Йорк она нащупала у себя на шее увеличенные узлы.

Вот что писали ее биографы:

В Нью-Йорке Джеки обратилась за консультацией к д-ру Каролине Агрести, нейрохирургу из Медицинского центра Корнеллского университета, и та обнаружила увеличенные узлы на шее и под мышками. Компьютерная аксиальная томография показала наличие узлов в грудной клетке и глубоко в брюшной полости, в ретроперитонеальной области. Д-р Агрести назначила биопсию одного из шейных узлов, и оказалось, что у Джеки неходжкинская лимфома. Патолог сказал Лоренсу Олтману, медэксперту, писавшему для New York Times, что клетки анапластические, то есть неразвитые, а значит, болезнь крайне злокачественная и может распространиться на другие органы.

«Она держала в тайне свою жизнь, а потом и смерть», – вспоминала Эдна О’Брайен. Поездки в больницу на томографию и химиотерапию проходили в обстановке полной секретности. Джеки надевала накидку с капюшоном и входила в приемный покой только после того, как Морис удостоверится, что там никого нет. С друзьями Джеки была жизнерадостна, например, в шутку сказала Артуру Шлезингеру, что зря тратила время на весь этот фитнес. Ей казалось, боги решили наказать ее за гордыню, за то, что она так кичилась своей физической формой и столько сил тратила на ее поддержание, на йогу, бег, плавание. Она шутила даже насчет химиотерапии, говорила Шлезингеру: «По крайней мере, есть время почитать». Коэффициент выживаемости через пять лет при ее заболевании составлял, по статистике, 50–52 процента. Верила ли Джеки в эту цифру, нет ли, внешне она демонстрировала уверенность. Джон, который оставил работу в офисе окружного прокурора, перебрался в отель рядом с ее домом, чтобы видеть мать и гулять с нею каждый день, а это позволяет предположить, что он не разделял ее уверенности.

Между тем 11 февраля Нэнси Таккерман опубликовала заявление для прессы, в котором подтвердила диагноз, но сообщила: «Джеки справляется, лечение идет по графику. Прогнозы прекрасные. Доктора полны оптимизма». Заявление повергло в шок всех, кроме близких родственников, ведь никто из друзей не догадывался, что что-то неладно. Коллеги в издательстве отказывались поверить, что она опасно больна. Скотт Мойерс вспоминал: «Мы не сомневались, что она вернется к нам, просто потому что она была такой бодрой, упорной и никогда не жаловалась. Всегда твердила, что не хочет это обсуждать, но, по всей видимости, все-таки говорила об этом с Нэнси Таккерман, а на людях храбрилась, причем уже зная, что болезнь необратима…»

2 марта Джеки написала Соланж Хертер письмо, по словам Соланж «просто потрясающее», в котором подшучивала над своей болезнью: «Думаю, она написала многим друзьям, словно ситуация вовсе не такая скверная, как на самом деле». В марте Джеки стала периодически страдать спутанностью сознания и обратилась к видному неврологу, который сделал магнито-резонансную томографию. Оказалось, очаги лимфомы в шее, грудной клетке и брюшной полости исчезли, но теперь поражены мозжечок и спинной мозг. Невролог сказал, что единственная надежда – новая методика, предполагающая вскрытие черепной коробки и введение противоопухолевых препаратов через трубочку прямо в мозг. Джеки согласилась.

31 января она собственноручно написала перечень посмертных даров: «моей подруге Рейчел Ламберт Меллон… в память о проекте… Розария в Белом доме» – две индийские миниатюры, одна из которых называется «Сады дворца раджи»; «моему другу Александеру Форджеру» – экземпляр инаугурационной речи Джона Кеннеди с автографом Роберта Фроста; «моему другу Морису Темпелсману – алебастровая античная женская головка». Два месяца спустя, 22 марта, Джеки подписала последнюю волю и завещание. Главными наследниками, разумеется, стали Каролина и Джон; Ли не получила ничего, но каждый из ее детей унаследовал трастовый фонд в размере полумиллиона долларов. Среди прочих наследников она указала Нэнси Таккерман, Марту Згубин, Прови Паредес и своего дворецкого, Эфижениу Пиньейру. Из Бувье она кое-что оставила только потомкам своего кузена и крестного Мишеля, с которым сохраняла дружеские отношения. Юша унаследовал долю в Хаммерсмит-Фарм, доставшуюся ей от матери; позаботилась Джеки и о детях маленькой Джанет. Джейми Окинклосс, с которым Джеки разорвала отношения еще в конце 1970-х, когда он дал интервью Китти Келли, после чего та выпустила в 1979-м биографию Джеки, не получил ничего. Она сделала все распоряжения, чтобы дети могли продать то имущество, которое сочтут ненужным. Даже на пороге смерти она осталась озорной и ироничной. И уже «в самом конце» сказала детям: «Продавайте все. Заработаете кучу денег». Она словно бы предвидела трехдневную истерию, которая вспыхнула два года спустя, когда в Sotheby’s выставили на торги ее вещи: очередь тянулась вокруг всего квартала, люди были готовы выложить бешеные деньги, только бы получить крошечную ее частичку, точно это мощи средневековой святой. Джеки знала цену статусу иконы.

14 апреля Джо Армстронг и Карли Саймон, мать которой умерла четырьмя месяцами раньше, устроили для Джеки обед, чтобы «подбодрить ее». Как вспоминал Джо Армстронг, «она все время повторяла: “Еще четыре недели – и я снова стану собой…”». На прощание Карли вручила ей ноты новой песни, на написание которой ее вдохновила Джеки. Песня называлась «Отмеченная солнцем». На следующий день Джеки слегла. Лечение стероидами вызвало прободную язву. Джеки увезли в больницу на операцию. После выписки она изо всех сил старалась вести нормальную жизнь – например, обедала с друзьями вроде Джона Лоринга и Каролины Эрреры. Обычно они с Каролиной ходили в ресторан Mortimer’s, где Джеки всегда занимала столик в углу. «Пойдем в Mortimer’s?» – однажды спросила по телефону Каролина. А Джеки, по обыкновению заботливая, знала, что Каролина занята своим апрельским показом и до Mortimer’s ей далековато. «Вы не поверите, но, зная, что я очень занята и что мне вполне по душе Royalton, куда во время недели моды ходят все, она предложила пойти туда. “Ты уверена, что тебе там понравится?” – спросила я. “Ну конечно”, – ответила она и приехала. А ведь в тот день она чувствовала себя очень-очень плохо. Не могла есть и принесла с собой в термосе суп».

Джеки не признавалась друзьям, а пожалуй, и себе, что может умереть. Она думала о друзьях, которых любила и уже не увидит, и писала им как обычно, словно это не была ее последняя весна. Уильяму ванден Хьювелу она прислала записку: «Всего один абзац, когда мы уже понимали, что конец близок, просто сказала, как много значила для нее наша дружба. Она, как никто другой из моих знакомых, умела писать прекрасные письма».

Доктора предлагали радикальные методы, к примеру пересадку костного мозга. Обычно подобные операции пациентам старше пятидесяти не делали, но Джеки – человек спортивный, как знать… «У врачей вообще двойственное отношение к знаменитостям, – вспоминал один из друзей Джеки. – Они толком не знали, предлагать ли ей что-то радикальное или же обращаться бережно». Сама Джеки чувствовала, что продолжать лечение не имеет смысла. «Она сознавала, что дети покинули гнездо, а значит, она исполнила свой долг перед ними и теперь можно не бороться за жизнь. Она не собиралась принимать экстраординарные меры, чтобы продлить свою жизнь», – писала Эдна О’Брайен. К тому же она понимала, что уже не сможет заниматься всем тем, что дарило ей бодрость и ощущение полноты жизни, вроде скачки на лошади по просторам Виргинии. Именно о Виргинии и тамошних друзьях Джеки думала, когда 19 апреля писала строки, которые Ева Фаут назвала «самым своим любимым письмом от Джеки». Ева и Чарли вели большую кампанию против задуманного концерном Disney строительства развлекательного парка под Миддлбургом, и Джеки с жаром их поддерживала. Джеки благодарила Еву за то, что она держит ее в курсе событий, поскольку Миддлбург – место, где она была очень счастлива: «Я молюсь каждый день, чтобы у Disney ничего не вышло…» «Она умерла накануне нашей победы, – писал Чарли Уайтхаус, – она позволила нам использовать ее имя и передавала нам значительные средства, а также охотно рассказывала об ужасной стройке друзьям…»

Кэри и Эдит Уэлч намеревались проведать Джеки перед своим отъездом в Европу, намеченным на четверг 12 мая, но Джеки позвонила и попросила зайти в среду, при этом состоялся совершенно обычный разговор. «Одного я понять не могу… – вспоминал Кэри Уэлч. – Когда уже после смерти Джеки мы вернулись из Европы, наш сын Томас передал мне пачку газет, освещавших последние дни Джеки, и там я прочитал, что в тот день, когда мы виделись, ей было до невозможности плохо… но это никак не вяжется с реальными событиями…» На прощание Кэри сказал: «“Джеки, до новой встречи…” Я не знал, насколько все серьезно, да и что еще я мог бы сказать? Мы обнялись, а Морис покачал головой и обронил: “Много народу к нам заходит на этих днях”».

Это было в среду 11 мая. В воскресенье 15 мая Джеки прогулялась по Центральному парку с Морисом и внуками. В понедельник ее снова отвезли в больницу – с ознобом и начинающейся пневмонией. Рак уже захватил печень. В среду она выписалась и уехала домой умирать. Среди немногих, кому разрешили ее повидать, был Юша Окинклосс, любивший ее с первой встречи в 1941 году. Он писал:

Я было загрустил, но Джеки сумела внушить мне счастье и гордость, помогла осознать, что подарила мне привилегию долгой и близкой дружбы… Я понимал: она знает, что ей осталось совсем немного. И ушла она без жалости к себе…

Джеки умерла 19 мая в 22.15. На следующий день Джон-младший сказал ожидающим журналистам: «Она умерла так же, как жила, по своим правилам, и мы все этому рады». В частной беседе Морис Темпелсман, который находился рядом с Джеки до последней минуты, сказал: «Она ушла с присущим ей мужеством».

Да, с мужеством, но и с оттенком театральности, которая всегда была при ней. Софиты телевизионщиков освещали ночное небо, и сотни людей толпились на почтительном расстоянии от дома, где Королева Америки с достоинством встретила смерть и теперь лежала в своей элегантной постели, в окружении семьи и слуг, а также нескольких избранных друзей. Подобные сцены на протяжении веков сопровождали кончину царей, императоров, королев. А за стенами репортеры тщетно пытались объяснить, почему такое происходит в демократической Америке, почему столько людей оплакивают уход богатой шестидесятичетырехлетней женщины.

Для тех, кто ее оплакивал, Джеки была необъяснимым образом связана с историей их страны и их эпохи, с образом лучшей Америки, который, возможно, существовал лишь в их умах. Более тридцати лет Джеки оставалась частью жизни американцев. Иссушенное болезнью лицо на последних фото было реальным, а не красивой маской. Как говорила подруга Джеки Эдна О’Брайен, это было «лицо женщины, которая прожила настоящую жизнь и теперь собиралась пережить смерть…». Нимфа из Центрального парка, чью подлинную сущность так никто и не уловил, исчезла…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.